Истории кружится колесо Пестрое, как колесо обозрения. Кого-то — наверх, прямо к солнцу, в гении, Кого-то в подвал. И на этом все.
Разгрузит и, новых взяв пассажиров, Опять начнет не спеша кружить. И снова: кому-то — венки кумиров, Кому-то никем и нигде не быть.
А сами при жизни иные души Из зависти что-нибудь да налгут, Напакостят, где-то почти придушат Иль нежно помоями обольют.
О битвах в гражданскую, о революции — О, как научились судить-рядить! И зло, будто вынесли резолюцию: «Зачистить в преступники! Заклеймить!»
Ну, а кого заклеймить, простите? Всех тех, кто вершили и кто решали, И холодно в бронзе или граните Потом с пьедесталов на нас взирали?!
Иль тех, кто под небом тоскливо-грозным Стыл в мокрых окопах и вшей питал, Кто в визге свинца и жару тифозном Живот свой за светлое дело клал?!
Неужто и впрямь они виноваты В том, что шагали в крови и мгле, И верили чисто, светло и свято В свободу и равенство на земле?!
Так как же, простите за резкость, можно Плевать чуть не в лица отцам своим За то, что в пути их сурово-сложном Маршрут оказался вдруг в чем-то ложным И столько надежд обратилось в дым!
Однако, быть может, идеи те Могли бы созреть до больших свершений, Когда б не «великий восточный гений», Приведший те замыслы к пустоте.
Нет, даже не так, а к абсурду просто: Ведь самый высокий духовный свет, Вдруг сжатый и грубо лишенный роста, Стал бледной коптилкой на много лет.
Но главный трагизм заключается в том, Что тот, кто сражался за свет Свободы, Смотрел на нее и на жизнь народа Сквозь прутья седой Колымы потом.
Так можно ль позволить, чтоб так упрямо, Калеча заведомо суть идей, Стремились столкнуть беспощадно в яму Всех вместе: и жертвы, и палачей!
Взгляните, взгляните: из тишины У братских могил, словно став парадом, Лихие бойцы гражданской войны Глядят на нас строгим и добрым взглядом.
И сколько погоды бы ни менялись, Запомните, люди, их имена! Склонись перед ними, моя страна, Они ведь за счастье твое сражались!