Дворянской кровию отяжелев, густые не полощатся полотна, и (в лапе меч), от боли корчась, лев по киновари вьется благородной. Замолкли флейты, скрипки, кастаньеты, и чуют дети, как гудит луна, как жерновами стынущей планеты перетирает копья тишина. — Грядите, сонмы нищих и калек (се голос рыбака из Галилеи)! — Лягушки кожей крытый человек прилег за гаубицей короткошеей. Кругом косматые роятся пчелы и лепят улей медом со слюной. А по ярам добыча волчья — сволочь, — чуть ночь, обсасывается луной… Не жить и не родиться б в эти дни! Не знать бы маленького Вифлеема! Но даже крик: распни его, распни! — не уязвляет воинова шлема, и, пробираясь чрез пустую площадь, хромающий на каждое плечо, чело вечернее прилежно морщит на Тютчева похожий старичок.
1920