Ты разленился уж некстати, Беглец Парнаса молодой! Скажи, что сделалось с тобой? В своем болотистом Кронштадте Ты позабыл совсем о брате И о поэте — что порой, Сидя, как труженик, в Палате, Чтоб свой исполнить долг святой, Забыл и негу и покой… Но тщетны все его порывы: Укоренившееся зло Свое презренное чело, Как кедр Ливана горделивый, Превыше правды вознесло. Так… сделавшись жрецом Фемиды, Я о Парнасе позабыл… К тому ж боюсь, чтоб Аониды За то, что я им изменил, Певцу не сделали обиды. Хоть я и некрасив собой, Но музы исстари ревнивы. А я — любовник боязливый… И вот что, друг мой молодой, В столице вкуса прихотливой Молчанью моему виной. Твое ж молчанье непонятно!.. Драгун ты хоть куда лихой, Остришься ловко и приятно И, приголубив нежных муз, Их так пленить умел собою — Что, в детстве соверша союз, Они вертлявою толпою Везде порхают за тобою И не изменят никогда, Пока ты всем им не изменишь; Но кажется, что иногда Ты ласковость их худо ценишь. Так, например: прошел здесь слух, Не знаю я, по чьей огласке, Что будто Мейеровой глазки Твой возмутили твердый дух, И верность к девам песнопений Поработил свободный гений, Поколебал любви недуг… А между тем как очарован Ты юной прелестию глаз, Пафосских шалостью проказ К Кронштадту скучному прикован, Забвенью предаешь Парнас, Один пигмей литературный, Из грязи выникнув главой, Дерзнул взглянуть на свод лазурный И вызывать тебя на бой.
26 апреля 1822