Вот к дому, катя по аллеям, с нахмуренным Яшкой — с лакеем, подъехал старик, отставной генерал с деревяшкой.
Семейство, чтя русский обычай, вело генерала для винного действа к закуске.
Претолстый помещик, куривший сигару, напяливший в полдень поддевку, средь жару пил с гостем вишневку.
Опять вдохновенный, рассказывал, в скатерть рассеянно тыча окурок, военный про турок: «Приехали в Яссы… Приблизились к Турции...» Вились вкруг террасы цветы золотые настурции.
Взирая на девку блондинку, на хлеб полагая сардинку, кричал генерал: «И под хохот громовый проснувшейся пушки ложились костьми батальоны...»
В кленовой аллее носились унылые стоны кукушки.
Про душную страду в полях где-то пели так звонко. Мальчишки из саду сквозь ели, крича, выгоняли теленка.
«Не тот, так другой погибал, умножались могилы»,— кричал, от вина огневой… Наливались на лбу его синие жилы.
«Нам страх был неведом… Еще на Кавказе сжигали аул за аулом...»
С коричневым пледом и стулом в аллее стоял, дожидаясь, надутый лакей его, Яшка.
Спускаясь с террасы, военный по ветхим ступеням стучал деревяшкой.
1904, Москва