Мы шли втроем с рогатиной на слово и вместе слезли с тройки удалой — три мальчика, три козыря бубновых, три витязя бильярдной и пивной.
Был первый точно беркут на рассвете, летящий за трепещущей лисой. Второй был неожиданным, а третий — угрюмый, бледнолицый и худой.
Я был тогда сутулым и угрюмым, хоть мне в игре пока еще — везло, уже тогда предчувствия и думы избороздили юное чело.
А был вторым поэт Борис Корнилов,- я и в стихах и в прозе написал, что он тогда у общего кормила, недвижно скособочившись, стоял.
А первым был поэт Васильев Пашка, златоволосый хищник ножевой — не маргариткой вышита рубашка, а крестиком — почти за упокой.
Мы вместе жили, словно бы артельно. но вроде бы, пожалуй что, не так — стихи писали разно и отдельно, а гонорар несли в один кабак.
По младости или с похмелья — сдуру, блюдя все время заповедный срок, в российскую свою литературу мы принесли достаточный оброк.
У входа в зал, на выходе из зала, метельной ночью, утренней весной, над нами тень Багрицкого витала и шелестел Есенин за спиной.
… Второй наш друг, еще не ставши старым, морозной ночью арестован был и на дощатых занарымских нарах смежил глаза и в бозе опочил.
На ранней зорьке пулею туземной расстрелян был казачества певец, и покатился вдоль стены тюремной его златой надтреснутый венец.
А я вернулся в зимнюю столицу и стал теперь в президиумы вхож. Такой же злой, такой же остролицый, но спрятавший для обороны — нож.
Вот так втроем мы отслужили слову и искупили хоть бы часть греха — три мальчика, три козыря бубновых, три витязя российского стиха.
* См. Багрицкий и Есенин.
21 декабря 1967, Переделкино