Я шел из места, что мне так знакомо, Где цепкий хмель удерживает взгляд, За что меня от дочки до парткома По праву все безгрешные корят.
Я знал, что плохо поступил сегодня, Раскаянья проснулись голоса, Но тут-то я в январской подворотне Увидел замерзающего пса.
Был грязен пес. И шерсть свалялась в клочья. От голода теряя крохи сил, Он, присужденный к смерти этой ночью, На лапы буйну голову склонил.
Как в горести своей он был печален! Слезился взгляд, молящий и немой… Я во хмелю всегда сентиментален: «Вставай-ка, пес! Пошли ко мне домой!»
Соседям, отказав в сутяжном иске, Сказал я: «Безопасен этот зверь. К тому ж он не нуждается в прописке!» И с торжеством захлопнул нашу дверь.
В аду от злости подыхали черти, Пускались в пляс апостолы в раю, Узнав, что друга верного до смерти Я наконец нашел в родном краю.
Пес потучнел. И стала шерсть лосниться. Поджатый хвост задрал он вверх трубой, И кошки пса старались сторониться, Кошачьей дорожа своей судьбой.
Когда ж на лоно матери-природы Его я выводил в вечерний час, Моей породы и его породы Оглядывались женщины на нас.
Своей мечте ходили мы вдогонку И как-то раз, не зря и неспроста, Случайную заметили девчонку Под четкой аркой черного моста.
Девчонка над перилами застыла, Сложивши руки тонкие крестом, И вдруг рывком оставила перила И расплескала реку под мостом.
Но я не дал девице утопиться И приказал послушливому псу: «Я спас тебя, а ты спасай девицу»,— И умный пес в ответ сказал: «Спасу!»
Когда ж девчонку, словно хворостинку, В зубах принес он, лапами гребя, Пришлось ей в глотку вылить четвертинку, Которую берег я для себя.
И дева повела вокруг очами, Классически спросила: «Что со мной?» «Посмей еще топиться здесь ночами! Вставай-ка, брат, пошли ко мне домой!»
И мы девчонку бедную под руки Тотчас же подхватили с верным псом И привели от муки и разлуки В открытый, сострадательный наш дом.
С утопленницей вышли неполадки: Вода гостеприимнее земли — Девицу вдруг предродовые схватки Едва-едва в могилу не свели.
Что ж! На руки мы приняли мужчину, Моих судеб преемником он стал, А я, как и положено по чину, Его наутро в паспорт записал.
Младенец рос, как в поле рожь густая, За десять дней в сажень поднялся он, Меня, и мать, и пса перерастая,— Ни дать ни взять, как сказочный Гвидон.
В три месяца, не говоря ни слова, Узнал он все земные языки, И, постигая мудрости основы, Упрямые сжимал он кулаки.
Когда б я знал, перед какой пучиной Меня поставят добрые дела: Перемешалось следствие с причиной, А мышь взяла да гору родила!
В моем рассказе можно усомниться Не потому, что ирреален он, Но потому, что водка не водица, А я давно уж ввел сухой закон.
И в этот вечер я не встал со стула. История мне не простит вовек, Что пес замерз, девчонка утонула, Великий не родился человек!
Январь 1959