В начале жизни школу помню я; Там нас, детей беспечных, было много; Неровная и резвая семья.
Смиренная, одетая убого, Но видом величавая жена Над школою надзор хранила строго.
Толпою нашею окружена, Приятным, сладким голосом, бывало, С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывало И очи светлые, как небеса. Но я вникал в ее беседы мало.
Меня смущала строгая краса Ее чела, спокойных уст и взоров, И полные святыни словеса.
Дичась ее советов и укоров, Я про себя превратно толковал Понятный смысл правдивых разговоров,
И часто я украдкой убегал В великолепный мрак чужого сада, Под свод искусственный порфирных скал.
Там нежила меня теней прохлада; Я предавал мечтам свой юный ум, И праздномыслить было мне отрада.
Любил я светлых вод и листьев шум, И белые в тени дерев кумиры, И в ликах их печать недвижных дум.
Всё — мраморные циркули и лиры, Мечи и свитки в мраморных руках, На главах лавры, на плечах порфиры —
Всё наводило сладкий некий страх Мне на сердце; и слезы вдохновенья, При виде их, рождались на глазах.
Другие два чудесные творенья Влекли меня волшебною красой: То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) лик младой — Был гневен, полон гордости ужасной, И весь дышал он силой неземной.
Другой женообразный, сладострастный, Сомнительный и лживый идеал — Волшебный демон — лживый, но прекрасный.
Пред ними сам себя я забывал; В груди младое сердце билось — холод Бежал по мне и кудри подымал.
Безвестных наслаждений темный голод Меня терзал — уныние и лень Меня сковали — тщетно был я молод.
Средь отроков я молча целый день Бродил угрюмый — всё кумиры сада На душу мне свою бросали тень.
1830