Суров же ты, климат охотский,- Уже третий день ураган. Встает у руля сам Крючковский, На отдых — Федотов Иван.
Стихия реветь продолжала — И Тихий шумел океан. Зиганшин стоял у штурвала И глаз ни на миг не смыкал.
Суровей, ужасней лишенья, Ни лодки не видно, ни зги,- И принято было решенье — И начали есть сапоги.
Последнюю съели картошку, Взглянули друг другу в глаза… Когда ел Поплавский гармошку, Крутая скатилась слеза.
Доедена банка консервов И суп из картошки одной,- Все меньше здоровья и нервов, Все больше желанье домой.
Сердца продолжали работу, Но реже становится стук, Спокойный, но слабый Федотов Глотал предпоследний каблук.
Лежали все четверо в лежку, Ни лодки, ни крошки вокруг, Зиганшин скрутил козью ножку Слабевшими пальцами рук.
На службе он воин заправский, И штурман заправский он тут. Зиганшин, Крючковский, Поплавский — Под палубой песни поют.
Зиганшин крепился, держался, Бодрил, сам был бледный как тень, И то, что сказать собирался, Сказал лишь на следующий день.
«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..» «Ребята!- Еще через час.- Ведь нас не сломила стихия, Так голод ли сломит ли нас!
Забудем про пищу — чего там!- А вспомним про наш взвод солдат...» «Узнать бы,- стал бредить Федотов,- Что у нас в части едят?»
И вдруг: не мираж ли, не миф ли — Какое-то судно идет! К биноклю все сразу приникли, А с судна летел вертолет.
… Окончены все переплеты — Вновь служат,- что, взял, океан?!- Крючковский, Поплавский, Федотов, А с ними Зиганшин Асхан!
1960