Комаров по лысине размазав, Попадая в топи там и сям, Автор нежных, дымчатых рассказов Шпарил из двустволки по гусям.
И грузинским тостам не обучен, Речь свою за водкой и чайком Уснащал великим и могучим Русским нецензурным языком.
В темноте залузганной хибары Он ворчал, мрачнее сатаны, По ночам – какие суки бабы, По утрам – какие суки мы.
А когда храпел, ужасно громок, Думал я тихонько про себя: За него, наверно, тайный гномик Пишет, нежно пёрышком скрипя.
Но однажды ночью тёмной-тёмной При собачьем лае и дожде (Не скажу, что с радостью огромной) На зады мы вышли по нужде.
Совершая тот обряд законный, Мой товарищ, спрятанный в тени, Вдруг сказал мне с дрожью незнакомой: «Погляди, как светятся они!»
Били прямо в нос навоз и силос. Было гнусно, сыро и темно. Ничего как будто не светилось И светиться не было должно.
Но внезапно я увидел, словно На минуту раньше был я слеп, Как свежеотёсанные брёвна Испускали ровный-ровный свет.
И была в них лунная дремота, Запах далей северных лесных И ещё особенное что-то, Выше нас, и выше их самих.
А напарник тихо и блаженно Выдохнул из мрака: «Благодать… Светятся-то, светятся как, Женька!» – И добавил грустно: «Так их мать!..»
1963