Ноев ковчег, остановленный не Араратом, а Воробьевыми говрами за зиму сгнил. Это их лоцман с сердечным стоит препаратом, шестидесятыми пахнет его хлорвинил — желтая курточка, что не подвластна распаду. Твари попарно бредут по Нескучному саду.
Вон он, Нескучный, наполненный мусором рай, схлесты тропинок, не видимых с этого брега, екатерининский желтый с зеленым сарай, черные птицы над клочьями черного снега. Это все было и до. На задворках Европ просто бессилен всесильный вселенский потоп.
Липы Нескучного кедрам ливанским подобны. Брось, помолчи, если Ноя не помнишь юнцом. Может быть, это неплохо, что мы допотопны: стало быть ужаса нет перед явным концом. Ветер летит колокольный над склоном весенним. Было. И сплыло. И прожито. И — с воскресеньем!
Стиксы и Леты! У этих мистических вод перед Москва-рекой есть лишь одна только льгота: будь хоть потоп, а живущий над нею народ вместо предсмертной икоты разбудит зевота. Глянет на хляби, башкою качнет — баловство!.. И не понять: это слабость иль сила его.
1963