Вдоль темно-желтых квартир на неизвестный простор в какой-то сумрачный мир ведет меня коридор. И рукав моего пальто немного в его грязи. Теперь я вижу лишь то, что от меня вблизи.
Еще в зеркалах живет мой неопрятный вид. Страшное слово «вперед» губы мои кривит. Скопище, сонм теней спускается на тормозах. Только всего сильней электрический свет в глазах.
Словно среди тишины вдруг заглушает крик власти теней спины залитый светом лик, словно в затылке — лед и пламень во лбу горящ, и тела всего — перед много превосходящ.
Коридор, мой коридор, закадычный в ранге владык; залитый светом взор, залитый тьмой кадык. Запертый от гостей, с вечным простясь пером, в роще своих страстей я иду с топором.
Так как еще горит здесь предо мною свет, взгляд мой еще парит, минует еще паркет, по жилам еще бежит темно-желтая кровь, и сердце мое дрожит возле охапки дров.
Так, как в конце весны звуками полон лес, — в мире конструкций сны прежний теряют вес. Так, впредь былого дыша, я пред Тобой, Господь, видимо, весь душа, да вполовину плоть.
Словно летом в тени и у любви в конце, словно в лучшие дни, пот на моем лице. Так посреди белья и у дров на виду старый и новый я, Боже, смотри, иду.
Серый на горле шарф, сзади зеркальный шкаф, что-то звенит в ушах, в страшной грязи рукав, вешалки смотрят вслед, лампочки светят вдоль.
И если погаснет свет, зажжет свой фонарик боль.
1962 — 1963