Сердчишко жизни — жил да был вокзальчик. Горбы котомок на перрон сходили. Их ждал детей прожорливый привет. Юродивый там обитал вязальщик. Не бельмами — зеницами седыми всего, что зримо, он смотрел поверх. Поила площадь пьяна цистерна. Хмурь душ, хворь тел посуд не полоскали. Вкус жесткой жижи и на вид — когтист. А мимо них любители сотерна неслись к нему под тенты полосаты. (Взамен — изгой в моем уме гостит.) Одно казалось мне недостоверно: в окне вагона, в том же направленье, ужель и я когда-то пронеслась? И хмурь, и хворь, и площадь где цистерна,- набор деталей мельче нонпарели — не прочитал в себя глядевший глаз? Сновала прыткость, супилось терпенье. Вязальщик оставался строг и важен. Он видел запрокинутым челом надземные незнаемые петли. Я видела: в честь вечности он вяжет безвыходный эпический чулок. Некстати всплыло: после половодий, когда прилив заманчиво и гадко подводит счет былому барахлу, то ль вождь беды, то ль вестник подневольный, какого одинокого гиганта сиротствует башмак на берегу? Близ сукровиц драчливых и сумятиц, простых сокровищ надобных взалкавших, брела, крестясь на грубый обелиск, живых и мертвых горемык со-матерь. Казалось — мне навязывал вязальщик наказ: ничем другим не обольстись. Наказывал, но я не обольщалась ни прелестью чужбин, ни скушной лестью. Лишь год меж сентябрем и сентябрем. Наказывай. В угрюмую прыщавость смотрю подростка и округи. Шар ведь земной — округлый помысел о нем. Опять сентябрь. Весть поутру блазнила: — Хлеб завезли на станцию! Автобус вот-вот прибудет!- Местность заждалась гостинцев и диковинки бензина. Я тороплюсь. Я празднично готовлюсь не пропустить сей редкий дилижанс. В добрососедство старых распрей вторглась, в приют гремучий. Встречь помчались склоны, рябины радость, рдяные леса. Меньшой двойник отечества — автобус. Легко добыть из многоликой злобы и возлюбить сохранный свет лица. Приехали. По-прежнему цистерна язвит утробы. Булочной сегодня ее триумф оспорить удалось. К нам нынче неприветлива Церера. Торгует георгинами зевота. Лишь яблок вдосыть — под осадой ос. Но все ж и мы не вовсе без новинок. Франтит и бредит импорт домотканый. Сродни мне род уродов и калек. Пинает лютость муку душ звериных. Среди сует, метаний, бормотаний — вязальщика слепого нет как нет. Впустую обошла я привокзалье, дивясь тому, что очередь к цистерне на карликов делилась и верзил. Дождь с туч свисал, как вещее вязанье. Сплетатель самовольной Одиссеи, глядевший ввысь, знать, сам туда возмыл. Я знала, что изделье бесконечно вязальщика, пришедшего оттуда, где бодрствует, связуя твердь и твердь. Но без него особенно кромешна со мной внутри кровава округа. Чем искуплю? Где ты ни есть, ответь.
1965