Он вышел — зал взбесился. На мгновенье Пришла в согласье инструментов рать. Пал пианист на стул и мановенья Волшебной трости начал ожидать.
Два первых ряда отделяли ленты — Для свиты, для вельмож, для короля. Лениво пререкались инструменты, За первой скрипкой повторяя: «ля».
Настраивались нехотя и хитро, Друг друга зная издавна до йот. Поскрипывали старые пюпитры, На плечи принимая груды нот.
Стоял рояль на возвышенье в центре, Как чёрный раб, покорный злой судьбе. Он знал, что будет главным на концерте, Он взгляды всех приковывал к себе.
И, смутно отражаясь в чёрном теле, Как два соглядатая, изнутри, Из чёрной лакированной панели Следили за маэстро фонари.
В холодном чреве вены струн набухли — В них звук томился, пауза долга… И взмыла вверх рояля крышка — будто Танцовщица разделась донага.
Рука маэстро над землёй застыла, И пианист подавленно притих. Клавиатура пальцы ощутила И поддалась настойчивости их.
Минор мажору портил настроенье, А тот его упрямо повышал. Басовый ключ, спасая положенье, Гармониями ссору заглушал,
У нот шёл спор о смысле интервала, И вот одноголосия жрецы Кричали: «В унисоне все начала! В октаве все начала и концы!»
И возмущались грубые бемоли, Негодовал изломанный диез: Зачем, зачем вульгарные триоли Врываются в изящный экосез!
Низы стремились выбиться в икары, В верха — их вечно манит высота, Но мудрые и трезвые бекары Всех возвращали на свои места.
Склоняясь к пульту, как к военным картам, Войсками дирижёр повелевал, Своим резервам — терциям и квартам — Смертельные приказы отдавал.
И чёрный лак потрескался от боли, Взвились смычки штыками над толпой И, не жалея сил и канифоли, Осуществили смычку со струной.
Тонули мягко клавиши вселенной, Решив, что их ласкают, а не бьют. Подумать только: для ленивой левой Шопен писал Двенадцатый этюд!
Тончали струны под смычком, дымились, Медь плавилась на сомкнутых губах. Ударные на мир ожесточились — У них в руках звучал жестоко Бах.
Уже над грифом пальцы коченели, На чьей-то деке трещина, как нить: Так много звука из виолончели Отверстия не в силах пропустить.
Как кулаки в сумбурной дикой драке, Взлетали вверх манжеты в темноте, Какие-то таинственные знаки Концы смычков чертили в пустоте.
И, зубы клавиш обнажив в улыбке, Рояль смотрел, как он его терзал. И слёзы пролились из первой скрипки И незаметно затопили зал.
Рояль терпел побои, лез из кожи, Звучала в нём, дрожала в нём мольба, Но господин, не замечая дрожи, Красиво мучил чёрного раба.
Вот разошлись смычковые — картинно Виновников маэстро наказал, И с пятой вольты слив всех воедино, Он продолжал нашествие на зал.