Венеция

Город чудный, чресполосный — Суша, море по клочкам, — Безлошадный, бесколесный, Город — рознь всем городам! Пешеходу для прогулки Сотни мостиков сочтешь; Переулки, закоулки, — В их мытарствах пропадешь.

Вместо улиц — коридоры, Где народ валит гуськом, Зданья — мраморные горы, Изваянные резцом. Здесь — прозрачные дороги, И в их почве голубой Отражаются чертоги, Строя город под водой.

Экипажи — точно гробы, Кучера — одни гребцы. Рядом — грязные трущобы И роскошные дворцы. Нищеты, великолепья Изумительная смесь; Злато, мрамор и отрепья: Падшей славы скорбь и спесь]

Здесь живое населенье Меди, мрамора, картин, И прошло их поколенье Сквозь грозу и мрак годин. Живо здесь бессмертьем славы Племя светлых сограждан: Сансовино величавый, Тинторетто, Тициан,

Жиордано, Порденоне, Гвидо-Рени, Веронез, — Мир, зачавшийся в их лоне, При австрийцах не исчез. Торжествуя над веками И над злобною враждой, Он цветет еще пред нами Всемогущей красотой.

Здесь лишь статуи да бюсты Жизнь домашнюю ведут; Люди — их жилища пусты — Все на площади живут. Эта площадь — их казино, Вечный раут круглый год: Убрал залу Сансовино, Крыша ей — небесный свод.

Здесь с факином правнук дожа, Здесь красавиц рой блестит, Взглядом нежа и тревожа Двор подвластных волокит. Вот аббат в мантилье черной, В нем минувший быт и век; Словно вышел из уборной Принчипессы — имярек.

В круглой шляпке, с водоноской Черноглазая краса; Из-под шляпки черным лоском Блещет тучная коса. Здесь разносчиков ватага, Разной дряни торгаши, И что шаг — то побродяга, Промышляющий гроши.

Тенор здесь хрипит рулады, Там скрипит скрипач слепой Так, что все оглохнуть рады, Только б дать ушам покой. Кофе пьют, едят сорбети И, свою балуя лень, Юга сч_а_стливые дети Так проводят праздный день.

Здесь, как в пестром маскараде, Разноцветный караван; Весь восток в своем наряде: Грек — накинув долиман, Турок — феску нахлобуча, И средь лиц из разных стран Голубей привольных куча, А тем паче англичан.

Все они несут под мышкой Целый пук карандашей, Телескоп с дорожной книжкой, Проверяя всё по ней. Дай им волю — и в Сан-Марко Впишут, не жалея стен, Святотатственно и марко Длинный ряд своих имен.

Если ж при ночном светиле Окуется серебром Базилика, Кампаниле И дворец, почивший сном, И крылатый лев заблещет, И спросонья, при луне, Он крылами затрепещет, Мчась в воздушной вышине,

И весь этот край лагунный, Весь волшебный этот мир Облечется ночью лунной В злато, жемчуг и сафир; Пред картиной этой чудной Цепенеют глаз и ум — И, тревоги многолюдной Позабыв поток и шум,

Ты душой уединишься! Весь ты зренье и любовь, Ты глядишь и заглядишься, И глядеть всё хочешь вновь, И, всем прочим не в обиду, — Красоту столиц земных, Златовласую Киприду, Дочь потоков голубых,

Приласкаешь, приголубишь Мыслью, чувством и мечтой, И Венецию полюбишь Без ума и всей душой. Но одно здесь спорит резко С красотою здешних мест: Наложил лихой тедеско На Венецию арест.

Здесь, где дожей память славит Вековечная молва, Тут пятой Горшковский давит Цепью скованного льва; Он и скованный сатрапу Страшен. Всё в испуге ждет: Не подымет ли он лапу? Гривой грозно ль не тряхнет?

1853