Вечерело. Пахло огурцами. Светлый пар до неба подымался, как дымок от новой папиросы, как твои забытые глаза.
И, обрызганный огнем заката, пожилой и вежливый художник, вдохновляясь, путаясь, немея, на холсте закат изображал.
Он хватал зеленое пространство и вооруженною рукою укрощал. И заставлял спокойно умирать на плоскости холста.
(Ты ловила бабочек. В коробке их пронзали тонкие булавки. Бабочки дрожали. Им хотелось так же, как закату, улететь.)
Но художник понимал, как надо обращаться с хаосом природы. И, уменьшенный в своих масштабах, шел закат по плоскости холста.
Только птицы на холсте висели, потеряв инерцию движенья. Только запах масла и бензина заменял все запахи земли.
И бродил по первому пейзажу (а художник ничего не видел), палочкой ореховой играя, молодой веселый человек.
После дня работы в нефтелавке и тяжелой хватки керосина он ходил и освещался солнцем, сам не понимая для чего. Он любил и понимал работу.
(По утрам, спецовку надевая, мы летим. И, будто на свиданье, нам немножко страшно опоздать.)
И за это теплое уменье он четыре раза премирован, и фамилия его простая на Доске почета.
И весной он бродил по свежему пейзажу, палочкой ореховой играя, и увидел, как седой художник в запахах весны не понимал.
И тогда хозяйскою походкой он вмешался в тонкое общенье старых кадров с новою природой и сказал прекрасные слова: «Гражданин! Я вовсе не согласен с вашим толкованием пейзажа. Я работаю. И я обязан против этого протестовать.
Вы увидели зеленый кустик, вы увидели кусок водички, кувырканье птичек на просторе, голубой летающий дымок…
И, седые брови опустивши, вы не увидали человека, вы забыли о перспективе и о том, что новая страна изменяет тихие пейзажи, заседает в комнатах Госплана, осушает чахлые болота и готовит к севу семена. Если посмотреть вперед, то видно, как проходит здесь мелиоратор, как ночами люди вырубают дерево и как корчуют пни.
Если посмотреть вперед, то видно, как по насыпи проходит поезд, раздувая легкие. И песни молодые грузчики поют.
Если посмотреть вперед, то видно, как мучительно меняет шкуру, как становится необходимым вышеупомянутый пейзаж.
Через два или четыре года вы увидите всё это сами, и картина ваша запылится и завянет на чужой стене.
От стакана чая оторвавшись, вовсе безразличными глазами на нее посмотрит безразлично пожилой случайный человек.
Что она ему сказать сумеет про года, про весны пятилетки, про необычайную работу, про мою веселую страну?»
И стоял покинутый художник, ничего почти не понимая. И закат, уменьшенный в размерах, проходил по линии холста.
Я хочу, чтобы в моей работе сочеталась бы горячка парня с мастерством художника, который все-таки умеет рисовать.
1932