Зеркало держит Эрот перед ней, и в стекле его хрупком Вечное золото кос, вечное небо очей. А на ковре, у колен, у разымчивых этих и сильных, В руки лицо уронив, скорбная дева сидит. «Горе мне! Горе мне! Где, где ночей моих гордая хладность?» — Что с ней? — подруги вокруг шепчут, лукаво смеясь. — «Только и было, что раз — это под вечер было, у храма — Мимо идя, на меня ветреник этот взглянул. Только и было всего… Да еще в состязании лирном… Слышу, — подруги ко мне: „Твой, Мнаседика, черед“. Вышла, и к струнам едва я певучей рукой прикоснулась, Как раскалились они: он в этот миг подходил. Глаз не спуская с меня, затемняемых мраком желанья, Розу поднес он зачем смуглую к самым губам? Как я запела? О чем? О, соперница — роза! О, губы! Сафо нахмурила бровь. Что мне до гнева ее! О, как, должно быть, жесток этот рот и горячий и влажный… Разум во мне помути! Дай мне его позабыть! Жжет меня ложе в ночи. Лишь глаза я закрою, я вижу Губы и розу, и вновь розу и губы его… Что же мне делать, скажи, чтобы их, неотвязных, не видеть?»
— Мудрая словом одним ей отвечает: «Целуй».
1922