От берегов тревожных Сены, Предвозвещенная молвой, Верховной жрицей Мельпомены Она явилась над Невой. Старик Расин взрывает недра Своей могилы и глядит, — Его истерзанная Федра В венце бессмертия стоит, Гнетома грузом украшений, Преступной страстью сожжена, И средь неистовых движений Античной прелести полна. То, мнится, мрамор в изваянье Пигмалионовски живой Томится в страстном истязанье Пред изумленною толпой. Из жарких уст волной певучей Течет речей волшебный склад, То, металлически гремучий, Он, раздробленный в прах летучий, Кипит и бьет, как водопад, То, просекаясь знойным криком, Клокочет он в избытке сил, То замирает в гуле диком И веет таинством могил.
Вот дивный образ Гермионы! Как отголоски бурь в глуши, Широкозвучны эти стоны Пронзенной ревностью души, Один лишь раз, и то ошибкой, Надежда вспыхнула на миг, И гордой греческой улыбкой Прекрасный озарился лик, — И вновь ударом тяжкой вести Елены дщерь поражена — Вся пламенеет жаждой мести, — Троянка ей предпочтена. Как вид подрытого утеса. Что в бездну моря смотрит косо, Чело громадное склоня, Спокойно страшен звук вопроса: «Орест! Ты любишь ли меня?» Под скорбным сердцем сжаты слезы: «Отмсти! Восстань за свой кумир! Лети! Рази! Разрушь весь мир!» Взор блещет молнией угрозы — Дрожи, дрожи, несчастный Пирр! В глухих раскатах голос гнева Мрет, адской гибелью гудя; Ужасна царственная дева, Как Эвменида… Уходя, Она, в последнем вихре муки, Исполнясь мощи роковой, Змеисто взброшенные руки Взвила над гневной головой — И мчится — с полотна текущей Картиной — статуей бегущей — Богиней кары громовой.
И при захваченных дыханьях Театра, полного огнем, При громовых рукоплесканьях Всего, что жизнью дышит в нем, Зашевелился мир могильный, Отверзлась гробовая сень… Рашель! Твоей игрой всесильной Мне зрится вызванная тень: Наш трагик, раннею кончиной От нас оторванный, восстал И, устремив свой взор орлиный На твой триумф, вострепетал. Он близ тебя заметил место, Где б ты могла узреть его В лице Тезея, иль Ореста, Иль Ипполита твоего.
1854