Мы время по часам заметили И кверху поползли по склону. Bот и обрыв. Мы без свидетелей У края вражьей обороны.
Вот там она, и там, и тут она — Везде, везде, до самой кручи. Как паутиною опутана Вся проволкою колючей.
Он наших мыслей не подслушивал И не заглядывал нам в душу. Он из конюшни вниз обрушивал Свой бешеный огонь по Зуше.
Прожекторы, как ножки циркуля, Лучом вонзались в коновязи. Прямые поподанья фыркали Фонтанами земли и грязи.
Но чем обстрел дымил багровее, Тем равнодушнее к осколкам, В спокойствии и хладнокровии Работали мы тихомолком.
Со мною были люди смелые. Я знал, что в проволочной чаще Проходы нужные проделаю Для битвы завтра предстоящей.
Вдруг одного сапера ранило. Он отползал от вражьих линий, Привстал, и дух от боли заняло, И он упал в густой полыни.
Он приходил в себя урывками, Осматривался на пригорке И щупал место под нашивками На почерневшей гимнастерке.
И думал: глупость, оцарапали, И он отвалит от Казани, К жене и детям вверх к Сарапулю, И вновь и вновь терял сознанье.
Все в жизни может быть издержано, Изведаны все положенья, Следы любви самоотверженной Не подлежат уничтоженью.
Хоть землю грыз от боли раненый, Но стонами не выдал братьев, Врожденной стойкости крестьянина И в обмороке не утратив.
Его живым успели вынести. Час продышал он через силу. Хотя за речкой почва глинистей, Там вырыли ему могилу.
Когда, убитые потерею, К нему сошлись мы на прощанье, Заговорила артиллерия В две тысячи своих гортаней.
В часах задвигались колесики. Проснулись рычаги и шкивы. К проделанной покойным просеке Шагнула армия прорыва.
Сраженье хлынуло в пробоину И выкатилось на равнину, Как входит море в край застроенный, С разбега проломив плотину.
Пехота шла вперед маршрутами, Как их располагал умерший. Поздней немногими минутами Противник дрогнул у Завершья.
Он оставлял снарядов штабели, Котлы дымящегося супа, Все, что обозные награбили, Палатки, ящики и трупы.
Потом дорогою завещанной Прошло с победами все войско. Края расширившейся трещины У Криворожья и Пропойска.
Мы оттого теперь у Гомеля, Что на поляне в полнолунье Своей души не экономили B пластунском деле накануне.
Жить и сгорать у всех в обычае, Но жизнь тогда лишь обессмертишь, Когда ей к свету и величию Своею жертвой путь прочертишь.