Жила девчонка. И любви ждала. Не это ли и значит, что — жила? Она ждала любви, ломала пальцы, она читала в книжках про любовь, про то, как любят страстные испанцы, про то, что это — щит, опора, панцирь, безумный миг, восстание рабов! Но вот пришел он, тот, кого ждала. Сначала закусила удила. Потом пошла — и было больно, свято. Но то, что свято, почему-то смято. О, книжный червь, чтоб не сойти с ума, сожри все эти лживые тома!
Жила на свете женщина одна. Она любила, сидя у окна, забыв, что муж пьянчужка и зануда, листать страницы, ожидая чуда. Но вот он, чудотворец, тут как тут. Он знает хорошо, чего здесь ждут. Хотите чуда? Вот вам два мазка: духи «Москва» и ресторан «Москва»… А на ресницах черная слеза. Подешевели что-то чудеса!
Живет, весьма не юная уже, старушка на девятом этаже. Она качает внука и в больницу все ходит, навещает старика. И за здоровье старика боится. А уж могуч-то был! До сорока. Старик был добр? Любил ее? Ну да. Довольна внуком, и детьми, и домом. Но отчего, склонясь над книжным томом, вздыхает, что уже не молода… Прошло? Ушло? Да было ль вообще?! Вотще!
Скажи, любовь, так где же ты, бродяжка? Одна, а предназначена двоим… Тебе морочить голову не тяжко нам, детям неприкаянным твоим? А может, нет тебя, и ни к чему все эти перебранки, пересуды и этот колокольный звон посуды, вся эта блажь — ни сердцу, ни уму?!
Но в переулке девочка живет. Она живет, не просто хлеб жует. По вечерам, когда ей темнота мохнатую кладет на плечи лапу, она садится и включает лампу. Она великим делом занята, она читает в книгах про любовь и ждет любви, как обещает книга: великого, ликующего мига, который — как восстание рабов… Где ты, ЛЮБОВЬ?