Я стоял у окошка голый и злой И колол свое тело тонкой иглой. Замерзали, алые, темнели гвоздики.
Но те же волны рыли песок убитый. Я вытащил темный невод, Средь горечи моря и ила, Белая рыба горела от гнева И билась. Этой ночи мокрый песок, И ее отверстый умирающий рот! Я дрожал и не смел ее тронуть… Ее — иному. Ах, всю любовь и всё утоленье Изведал блаженный младенец. Мне не коснуться груди откормившей, Прикрытой золотом. А запах мирты, Как там на горячем погосте, На могилах земных крестоносцев. И нежные всходы любимой плоти От губ свернулись, поблекли. Только каждый новый укол Темным холодом цвел. И стыдной отошедшей ночи Милый первенец — Прыгал день, хохотал ангелочек, Восковой, как на вербе.
Январь 1915