Сводня

«Не правда ли, мадам, как весел Летний сад, Как прихотлив узор сих кованых оград, Опертых на лощеные граниты? Феб, обойдя Петрополь знаменитый, Последние лучи дарит его садам И золотит Неву… Но вы грустны, мадам?» К жемчужному ушку под шалью лебединой Склоняются душистые седины. Красавица, косящая слегка, Плывет, облокотясь на руку старика, И держит веер страусовых перьев. «Мадам, я вас молю иметь ко мне доверье! Я говорю не как придворный льстец, — Как нежный брат, как любящий отец. Поверьте мне причину тайной грусти: Вас нынче в Петергоф на праздник муж не пустит? А в Петергофе двор, фонтаны, маскарад! Клянусь, мне жалко вас. Клянусь, что Жорж бы рад Вас на руках носить, Сикстинская мадонна! Сие — не комплимент пустого селадона, Но истина, прелестное дитя. Жорж хочет видеть вас. Жорж любит не шутя. Ваш муж не стоит вас ни видом, ни манерой, Позвольте вас сравнить с Волканом и Венерой. Он желчен и ревнив. Простите мой пример, Но мужу вашему в плену его химер Не всё ль одно, что царский двор, что выгон? Он может в некий день зарезать вас, как цыган. В салонах говорят, что он уж обнажал Однажды свой кощунственный кинжал На вас, дитя! Мой бог, какая низость!.. А как бы оценил святую вашу близость Мой сын, мой бедный Жорж! Он болен от любви! Мадам, я трепещу. Я с холодом в крови, Сударыня, гляжу на будущее ваше. Зачем вам бог судил столь горестную чашу? Вы рано замуж шли. Любовь в шестнадцать лет Еще молчит. Не говорите „нет“! Вам роскошь надобна, как паруса фрегату, Вам надобно блистать. А вы… вы небогаты… И мужа странный труд, вам скушный и печальный, И ваши слезы в одинокой спальной, И хладное молчание его. Сознайтесь: что еще меж вами? Ничего! К тому ж известно мне, меж нами говоря, Недоброе внимание царя К супругу вашему. Ему ль ходить по струнке? Фрондер и атеист, — какой он камер-юнкер? Он зрелый муж. Он скоро будет сед, А камер-юнкерство дают в осьмнадцать лет, Когда его дают всерьез, а не в насмешку. Царь памятлив, мадам. Царь не забыл орешка, Раскушенного им в восстанье декабря. Смиреньем показным не провести царя! Он помнит, чьи стихи в бумагах декабристов Фатально находил почти что каждый пристав. Грядущее неясно нам. Как знать: Тот пагубный нарыв не зреет ли опять? Ваш муж умен, и злоба в нем клубится, Не вдохновит ли он цареубийцу, Не спрячет ли он сам, кинжала под полу? В тот день, мадам, на Кронверкском валу Он может быть шестым иль в рудники Сибири Пойдет греметь к ноге прикованною гирей. Не тронется семьей ваш пасмурный чудак! А вас тогда что ждет? Чердак, мадам, чердак! А между тем… когда б вы пожелали, — Вы были б счастливы, Вы б лавры пожинали Мой сын богат. В конце концов, мадам, Мой бедный Жорж не, неприятен вам. Когда б склонились вы его любить нежнее Вы разорвали б цепи Гименея, Соединившись с ним для страстных нег. Мне было бы легко устроить ваш побег. Вы б вырвались из мрачного капкана В край фресок Тьеполо, в край лоджий Ватикана, К утесам меловым, где важный Альбион Жемчужным облаком тумана окружен. Вы б мимолетный взор рассеянно бросали Кладбищам Генуи и цветникам Версаля, Блаженствуя в полуденной стране… Мадам, мадам, верните сына мне! Вы думаете — муж. Сударыня, поэты — Лишь дайте им перо да свежий лист газеты — В тот самый миг забудут о родне, Искусство их дарит забвением вполне. А будет он страдать, — обогатится лира: Она ржавеет в душном счастье мира, Ей нужны бури — и на лире той Звук самый горестный есть самый золотой! Но вот идет ваш муж. В лице его — досада...» «Мой друг, я битый час ищу тебя по саду. Барон, вы в грот ее напрасно завели. Домой пора — поедем, Натали!» Красавица ушла, покинув дипломата. Он вынул кружевной платочек аккуратный, Поставил трость меж подагричных ног, В ладошку табаку насыпал сколько мог, Раскрыв табачницу с эмалькой Ганимеда, И сладко чхнул… «Ну, кажется, победа!»

1937