Дамы, дамы, молодые люди, Что вы не гуляете по липкам, Что не забавляетесь в Давосе, Веселя снега своим румянцем? Отчего, как загнанное стадо, Вы толпитесь в этом душном зале, Прокурора слушая с волненьем, Словно он объявит приз за хоккей? Замелькали дамские платочки, Котелки сползают на затылок: Видно, и убитую жалеют, Жалко и убийцы молодого. Он сидит, закрыв лицо руками; Лишь порою вздрагивают уши Да пробор меж лаковых волосьев Проведен не очень что-то ровно. Он взглянуть боится на скамейку, Где сидят его родные сестры, Отвечает он судье, не глядя, И срывается любимый голос. А взглянул бы Вилли на скамейку, Увидал бы Мицци он и Марту, Рядом пожилого господина С черной бородою, в волчьей шапке… Мицци крепко за руку он держит. Та к нему лисичкою прижалась. — Не волнуйтесь, барышня, о брате: Как бы судьи тут ни рассудили, Бог по-своему всегда рассудит. Вижу ясно всю его дорогу, — Труден путь, но велика награда. Отнимаются четыре чувства: Осязанье, зренье, слух — возьмутся, Обонянье испарится в воздух, Распадутся связки и суставы, Станет человек плачевней трупа. И тогда-то в тишине утробной Пятая сестра к нему подходит, Даст вкусить от золотого хлеба, Золотым вином его напоит: Золотая кровь вольется в жилы, Золотые мысли — словно пчелы, Чувства все вернутся хороводом В обновленное свое жилище. Выйдет человек, как из гробницы Вышел прежде друг Господень Лазарь. Все писцы внезапно встрепенулись, Перья приготовили, бумагу; Из дверей свидетелей выводят, Четверых подводят под присягу. Первым нищий тут слепорожденный Палкою настукивал дорогу, А за ним домашняя хозяйка — Не то бандерша, не то сиделка. Вышел тут же и посадский шкетик, Дико рот накрашен, ручки в брючки, А четвертым — долговязый сыщик И при нем ищейка на цепочке. Встали все и приняли присягу. — Отчего их четверо, учитель? Что учил ты про четыре чувства, Что учил про полноту квадрата, Неужели в этом страшном месте Понимать я начинаю числа? Вилли, слушай! Вилли, брат любимый, Опускайся ниже до предела! Насладись до дна своим позором, Чтоб и я могла с тобою вместе Золотым ручьем протечь из снега! Я люблю тебя, как не полюбит Ни жена, ни мать, ни брат, ни ангел! — Стали белыми глаза у Вилли, И на Мицци он взглянул с улыбкой, А сосед ее тихонько гладит, Успокаивает и ласкает; А в кармане у него конвертик Шелестит с американской маркой: «Часовых дел мастеру в Берлине, Вильмерсдорф, Эммануилу Прошке».
1928