На заре защебетали ли По лужайкам росным птицы? Засмеявшись ли, причалили К солнцу алых туч стада?. Есть улыбка в этом зодчестве, В этой пестрой небылице, В этом каменном пророчестве О прозрачно-детском «да».
То ль — игра в цветущей заводи? То ль — веселая икона?. От канонов жестких Запада Созерцанье отреши: Этому цветку — отечество Только в кущах небосклона, Ибо он — само младенчество Богоизбранной души.
Испещренный, разукрашенный, Каждый столп — как вайи древа; И превыше пиков башенных Рдеют, плавают, цветут Девять кринов, девять маковок, Будто девять нот напева, Будто город чудных раковин, Великановых причуд.
И, как отблеск вечно юного, Золотого утра мира, Видишь крылья Гамаюновы, Чуешь трель свирели, — чью? Слышишь пенье Алконостово И смеющиеся клиры В рощах праведного острова, У Отца светил, в раю.
А внутри, где радость начисто Блекнет в сумраке притворов, Где от медленных акафистов И псалмов не отойти — Вся печаль, вся горечь ладана, Покаяний, схим, затворов, Словно зодчими угадана Тьма народного пути;
Будто, чуя слухом гения Дальний гул веков грядущих, Гром великого падения И попранье всех святынь, Дух постиг, что возвращение В эти ангельские кущи — Лишь в пустынях искупления, В катакомбах мук. Аминь.
1950