В окне под потолком желтеет липа И виден золотой отрезок неба. Так тихо, будто вы давно забыты, Иль выздоравливаете в больнице, Иль умерли, и все давно в порядке. Здесь каждая минута протекает Тяжелых, полных шестьдесят секунд. И сердце словно перестало биться, И стены белы, как в монастыре. Когда раздался хриплый скрип ключа, Сидевший у стола не обернулся, А продолжал неистово смотреть На золотую липу в небе желтом. Вот перед ним какой-то человек. Он в волчьей шапке, с черной бородою, В руках он держит круглый белый хлеб И узкогорлую бутылку с рейнским. — Я навестить пришел вас. Может быть, Не только навестить… — Молчит, ни слова. — Мне все известно. Вы ведь Вильгельм Штуде. У вас есть сестры, Марта и Мария, И друг у вас Эрнест фон Гогендакель… А Джойс Эдит вам не была невестой. — Вот чудеса! Газетные известья! Кто ж этого не знает? Имена! — Ну хорошо. Тогда напомню то, Что не было помещено в газетах: Что вы Эдит совсем не убивали, А взяли на себя вину затем, Чтоб не коснулось подозренье друга. — Зачем нам заново вести все дело? В суде сказалося не мненье судей, А чья-то правда правду оттолкнула И мне не позволяла говорить. Теперь мне все равно, как будто чувства Мои исчезли, связки и суставы Распалися. Одна осталась жажда Да голод маленький. Вот, я читал, Что дикари живьем съедают бога. Того, кто дорог, тоже можно съесть. Вы понимаете? я будто умер, И приговор есть только подтвержденье Того, что уж случилось. Право, так. — Я вам принес хорошего вина. Попробуйте и закусите хлебом. — О, словно золото! А хлеб какой! Я никогда такой не видел корки! Вливается божественная кровь! Крылатыми становятся все мысли! Да это — не вино, не хлеб, а чудо! И вас я вспоминаю. Вас видал, Еще когда я назывался Вилли. Теперь я, может быть, уж Фридрих, Карл, Вольфганг иль как-нибудь еще чуднее. — Идемте. Дверь открыта. Все готово. Вас ждут. Вы сами знаете — вас любят. И заново начать возможно жизнь. — А Джойс Эдит, бедняжка, не воскреснет. — Воскреснет, как и все. Вам неизвестно, Что у меня предсмертное письмо Ее находится? Улики сняты. — Ах так!.. Я разучился уж ходить… Я не дойду. Какое солнце! Липы!
1928