В комнате высокой на целый день сумрачная, смутная осела тень. Облачные очереди стали в ряд, молнии рубцами на лице горят. Голос ненаигранный — дальний гром, словно память кинутая детских дрём. Вот и ветер, хлынувший волной обид, каждый сердца клинышек дождем дробит… Движется республика, шумит внизу, слушает плывущую над ней грозу. Как мне нынче хочется сто лет прожить,— чтоб про наши горечи рассказ сложить. Чтобы стародавнюю глухую быль били крылья памяти, как дождик — пыль. Чтобы ветер взвихренный в развал теней — голос ненаигранный чтоб пел о ней. О моей высокой синемолнийной комнате, тревогою наполненной. Вот хотя бы этот грозовой мотив выпомнить и выполнить, на слух схватив. Это не колеса бьют и цокают в песнь мою и в жизнь мою высокую. Это рвет республика сердца внизу, слушая плывущую над ней грозу. Ты плыви, плыви, гроза, по желобу: долго небу не бывать тяжелому. Ты плыви, гроза, на нас не вешайся, прибавляй нам смелости да свежести. По моей высокой синемолнийной, бодрою тревогою наполненной.
1928