Ушел моряк, румян и рус...

Ушел моряк, румян и рус, За дальние моря. Идут года, седеет ус, Не ждет его семья. Уж бабушка за упокой Молилась каждый год, А у невесты молодой На сердце тяжкий лед. Давно убрали со стола, Собака гложет кость, — Завыла, морду подняла… А на пороге гость. Стоит моряк, лет сорока. — Кто тут хозяин? Эй! Привез я весть издалека Для мисстрис Анны Рэй. — Какие вести скажешь нам? Жених погиб давно! — Он засучил рукав, а там Родимое пятно. — Я Эрвин Грин. Прошу встречать! — Без чувств невеста — хлоп… Отец заплакал, плачет мать, Целует сына в лоб. Везде звонят колокола «Динг-донг» среди равнин, Венчаться Анна Рэй пошла, А с нею Эрвин Грин. С волынками проводят их, Оставили вдвоем. Она: — Хочу тебя, жених, Спросить я вот о чем: Объездил много ты сторон, Пока жила одной, — Не позабыл ли ты закон Своей страны родной? Я видела: не чтишь святынь, Колен не преклонял, Не отвечаешь ты «аминь», Когда поют хорал, В святой воде не мочишь рук, Садишься без креста, — Уж не отвергся ли ты, друг, Спасителя Христа? — Ложись спокойно, Анна Рэй, И вздора не мели! Знать, не видала ты людей Из северной земли. Там светит всем зеленый свет На небе, на земле, Из-под воды выходит цвет, Как сердце на стебле, И все ясней для смелых душ Замерзшая звезда… А твой ли я жених и муж, Смотри, смотри сюда! — Она глядит и так и сяк, — В себя ей не прийти… Сорокалетний где моряк, С которым жизнь вести? И благороден, и высок, Морщин не отыскать, Ресницы, брови и висок, — Ну, глаз не оторвать! Румянец нежный заиграл, Зарделася щека, — Таким никто ведь не видал И в детстве моряка. И волос тонок, словно лен, И губы горячей, Чудесной силой наделен Зеленый блеск очей… И вспомнилось, как много лет… Тут… в замке… на горе… Скончался юный баронет На утренней заре. Цветочком в гробе он лежал, И убивалась мать, А голос Аннушке шептал: «С таким бы вот поспать!» И легкий треск, и синий звон, И огоньки кругом, Зеленый и холодный сон Окутал спящий дом. Она горит и слезы льет, Молиться ей невмочь. А он стоит, ответа ждет… Звенит тихонько ночь… — Быть может, душу я гублю, Ты, может, — сатана: Но я таким тебя люблю, Твоя на смерть жена!

1925