При первой встрече ты мне сказала: «Вчера Я узнала, что вы уезжаете… мы скоро расстанемся...» Богу было угодно предать всем ветрам Любви едва вожженное пламя. «Расстанемся»… и от этого слова губы жгли горячей. Страшный час наступал, мы встретились накануне. Мы были вместе лишь тридцать ночей Коротеньких, июньских. Ты теперь в Париже, в сумеречный час Глядишь на голубой зеркальный Montparnasse, На парочки радостные, И твои губы сжимаются еще горче. А каштаны уже волнуются, вздрагивая От февральского ветра с моря. Как тебе понять, что здесь утром страшно проснуться, Что здесь одна молитва — Господи, доколе? Как тебе понять, ведь ты о революции Что-то учила девочкой в школе. Кого Господь из печи вавилонской выведет? Когда к тебе приду я? И не был ли наш поцелуй на вокзале мокром и дымном Последним поцелуем? Но если суждено нам встретиться не здесь, а там — Я найду твою душу, Я буду по целым дням Слушать. Ты можешь не говорить о том, как, только что познакомившись. Мы друг друга провожали ночью, Всю ночь, туда-назад, И как под утро ты спросила на Люксембургской площади: «Который час?» И засмеялась: «Я гляжу на эти часы, а они стоят». Ты можешь не говорить о том, как мы завтракали утром У старой итальянки, было пусто, Ты сказала: «Я возьму этот качан для nature-morte… Я умею говорить по-русски: Я — противный медвежонок… Скажи, ты едешь скоро?.» Ты можешь не говорить о том, как на вокзале, При чужих прощаясь, мы друг на друга не глядели, И как твои холодные слабые пальцы Моих коснулись еле-еле. Ты можешь не говорить обо всем, Только скажи «люблю», И я узнаю твое Среди тысяч других «люблю» Даже в раю, Где я, может, забуду про всё, Я вздрогну, услышав твое «Люблю».
Январь 1918, Москва