В те дни чудесные, когда у Богословья Была и молодость и сила полнокровья, Один из докторов — как видно по всему, Высокий ум, в сердцах рассеивавший тьму, Их бездны черные будивший словом жгучим, К небесным истинам карабкаясь по кручам, Где он и сам не знал ни тропок, ни дорог, Где только чистый Дух еще пройти бы мог, — Так дико возопил в диавольской гордыне, Как будто страх в него вселился на вершине: «Христос! Ничтожество! Я сам тебя вознес! Открой я людям все, в чем ты не прав, Христос, На смену похвалам посыплются хуленья, Тебя, как выкидыш, забудут поколенья».
Сказал и замолчал, и впрямь сошел с ума, Как будто наползла на это солнце тьма. Рассудок хаосом затмился. В гордом храме, Блиставшем некогда богатыми дарами, Где жизнь гармонии была подчинена, Все поглотила ночь, настала тишина, Как в запертом на ключ, заброшенном подвале. Уже не различал он, лето ли, зим На пса бродячего похожий, рыскал он, Не видя ничего, оборван, изможден, Посмешище детей, ненужный и зловещий, Подобный брошенной и отслужившей вещи.