Приувязав мое младенчество К церквам, трезвонившим навзрыд, Тогда был Кремль, ковчег отечества, Для всех знаком и всем открыт.
Но степенились ножки прыткие, Когда, забыв и плач и смех, Вступал в ворота Боровицкие Я с няней, седенькой как снег!
Мы шли с игрушками и с тачкою, И там я чинно, не шаля, Копал песок, ладоши пачкая Землею отчего Кремля.
А выше, над зеленой кручею, Над всей кремлевскою горой Десницу простирал могучую Бесстрастный Александр Второй.
И я, вдоль круч скользя и падая, Взбирался в галерею ту, Что вкруг него сквозной аркадою Вела в туман и в высоту.
Там лепотой и славой древними Весь свод мерцал, как дивный плат, Казалось, вытканный царевнами В дрожащем отблеске лампад.
В овалах, кринами увенчанных, Светился ликов мощный сонм — Князья, в коронах строгих женщины, Кольчуги, мех, булат, виссон.
То рыжие, как башни города. То вьюг рождественских белей, Широкие ложились бороды На пышность барм и соболей;
Суровых рук персты землистые То стискивали сталь меча, То жар души смиряли истово Знаменьем крестным у плеча.
В чертах, тяжелых и торжественных, В осанках, мощных как дубы, Читалась близость тайн Божественных, Размах деяний и судьбы;
Как будто отзвук отстоявшийся Народных битв, и гроз. и бед, Шептал душе, едва рождавшейся, Беспрекословный свой завет…
Я трепетал, я принимал его, Когда внезапно, как обвал, С немых высот «Петрока Малого» Гул колокольный запевал:
Кремлевский воздух дрожью бронзовой Гудел вверху, кругом, во мне, И даль, что раньше мнилась розовой. Вдруг разверзалась — вся в огне.
1950