Уехала!

Как молоток влетело в голову отточенное слово, вколочено напропалую! — Задержите! Караул! Не попрощался. В Кодж оры! — Бегу по шпалам, Кричу и падаю под ветер. Все поезда проносятся над онемелым переносьем… Ты отделилась от вокзала, покорно сникли семафоры. Гудел трепыхался поезд, горлом прорезывая стальной воздух. В ознобе не попадали зуб-на-зуб шпалы. Петлей угарной — ветер замахал. А я глядел нарядно-катафальный в галстуке… И вдруг — вдогонку: — Стой! Схватите! Она совсем уехала? — Над лесом рвутся силуэты, а я — в колодезь, к швабрам, барахтаться в холодной одиночке, где сырость с ночью спят в обнимку, Ты на Кавказец профуфирила в экспрессе и скоро выйдешь замуж, меня ж — к мокрицам, где костоломный осьмизуб настежь прощелкнет… Умчался… Уездный гвоздь — в селезенку! И все ж — живу! Уж третью пятидневку в слякоть и в стужу — ничего, привыкаю — хожу на службу и даже ежедневно что-то дряблое обедаю с кислой капусткой. Имени ее не произношу. Живу молчальником. Стиснув виски, стараюсь выполнить предотъездное обещание. Да… так спокойнее — анемильником… Занафталиненный медикамен- тами доктор двенадцатью щипцами сделал мне аборт памяти… Меня зажало в люк. Я кувыркаюсь без памяти, Стучу о камень, Знаю — не вынырну! На мокрые доски молчалкою — плюх!..