Я Самсусам с продолгой бородой, которая бурнее, чем у Бога. Как музыкой, владею я бедой, не выпуская горя из острога. Ах, борода, ты, пенная дорога, прикинулась пучиною седой. Я Самсусам или Мафусаил? На что теперь мои пригодны годы? Я черною полынью напоил уста сухие треснувшей природы, пустынные великие уста. Но взоры робки и пугливы, как олени. Шагаю наугад, и, видно, неспроста мне море пересохло по колени. Да, пересохло, словно чья-то глотка, а чаще дыбится, как чьим-то волосам, и из вселенной, как из околотка, не выехать, – зато я Самсусам. Мелькает мимо лес олений и лосиный, в осиновую горечь кол забит, и, голосуя каждой волосиной, пучина бороды отчаянно вопит. И тонет в ней, всплеснув руками, память, и дышат жаром жадные пески. Не распрямить меня и не переупрямить, и согнутый в дугу я буду самсусамить, глотая собственные черствые куски. Природины уста печально пересохли, надтреснутые губы мне бубнят, что надо, нежно распуская сопли, ласкать ладонью крохотных ягнят. На ласки много ли положено труда-то? Скорми сусальный пряник чудесам, Сусанна моется как молится глазам. Сам корочку кусай! Пусть время бородато – и Хрон с ним! А зато я Самсусам!
30 августа – 7 сентября 1970