В деревнях погорелых и страшных, Где толчется шатущий народ, Шлендит пьяная в лохмах кумашных Да бесстыжие песни орет.
Сквернословит, скликает напасти, Пляшет голая — кто ей заказ? Кажет людям срамные части, Непотребства творит напоказ.
А проспавшись, бьется в подклетьях, Да ревет, завернувшись в платок, О каких-то расстрелянных детях, О младенцах, засоленных впрок.
А не то разинет глазища Да вопьется, вцепившись рукой: «Не оставь меня смрадной и нищей, Опозоренной и хмельной.
Покручинься моею обидой, Погорюй по моим мертвецам, Не продай басурманам, не выдай На потеху лихим молодцам…
Вся-то жизнь в теремах под засовом.. Уж натешились вы надо мной… Припаскудили пакостным словом, Припоганили кличкой срамной».
Разве можно такую оставить, Отчураться, избыть, позабыть? Ни молитвой ее не проплавить, Ни любовью не растопить…
Расступись же, кровавая бездна! Чтоб во всей полноте бытия Всенародно, всемирно, всезвездно Просияла правда твоя!