В Третьяковке

Я долго бродила по галерее. И краски играли, как легкие пальцы, звучали и звали: – Скорее! Скорее! – И жаркой палитрой вокруг рассыпались. Я долго бродила и долго искала… Задумалась вместе с Христом в пустыне. Пока не заметила, как в серых скалах зябкое утро розово стынет. Тогда потянуло в бездумность, в прозрачность, где так умело жизнь без пощады в южные краски, в лазурность прячет постигший Войну и Восток Верещагин. На суриковскую Москву засмотрелась… Призывно звенели прозрачные слезы, в светлевшее небо взлетала смелость крылатым двуперстием грозной Морозовой. А утро было такое синее, сквозь снежную мглу золотилось крестами, словно сама на рассвете Россия вышла и двигалась вслед за санями. Направо сурово белели рубахи, тлели у смертников тонкие свечки, собор Василия Блаженного, плаха… И в лицах все тот же, тот же извечный огонь.

1946