На могиле твоей, ох родная моя, Напролет всю ту ночку проплакала я. И вот нынче в потемках опять, Как в избе улеглись и на небе звезда Загорелась, бегом я бежала сюда, Чтоб меня не могли удержать.
Здесь, родная, частенько я вижусь с тобой, И отсюда теперь (пусть приходят за мной!) Ни за что не пойду… Для чего? Я лежу в колыбельке… Так сладко над ней Чей-то голос поет, что и сам соловей Не напомнит мне звуков его.
И родная так тихо ласкает меня… Раз заснула она среди белого дня… И чужие стояли кругом, — На меня с сожаленьем смотрели они, А когда меня к ней на руках поднесли, Я рыдала, не зная о чем.
И одели ее, и сюда привезли. И запели протяжно и глухо дьячки: «Со святыми ее упокой!» Я прижалась от страха… Не смела взглянуть… И зарыли в могилу ее… И на грудь Положили ей камень большой.
И потом воротились… С тех пор веселей Уж никто не певал над постелью моей, — Одинокой осталася я. А что после, не помню… Нет, помню: в избе Жил какой-то старик… Горевал о тебе, Да бивал понапрасну меня.
Но потом и его уж не стало… Тогда Я сироткой бездомной была названа, — Я живу у чужих на беду: И ругают меня, и в осенние дни, Как на печках лежат и толкуют они, За гусями я в поле иду.
Ох, родная! Могила твоя холодна… Но людского участья теплее она — Здесь могу я свободно дышать, Здесь не люди стоят, а деревья одни, И с усмешкою злой не смеются они, Как начну о тебе тосковать.
Сиротою не будут гнушаться, как те, Нет! Они будто стонут в ночной темноте… Всё кругом будто плачет со мной: И так пасмурно туча на небе висит, И так жалобно ветер листами шумит Да поет мне про песни родной.
1 октября 1855