Стихи Владимира Бенедиктова

Вступает — на диво и смех Сиракузам —
Тиран Дионисий в служители музам:
Он лиру хватает, он пишет стихи;
Но музы не любят тиранов холодных, —
Творит он лишь груды рапсодий негодных,
Исполненных вялой, сухой чепухи.

Читает. В собранье все внемлют с боязнью.
Зевать запретил он под смертною казнью,
Лишь плакать дозволил, а те наконец
Зевоту с таким напряженьем глотают,
Что крупные слезы из глаз выступают,
И, видя те слезы, доволен певец.

Вот, думает, тронул! — Окончилось чтенье.
Кругом восклицанья, хвалы, одобренье:
«Прекрасно!» — И новый служитель камен,
Чтоб выслушать суд знатока просвещенный,
Зовет — и приходит к нему вдохновенный
Творец дифирамбов, поэт — Филоксен.

«Я снова взлетел на парнасские выси
И создал поэму, — сказал Дионисий. —
Прослушай — и мненья не скрой своего!»
И вот — он читает. Тот выслушал строго:
«Что? много ль красот и достоинств?» —
«Не много».
— «А! Ты недоволен. В темницу его!»
Сказал. Отвели Филоксена в темницу,
От взоров поэта сокрыли денницу,
И долго томился несчастный. Но вот
Свободу ему возвращают и снова
Зовут к Дионисию. «Слушай! Готова
Другая поэма, — тут бездна красот».

И новой поэмы, достоинством бедной,
Он слушает чтенье, измученный, бледный,
Мутятся глаза его, хочется спать.
Тот кончил. «Ну что? Хорошо ли?» — Ни слова
Ему Филоксен, — отвернулся сурово
И крикнул: «Эй! Стража! В темницу опять!»

1856

Из гроба твой стих нам гремит,
Поэт, опочивший так рано.
Воздушный корабль твой летит
«По синим волнам океана».

Всегда твоя песня жива,
И сладки, как звуки органа,
Твои золотые слова:
«По синим волнам океана».

И музыку кто-то творит
Для песни певца-великана,
И музыка та говорит:
«По синим волнам океана».

И, вызвав обдуманных нот
Аккорды из струн фортепьяно,
Садится она и поет:
«По синим волнам океана»,

И глаз ее светлых эмаль,
Мне кажется, дымку тумана
Пронзая, кидается вдаль —
«По синим волнам океана»,

И, думами, думами полн,
Дрожу я, как в миг урагана
Бросаемый бурею челн
«По синим волнам океана».

И вместе с певицей тогда
Я рад бы без цели и плана
Умчаться бог знает куда
«По синим волнам океана»

1857

Прости! — Как много в этом звуке
Глубоких тайн заключено!
Святое слово! — в миг разлуки
Граничит с вечностью оно.
Разлука… Где ее начало?
В немом пространстве без конца
Едва да будет прозвучало
Из уст божественных творца,
Мгновенно бездна закипела,
Мгновенно творческий глагол
Черту великого раздела
В хаосе дремлющем провел.
Сей глас расторгнул сочетанья,
Стихии рознял, ополчил,
И в самый первый миг созданья
С землею небо разлучил,
И мраку бездны довременной
Велел от света отойти, —
И всюду в первый день вселенной
Промчалось грустное «прости».
С тех пор доныне эти звуки
Идут, летят из века в век,
И брошенный в юдоль разлуки
Повит страданьем человек.

С тех пор как часто небо ночи
Стремится в таинственной дали
Свои мерцающие очи
На лоно сумрачной земли,
И к ней объятья простирая,
В свой светлый край ее манит!
Напрасно: узница родная
В оковах тяжести скорбит.
Заря с востока кинет розы —
Росой увлажатся поля;
О, это слезы, скорби слезы,
В слезах купается земля.
Давно в века уходят годы,
И в вечность катятся века,
Все так же льется слез природы
Неистощимая река!

Прости! Прости! — Сей звук унылый
Дано нам вторить каждый час,
И наконец — в дверях могилы
Его издать в последний раз; —
И здесь, впервые полон света,
Исходит он как новый луч,
Как над челом разбитых туч
Младая радуга завета,
И смерть спешит его умчать,
И этот звук с ода кончины,
Здесь излетев до половины,
Уходит в небо дозвучать, —
И повторен эдемским клиром,
И принят в небе с торжеством,
Святой глагол разлуки с миром —
Глагол свиданья с божеством!

1838

Когда читаю я с улыбкой старика
Написанное мной в то время золотое,
Когда я молод был, — и строгая рука
Готова изменить и вычеркнуть иное, -
Себя остановив, вдруг спрашиваю я:
Черты те исправлять имею ли я право?
Порой мне кажется, что это не моя
Теперь уж собственность, и, «мудрствуя лукаво»,
Не должен истреблять я юного греха
В размахе удалом залётного стиха,
И над его огнём и рифмой сладострастной
Не должен допускать управы самовластной.
Порой с сомнением глядишь со всех сторон
И ищешь автора, — да это, полно, я ли?
Нет! Это он писал. Пусть и ответит он
Из прошлых тех времён, из той туманной дали!
Чужого ли коснусь я дерзкою рукой?
Нет! Даже думаю в невольном содроганье:
Зачем под давнею, забытою строкой
Подписываю я своё именованье?

Видали ль вы преображенный лик
Жильца земли в священный миг кончины —
В сей пополам распределенный миг,
Где жизнь глядит на обе половины?

Уж край небес душе полуоткрыт;
Ее глаза туда уж устремились,
А отражать ее бессмертный вид
Черты лица еще не разучились, —

И неземной в них отразился б день
Во всех лучах великого сиянья,
Но те лучи еще сжимает тень
Последнего бессмертного страданья.

Но вот — конец! — Спокоен стал больной.
Спокоен врач. Сама прошла опасность —
Опасность жить. Редеет мрак земной,
И мертвый лик воспринимает ясность

Так над землей, глядишь, ни ночь, ни день;
Но холодом вдруг утро засвежело,
Прорезалась рассветая ступень, —
И решено сомнительное дело.

Всмотритесь в лик отшедшего туда,
В известный час он ясностью своею
Торжественно вам, кажется, тогда
Готов сказать: «Я понял! разумею!

Узнал! » — Устам как будто нарушать
Не хочется святыню безглагольства.
А на челе оттиснута печать
Всезнания и вечного довольства.

Здесь, кажется, душа, разоблачась,
Извне глядит на это облаченье,
Чтоб в зеркале своем в последний раз
Последних дум проверить выраженье.

Но тленье ждет добычи — и летит
Бессмертная, и, бросив тело наше,
Она земным стихиям говорит:
Голодные, возьмите:, это ваше!

1859

И се: он вывел свой народ.
За ним египетские кони,
Гром колесниц и шум погони;
Пред ним лежит равнина вод;
И, осуждая на разлуку
Волну с волною, над челом
Великий вождь подъемлет руку
С её властительным жезлом.

И море, вспенясь и отхлынув,
Сребром чешуйчатым звуча,
Как зверь, взметалось, пасть раздвинув,
Щетиня гриву и рыча,
И грудь волнистую натужа,
Ища кругом — отколь гроза?
Вдруг на неведомого мужа
Вперило мутные глаза —

И видит: цепь с народа сбросив,
Притёк он, светел, к берегам,
Могущ, блистающ, как Иосиф,
И бога полн, как Авраам;
Лик осин венцом надежды,
И огнь великий дан очам;
Не зыблет ветр его одежды;
Струёю тихой по плечам
Текут власы его льняные,
И чудотворною рукой
Подъят над бездною морской
Жезл, обращавшийся во змия…
То он! — и воплем грозный вал,
Как раб, к ногам его припал.

Тогда, небесной мощи полный,
Владычным оком он блеснул,
И моря трепетные волны
Жезлом разящим расхлестнул,
И вся пучина содрогнулась,
И в смертном ужасе она,
И застонав, перевернулась…

И ветер юга, в две стены,
И с той, и с этой стороны
Валы ревущие спирая,
Взметал их страшною грядой,
И с бурным воем, в край из края
Громаду моря раздирая,
Глубокой взрыл её браздой,
И волны, в трепете испуга,
Стеня и подавляя стон,
Взирают дико с двух сторон,
Отодвигаясь друг от друга,
И средь разрытой бездны вод
Вослед вождю грядёт народ;
Грядёт — и тихнет волн тревога.
И воды укрощают бой,
Впервые видя пред собой
Того, который видел бога.

Погоня вслед, но туча мглы
Легла на вражеские силы:
Отверзлись влажные могилы;
Пучина сдвинулась; валы,
Не видя царственной угрозы,
Могущей вспять их обратить,
Опять спешат совокупить
Свои бушующие слёзы,
И, с новым рёвом торжества,
Вступя в стихийные права,
Опять, как узнанные братья,
Друг к другу ринулись о объятья
И, жадно сдвинув с грудью грудь,
Прияли свой обычный путь.

И прешед чрез рябь морскую,
И погибель зря врагов,
Песнь возносит таковую
Сонм израильских сынов:

«Воспоём ко господу:
Славно бо прославился!
Вверг он в море бурное
И коня и всадника.
Бысть мне во спасение
Бог мой — и избавися.
Воспоём к предвечному:
Славно бо прославился!

Кто тебе равным, о боже, поставлен?
Хощешь — и бурей дохнут небеса,
Море иссохнет — буди прославлен!
Дивен во славе творяй чудеса!

Он изрёк — и смерть готова.
Кто на спор с ним стать возмог?
Он могущ; он — брани бог;
Имя вечному — Егова.
Он карающ, свят и благ;
Жнёт врагов его десница;
В бездне моря гибнет враг,
Тонут конь и колесница;
Он восхощет — и средь вод
Невредим его народ.

Гром в его длани; лик его ясен;
Солнце и звёзды — его словеса;
Кроток и грозен, благ и ужасен;
Дивен во славе творяй чудеса! »

И в веселии великом
Пред женами Мариам,
Оглашая воздух кликом,
Ударяет по струнам,
В славу божьего закона,
Вещим разумом хитра —
Мужа правды — Аарона
Вдохновенная сестра.
Хор гремит; звенят напевы;
«Бог Израиля велик! »
Вторят жёны, вторят девы,
Вторят сердце и язык:
«Он велик! »

А исполненный святыни,
Внемля звукам песни сей,
В предлежащие пустыни
Тихо смотрит Моисей.

1845

Ах, видит бог, как я тебя люблю,
Ты ж каждый раз меня помучить рада,
Пожалуйста — не мучь меня, молю,
Пожалуйста — не мучь меня, — не надо!

Прими подчас и пошлый мой привет,
Избитое, изношенное слово!
Не хорошо? — Что ж делать? — Лучше нет.
Старо? — Увы! Что ж в этом мире ново?

И сам я стар, и полон стариной,
А всё теснюсь в сердечные страдальцы..,
Пожалуйста — не смейся надо мной!
На глупости смотри мои сквозь пальцы!

Молчу ли я? — Махни рукою: пусть!
Дай мне молчать и от меня не требуй
Моих стихов читанья наизусть, —
Забыл — клянусь Юпитером и Гебой!

Всё, всё забыл в присутствии твоем.
Лишь на тебя я жадный взгляд мой брошу —
Всё вмиг забыл, — и как я рад притом,
Что с памяти свалил я эту ношу,

Весь этот груз! Мне стало так легко.
Я в тот же миг юнею, обновляюсь…
А всё еще осталось далеко
До юности… Зато я и смиряюсь.

Мои мечты… Я так умерен в них!
Мне подари вниманья лишь немножко,
Да пусть ко мне от щедрых ласк твоих
Перепадет крупица, капля, крошка!

Я и не жду взаимности огня,
Я в замыслах не так высокопарен!
Терпи меня, переноси меня, —
Бог знает как и то я благодарен!

1856

Вы новой жизнию дарили
Меня в тот памятный мне час,
Когда стихи мои хвалили
Хвалой мне лестной в первый раз.
Не дорожу я криком света,
Весь мир мне холоден и пуст,
Но мило мне из ваших уст
Именование поэта.
Итак, да буду я певец,
Да буду возвеличен вами
И мой сомнительный венец
Пусть блещет вашими лучами.

1836

Не обиженный судьбами,
Награжденный за мечты,
Повергаю перед вами
Вам знакомые цветы.
Вы их, сирых, обласкали,
Из безвестности немой
К свету путь им указали
Благосклонной похвалой.
И теперь, чтоб вышел краше
Скудный сбор стихов моих,
Светлый вид улыбки вашей
Отпечатайте на них.

1836

Оделося море в свой гневный огонь
И волны, как страсти кипучие, катит,
Вздымается, бьется, как бешенный конь,
И кается, гривой до неба дохватит;
И вот, — опоясавшись молний мечом,
Взвилось, закрутилось, взлетело смерчом;
Но небес не достиг столб, огнями обвитой,
И упал с диким воплем громадой разбитой.

Стихнул рокот непогоды,
Тишины незримый дух
Спеленал морские воды,
И, как ложа мягкий пух,
Зыбь легла легко и ровно,
Без следа протекших бурь, —
И поникла в ней любовно
Неба ясная лазурь

Так смертный надменный, земным недовольный,
Из темного мира, из сени юдольной
Стремится всей бурей ума своего
Допрашивать небо о тайнах его;

Но в полете измучив мятежные крылья,
Упадает воитель во прах от бессилья.

Стихло дум его волненье,
Впало сердце в умиленье,
И его смиренный путь
Светом райским золотится;
Небо сходит и ложится
В успокоенную грудь.

1836

Блюститель первого условья
Всех наслаждений жизни сей,
Вы — доктор наш, вы — страж здоровья,
И свят ваш подвиг средь людей.
Я — стихотворец, и на лире
Дано играть мне в этом мире —
В сей скудной сфере бытия,
Где мы живем, томимся, тужим;
Но не гармонии ль мы служим,
Почтенный доктор, вы и я?
Вникает в тайны механизма
Телесных сил ваш зоркий взгляд,
Чтоб наши струны организма
Порой настроивать на лад,
Чтоб вновь они, в их полном ходе,
Пристроясь к жизни торжеству,
Звучали песнию природе
И громким гимном божеству;
По строгим правилам науки
Соразмеряете вы их, —
А я ввожу в размеры звуки
И их слагаю в мерный стих —
И счастлив, ежели хоть слово,
Хоть звук, обдуманный в тиши,
Встает и живо, и здорово
Со дна болезненной души.
И так — мы сходными тропами
Идем, и — ваш слуга по гроб —
Кладу пред вашими стопами
Мое собранье рифм и стоп,
Да служат вам порой, хоть редко,
В забаву легкую оне,
Как все рецепты ваши метко
Всегда служили в пользу мне.

1856

Растворяйся, рай мечтаний!
из — за темных грусти туч
Вновь пробился яркий луч
Золотых очарований.

Муза, дай мне поцелуй!
Грудь разнежь и разволнуйся!
И из крыльев Купидона
Подари певцу перо,
Да огнем Анакреона
Блещет рифм моим сребро!

Да сверкнут в моем напеве
Блестки пламенной души!
Да спою в моей тиши
Песню сердца милой деве!
Да поймаю в море хвал
Чистый жемчуг и коралл
И создам венец чудесной,
И да будет им светло
Лучшей девой поднебесной
Херувимское чело!

Миновался мрак разлуки;
Налетают те же дни,
В сердце те же вновь огни,
Та же сила, те же звуки,
Та же дева предо мной
С той же райской красотой,
И с таинственной лаской,
С электричеством очей,
С восхитительной краской,
С чистым золотом речей!

Я затеплил вновь лампаду
Пред святынею любви
И молюсь, — мольбы мои
Льют мне на сердце прохладу,
Будто горный серафим
Машет крылышком над ним…
Рою бездну выражений;
Для любви она пуста, —
И молчанья гордый гений
Замыкает мне уста.

Повергаюсь онемелой
Пред богинею стихов;
Да пошлет мне силу слов
На возвышенное дело!
Да промчится мой напев
И прославит деву дев!
Да о ней благовествую,
Возгремлю и воспою,
И главу ее святую
Морем звуков оболью!

1838

Радость! Ты искра небес; ты божественна
Дочь Елисейских полей!
Мы, упоенные, входим торжественно
В область святыни твоей.
Все, что разрозненно светским дыханьем,
Вяжешь ты братства узлом;
Люди там — братья, где ты над сознанием
Легким повеешь крылом.

(Хор)

Всем — простые объятья!
Люди! Всех лобзаем вас.
Там — над звездным сводом, братья,
Должен быть отец у нас.

С нами пируй, кто подругу желанную,
Дружбы нашел благодать,
Кто хоть единую душу избранную
Может своею назвать,
Знает, как бьется любовию сладкою
Жаркая грудь на груди!..
Если ж кто благ сих не ведал, — украдкою,
С плачем от нас отойди!

(Хор)

Все, над чем лик солнца ходит,
Пусть обет любви творит!
Нас туда любовь возводит,
Где неведомый царит.

К персям природы припав, упивается
Радостью каждая тварь:
Добрый и злой неудержно кидается
К этой богине в алтарь.
Радость — путь к дружбе, к сердечному счастию,
К чаше с вином золотым;
Червь упоенный ползет к сладострастию,
К богу летит херувим.

Хор

Люди, ниц! Во прах главами!
Сердце чует: есть творец.
Там он, люди, над звездами —
Царь ваш, бог ваш и отец.

Радость — пружина в часах мироздания.
Маятник этих часов.
Радость! Ты — пульс в организме создания,
В жилах вселенной ты — кровь.
Долу — ты цвет вызываешь из семени;
В небе — средь вечной игры,
Водишь по безднам пространства и времени
Солнцы, планеты, миры.

Хор

Как летят небес светила,
Так по дольнему пути
Каждый, братья, в ком есть сила,
Как герой на бой — лети!

Радость! ты путь указуешь искателю
К благу — к венцу бытия;
В огненном зеркале правды — пытателю
Зрима улыбка твоя;
Смертному веешь ты солнечным знаменем
Веры с крутой высоты;
В щели гробов проникающим пламенем
Блещешь меж ангелов ты.

Хор

Люди! Наш удел — терпенье.
Всяк неси свой в жизни крест!
Братья! Там возногражденье —
У отца, что выше звезд.

Будем богам подражать! На творение
Милость их сходит равно.
Бедный, убогий! Приди — наслаждение
С нами вкусить заодно!
Злоба! останься навеки забытою!
Враг наш да будет прощен!
Пусть обретет он слезу ядовитую!
Пусть не терзается он!

Хор

В пламя — книгу долговую!
Всепрощение врагам!
Бог за нашу мировую
Примирится с нами — там.

Пенится радость и в чаши вливается,
Золотом гроздий горя;
В робкого с нею дух бодрый вселяется,
Кротости дух — в дикаря.
Встанем, о братья, и к своду небесному
Брызнем вином золотым!
Встанем — и доброму духу безвестному
Этот бокал посвятим!

Хор

В хорах звездных кто прославлен,
Серафимами воспет,
Выше звезд чей трон поставлен —
Здесь да внемлет наш привет!

Братья! Терпенье и твердость — в страданиях!
Помощь невинным в беде!
Строгая верность — в святых обещаниях!
Честность и правда — везде!
Пред утеснителем — гордость спокойная!
Губит: умри — не дрожи!
Правому делу — награда достойная!
Гибель — исчадиям лжи!

Хор

Лейся, нектар! Пеньтесь, чаши!
Круг! Теснее становись!
Каждый вторь обеты наши!
Божьим именем клянись!

Братья! Пощада — злодея раскаянью!
Цепи долой навсегда!
Смерти есть место: нет места отчаянью!
Милость — и в громе суда!
И да услышим из уст бесконечного
Глас его: мертвый! живи!
Ада нет боле! Нет скрежета вечного!
Вечность есть царство любви.

Хор

Буди светел час прощанья!
По могилам — сладкий сон!
В день же судный, в день восстанья
Благость — суд, любовь — закон!

1860

Я знал тебя, когда в сем мире
Еще ребенком ты была
И, став поэтов юных в клире,
Перстами детскими на лире
Аккорды первые брала.
Потом девицею-мирянкой
Являлась ты в семье людской,
Но света лживою приманкой
Талант не увлекался твой,
И вот, обетом послушанья
Сковав все думы и мечты,
Свой дар склонив под гнет молчанья,
Явилась инокиней ты.
Прости, что пред тобой я смею
Предстать и в эти времена,
Быть может, с грешною моею
И ложной мыслью! Вот она:

Таланты богом нам даются, —
Коль в гимнах, ими что поются,
Горят небесные лучи,
То и с церковного порога
Тот поднял голос против бога,
Таланту кто сказал: «Молчи!
Молчи! Я у тебя отъемлю
Права на песнь, на вещий стон.
Уйди в пустыню! Вройся в землю
Иль в келье будь похоронен!»
Не прав, кто, сдавшись слов сих гром
Готов, в отказ святым правам,
Внимать наставнику земному,
А не евангельским словам.

Не сотворив себе кумира,
Талант! светилом миру будь!
В быту мирском сквозь дрязги мира
Пробей монашественный путь!
Истой — не за стеной угрюмой,
Но смут житейских посреди —
С своей отшельнической думой
И честной схимою в груди!
Любви небесной дай нам пламень!
Явись с участьем — не с грозой,
И грудь людскую — этот камень —
Прожги молитвенной слезой!

Я — ученик, я — не учитель,
Я червь земли, не сын небес,
Но и не демон искуситель,
Не посланный из ада бес,
Который хочет в вечной муке
Тебя привлечь бряцаньем слов;
Я сам божественной науке
Учиться у тебя готов.
Себя не чту, не именую
Я ведущим, но предаю
На суд твой мысль мою земную,
Как грех, как исповедь мою.

Притом, средь дум моих греховных,
Тебе я жалуюсь, скорбя,
На гордых пастырей духовных,
На целый свет и на тебя.
Когда не мог я быть послушным
Суду учителей кривых,
Ни оставаться равнодушным
К веленью божьих слов святых,
Когда из хладных сфер деизма
Скорей предаться был я рад
Смоле кипящей скептицизма, —
Я думал: христианин-брат,
Чтоб утолить мне сердца муку,
Ко мне свой голос устремит,
С любовью мне протянет руку
И нечестивца вразумит —
Просил я света, разуменья, —
И что ж? Учители смиренья,
Свой гневом дух воспламеня,
Под небом о Христе мне братья
Свои мне бросили проклятья,
Швырнули камнями в меня; —
И ты, вдыхая свет эфирный,
Ко мне безжалостна была
И средь молитв, из кельи мирной
Свой камень также подняла!

1862

Мечта роковая о деве мучительной
Кипит и в полночной тиши;
Мне льётся сиянье звезды вдохновительной,
Ты блещешь мне, солнце души.
К тебе, моей жизни светило прекрасное,
Я страждущим сердцем лечу,
И как мне не тяжко мечтание страстное,
Расстаться я с ним не хочу.

Чу! Слышу: сон входит ко мне невидимкою
И веет воскрыльем одежд;
Уже он коснулся волшебною дымкою
Моих тяготеющих вежд.
«Склонись, — он мне шепчет, — покой усладительной
На ложе прими от меня.
Для дум, для забот, для мечты сокрушительной
Довольно мятежного дня».

Нет, пусть целый свет с его чадами сонными
Вкушает сей полночи пир!
Отдельно живёт под своими законами
Влюблённых таинственный мир.
Своё и них сердце: оно не скрывается,
Как жалкое сердце других;
Всегда его свет в их очах разливается,
А жар его в сердце у них.

Оставь меня, сон. Ты коварен: желанного
Не дашь ты мне видения мне!
И образа милой, красою венчанного,
Не встречу в томительном сне!
Уйди от меня: ты на дашь упоения,
Не дашь мне божественных слёз,
И, может быть, злые несёшь сновидения
Иль тучи бессмысленных грёз.

Но если… В виденьях предстанет мне дивная…
О, сон поспеши превозмочь!
Пусть будет вся жизнь моя — ночь непрерывная,
Одна беспробудная ночь!
Будь долог, ты сон мой! Любви и беспечности
Блаженством мне грудь спеленай,
И с призраком милым в объятия вечности
Украдкой меня передай!

1843

Мне виделся сон — упоительный сон.
Мне снилось: из пыли враждебной
Чрез море и сушу я был унесен
И замок предстал мне волшебный.
Красиво смотрел он с своей высоты
На прелесть природы окрестной;
Лаская, его обнимали цветы
При блеске лазури небесной.
В фонтанах, в каскадах, под солнца лучом
Вода говорливо резвилась,
То била из грота студеным ключом,
То озером светлым ложилась, —
И птичка, взлетая, веселую трель
В пространстве небес выводила,
А в водном потоке играла форель
И стерлядь степенно ходила.
Роскошные виды со всех там сторон
Являлись несытому зренью,
Приветно кивали и ясень и клен
Ветвями с отрадною тенью.
Разумный владелец всё сам насадил,
Сам доброй рукою посеял,
И каждый иссохший сучок отделил,
И свежую ветку взлелеял, —
И с нежной заботой ходил он окрест,
Призыву хозяйства послушно,
И чудные виды пленительных мест
Указывал гостю радушно.
Всё было прекрасно! Но лучше всего,
Что там озаряла денница,
И лучше всех видов и замка того
Была того замка царица.
Живой, христианской, святой теплоты
Являлось в очах ее много,
И кроткого лика сияли черты
Глубокою верою в бога,
И ясно ее выражало чело
Дел добрых прекрасную повесть,
И сердцу при ней становилось тепло,
Целилась молитвою совесть.
Исчезнул мелькнувший мне сладостный сон,
Но сердце его сохранило, —
И думаю: «Более! как ясен был он!
Да, полно, во сне ль это было?»

1856

За тучами солнце — не видно его!
Но там оно капли нашло дождевые
Вонзила в них стрелы огня своего, —
И по небу ленты пошли огневые.

Дуга разноцветная гордо взошла,
Полнеба изгибом своим охватила,
К зениту державно свой верх занесла,
А в синее море концы погрузила.

Люблю эту гостью я зреть в вышине:
Лишь только она в небесах развернется,
Протекшего сон вдруг припомнится мне,
Запрыгает сердце, душа встрепенется

Дни прошлые были повиты тоской,
За тучками крылося счастье светило;
Я плакал, грустил, но в тоске предо мной
Все так многоцветно, так радужно было.

Как в каплях, летящих из мглы облаков,
Рисуется пламя блестящего Феба,
В слезах преломляясь блистала любовь
Цветными огнями сердечного неба.

1836

В стране, где светлыми лучами
Живее блещут небеса,
Есть между морем и горами
Земли цветущей полоса.
Я там бродил, и дум порывы
Невольно к вам я устремлял,
Когда под лавры и оливы
Главу мятежную склонял.
Там часто я, в разгуле диком,
В свободных, царственных мечтах,
Вас призывал безумным кликом, —
И эхо вторило в горах.
О вас я думал там, где влага
Фонтанов сладостных шумит,
Там, где гиганта Чатырдага
Глава над тучами парит,
Там, где по яхонту эфира
Гуляют вольные орлы,
Где путь себе хрусталь Салгира
Прошиб из мраморной скалы;
Там, средь природы колоссальной,
На высях гор, на ребрах скал,
Оставил я мой след печальный
И ваше имя начертал,
И после — из долин метались
Мои глаза на высоты,
Где мною врезаны остались
Те драгоценные черты.
Они в лазури утопали,
А я смотрел издалека,
Как солнца там лучи играли
Или свивались облака…

Блеснет весна иного года,
И, может быть, в желанный час
Тавриды пышная природа
В свои объятья примет вас.
Привычный к высям и оврагам,
Над бездной дола, в свой черед,
Татарский конь надежным шагом
Вас в область молний вознесет;
И вы найдете те скрижали,
Где, проясняя свой удел
И сердца тайные печали,
Я имя ваше впечатлел.
Быть может, это начертанье —
Скалам мной вверенный залог —
Пробудит в вас воспоминанье
О том, кто вас забыть не мог!

Но я страшусь: тех высей темя
Обвалом в бездну упадет,
Или завистливое время
Черты заветные сотрет,
Иль, кроя мраком свет лазури
И раздирая облака,
Изгладит их ревнивой бури
Неотразимая рука…
И не избегну я забвенья,
И, скрыта в прахе разрушенья,
Бесценной надписи лишась,
Порой под вашими стопами
Мелькнет не узнанная вами
Могила дум моих об вас!

Сентябрь — октябрь 1839

Бегун морей дорогою безбрежной
Стремился в даль могуществом ветрил,
И подо мною с кормою быстробежной
Кипучий вал шумливо говорил.

Волнуемый тоскою безнадежной,
Я от пловцов чело моё укрыл,
Поникнул им над влагою мятежной
И жаркую слезу в неё сронил.

Снедаема изменой беспощадно,
Моя душа к виновнице рвалась,
По ней слеза последняя слилась —

И, схваченная раковиной жадной,
Быть может, перл она произвела
Для милого изменницы чела!

1836

Расступись, гора, развались, гора,
Покажи мне, что в недрах твоих!
Что сокрыто в тебе, что таится в тебе —
Не богатство ли руд золотых?
Ты скажи мне, гора, ты поведай, гора,
Под тобою не клад ли лежит?
Иль не злато в тебе, не богатство в тебе,
А разросся гранит, да гранит?

Ты раскройся, судьба, развернися, судьба!
Покажи, что в твоей глубине!
Что грядущие дни — отдалённые дни —
В них назначены ль радости мне?
Мне отрады ли ждать? Мне восторгов ли ждать?
Совершатся ль желанья мои?
Иль мой жребий в тоске, в неизменной тоске

Пить лишь горечь, не сладость любви?
Неподвижна гора, непреклонна судьба;
Что в них скрыто — неведомо нам.
Заступ гору сечёт, но судьбы не пробьёт,
Вечной тайны не вскроет очам.
Это цепи души — жить незнанья в глуши
И смиренно ждать лучшей поры;
Как же цепь мне сорвать, как судьбу разгадать,
Вскрыть утробу сей страшной горы?

1843

О, как быстра твоих очей
Огнём напитанная влага!
В них всё — и тысячи смертей
И море жизненного блага.
Они, одетые черно,
Горят во мраке сей одежды;
Сей траур им носить дано
По тем, которым суждено
От их погибнуть без надежды.
Быть может, в сумраке земном
Их пламя для того явилось,
Чтоб небо звёзд твоих огнём
Перед землёю не гордилось,
Или оттоль, где звёзд ряды
Крестят эфир лучей браздами,
Упали белых две звезды
И стали чёрными звездами.
Порой, в таинственной тени,
Слегка склонённые, они,
Роняя трепетные взгляды,
Сияньем теплятся святым,
Как две глубокие лампады,
Елеем полные густым, —
И укротив желаний битву
И бурю помыслов земных,
Поклонник в трепете при них
Становит сердце на молитву.
Порой в них страсть: ограждены
Двойными иглами ресницы,
Они на мир наведены
И смотрят ужасом темницы,
Где через эти два окна
Чернеет страшно глубина, —
И поглотить мир целый хочет
Та всеобъемлющая мгла,
И там кипящая клокочет
Густая, чёрная смола;
Там ад; — но муки роковые
Рад каждый взять себе на часть,
Чтоб только этот ад попасть,
Проникнуть в бездны огневые,
Отдаться демонам во власть,
Истратить разом жизни силы,
Перекипеть, перегореть,
Кончаясь, трепетать и млеть,
И, как в бездонных две могилы,
Всё в те глаза смотреть — смотреть.

1843

Ум свой в думы погрузив,
За столом сидел калиф.
Пред владыкой величавым
Раб трепещущий его
Блюдо с пышущим пилавом
Опрокинул на него.

Грозен, страшен, как судьба,
Посмотрел он на раба;
Тот, готов расстаться с светом,
Прошептал полуживой:
«Рай обещан Магометом
Тем, кто гнев смиряет свой».

«Не сержусь», — сказал калиф,
Укрощая свой порыв.
Ободряясь, отирает
Раб холодный пот с чела.
«Рай — и тем, — он продолжает, —
Кто не памятует зла».

«Забываю». — Веселей
Стал калиф, а раб смелей:
«Надо в светлый рай для входа
И за зло платить добром».
— «Раб! Дарю тебя свободой
И осыплю серебром».

От восторга раб едва
Мог опомниться сперва,
Пораженный этим чудом, —
А калиф смотрел, признав
Самым вкусным сердцу блюдом
Опрокинутый пилав.

1842

Когда чело твоё покрыто
Раздумья тенью, красота, —
Тогда земное мной забыто,
Тогда любовь моя свята.
Когда ж веселья в общем шуме
Ты бурно резвишься и думе,
Спокойной думе места нет,
Когда твой взор блестит томленьем,
А перси пышут обольщеньем,
Тогда я — прах, а не поэт.
Тогда в душе моей смятенной
Я жажду страшную таю;
Смотрю, как демон воплощённой,
На резвость детскую твою.
Казни ж, карай меня, о дева,
Дыханьем ангельского гнева!
Твоих проклятий стою я…
Но нет, не знаешь ты проклятий!
Так, гневная, сожги ж меня
В живом огне своих объятий;
Палящий жар мне в очи вдуй,
И, несмотря на страстный трепет,
В уста, сквозь их мятежный лепет.
Вонзи смертельный поцелуй!

1836

В рощах ненаглядных
Здесь чертог пред вами.
Камень стен громадных
Весь увит цветами:
По столбам взбегают,
По карнизам вьются,
Мрамор обнимают,
К позолоте жмутся;
Расстилаясь тканью,
Съединя все краски,
Расточают зданью
Женственные ласки.
Ласки, пав на камень,
Пропадают даром:
Из него жар — пламень
Выбьешь лишь ударом.
Так — то и на свете
Меж людьми ведется:
Прелесть в пышном цвете
Часто к камню жмется;
Цвет, что всех милее,
Нежен к истукану;
Ластится лелея
К пню или чурбану.
Тут хоть камень глаже
Щеголя причесан:
Там — посмотришь — даже
Пень тот не отесан.

1841

Смирись перед творцом природы,
Простершим в безднах неба своды,
О смертный! — осенен венцом
Науки, разума и чувства,
О целях судишь ты искусства —
Но ты ли был его творцом?
О нет, — в рассаднике Эдема
Еще не появлялся ты,
А на земле уже поэма
Слагалась вечной красоты.
Не до тебя ль чертог свой отчий
Установив, верховный зодчий
Бессмертной славою сиял?
В безмерной храмине эфира
Не до тебя ль художник мира
Писал картины и ваял?
И, взяв в пространстве, мглой покрытом.
Кисть света и сказав: «Гори!» —
Прошел по небу колоритом
Предвечной утренней зари,
И солнце вспыхнуло пожаром,
И, детский вид свой округля,
Запеленалась водным паром
Новорожденная земля, —
И в каплях слез благоговейных
Вода, хладея, потекла
И в углубившихся бассейнах
Блестящим зеркалом легла, —
И над водами дух природы
Промчался, бурной мощи полн, —
И всколыхнувшиеся воды
Заговорили шумом волн,
И их чтоб слышать разговоры —
Под светлым куполом небес,
Прорвав подземные затворы,
Над долом выдвинулись горы,
Над почвой вытянулся лес, —
И лес свой подал шумный голос,
Лист перемолвился с листком,
И встрепенулось всё кругом:
И с золотой щетинкой колос,
И травка с чутким стебельком, —
И было всё уже готово —
Подножье жизни и престол;
Адама нет, но есть уж слово,
Нет человека — есть глагол,
Есть красота, лучи, улыбка,
И солнца свет, и тень ветвей,
И резво плещущая рыбка,
И с звонкой трелью соловей.
Уже и зверь неукротимый
В дубравной чаще пробежал,
А человек еще незримый
В зерне грядущего лежал.
Искусство в боге начиналось
С природой вместе — заодно.
Художник смертный! Что ж осталось
И что в удел тебе дано?
Одни ль природе подражанья
Да списков слабые черты
С ее достойной обожанья
Нерукотворной красоты?
Но тут при сходстве самом близком
Ты не достигнешь торжества, —
Твой труд всё будет мертвым списком
С живой картины естества.
В замену лиц ты дашь мне маски —
И, взяв природу в образец,
Где ты возьмешь такие краски,
Какие розлил в ней творец?
Нет! Тот художник бесконечный,
— Земли и неба царь предвечный,
По изволенью своему
Тебя поставил на свободе
Не подражателем природе,
Но подражателем — ему.
Рука слаба и средства малы,
Но, при стремлении святом,
В душе ты носишь идеалы
И воплощаешь их потом.
В порывах творческих мечтаний
Свершая огненный полет,
В кругу волшебных начертаний
Ты ищешь новых сочетаний,
Каких природа не дает.
На что ей амвра фимиамов?
На что ей цирк и пантеон?
В ней нет дорических колонн,
Ни микеланджеловских храмов,
Ни рафаэлевских мадонн.
Не из природы ты их вынул,
Но, взяв их из души своей,
Ты мысль свою в природу вдвинул,
Внедрил свою идею в ней.

Служи ж творцу как жрец избранный,
Природы в храмине пространной,
Где всё, что господом дано,
Чем полн сей дом богослуженья,
Сквозь таинство преображенья
В твоей груди проведено.
И в благодарности смиренной
Сознай, что мощный царь вселенной,
Чтоб приобщить тебя к себе,
Отмежевал в сей жизни бренной
Участок творчества тебе!

Ноябрь 1860

Время шло. Время шло. Не считали мы дней,
Нас надежда всё вдаль завлекала,
Мы судили-рядили о жизни своей,
А она между тем утекала.

Мы всё жить собирались, но как? — был вопрос.
Разгорались у нас разговоры,
Простирались до мук, доходили до слез
Бесконечные споры и ссоры.

Сколько светлых минут перепортили мы
Тем, что лучших минут еще ждали,
Изнуряли сердца, напрягали умы
Да о будущем всё рассуждали.

Настоящему всё мы кричали: «Иди!»
Но вдруг холодно стало, морозно…
Оглянулись — и видим: вся жизнь — назади,
Так что жить-то теперь уж и поздно!

1866

Полночь. Болезненно, трудно мне дышится.
Мир, как могила, молчит.
Жар в голове; Изголовье колышется,
Маятник-сердце стучит.
Дума, — не дума, а что-то тяжелое
Страшно гнятет мне чело;
Что-то холодное, скользкое, голое
Тяжко на грудь мне легло:
Прочь — И как вползшую с ядом, отравою
Дерзкую, злую змею,
Сбросил, смахнул я рукой своей правою
Левую руку свою,
Вежды сомкну лишь — и сердце встревожено
Мыслию: жив или нет?
Кажется мне, что на них уж наложена
Тяжесть двух медных монет,
Словно покойник я. Смертной отдышкою
Грудь захватило. Молчу.
Мнится, придавлен я черною крышкою;
Крышку долой! Не хочу!
Вскройтесь глаза, — и зрачки раздвигаются;
Чувствую эти глаза
Шире становятся, в мрак углубляются,
Едкая льется слеза.
Ночь предо мной с чернотою бездонною,
А над челом у меня
Тянутся в ряд чередой похоронною
Тени протекшего дня;
В мрачной процессии годы минувшие,
Кажется тихо идут:
«Вечная память! Блаженни уснувшие! » —
Призраки эти поют;
Я же, бессонный, сжав персты дрожащие
В знаменье божья креста,
Скорбно молюсь. «Да, блаженни вы спящие!!! » —
Вторят страдальца уста.

1859

Повсюду прелести, повсюду блещут краски!
Для всех природы длань исполнена даров.
Зачем же к красоте бесчувственно — сурово
Ты жаждешь тайн ее неистовой огласки?

Смотри на дивную, пей девственные ласки;
Но целомудренно храни ее покров!
Насильственно не рви божественных узлов,
Не мысли отпахнуть божественной повязки!

Доступен ли тебе ее гиероглиф?
Небесные лучи волшебно преломив,
Раскрыла ли его обманчивая призма?

Есть сердце у тебя: пади, благоговей,
И бойся исказить догадкою твоей
Запретные красы святого мистицизма!

1836

Увы! мечты высокопарной
Прошел блаженный период.
Наш век есть век утилитарный, —
За пользой гонится народ.
Почти с младенчества изведав
Все тайны мудрости земной,
Смеемся мы над простотой
Своих отцов и добрых дедов;
Кряхтим, нахмурив строгий взгляд,
Над бездной жизненных вопросов,
И каждый отрок наш — философ,
И каждый юноша — Сократ.
У нас всему дан путь научный,
Ходи учебным шагом кровь!
Нам чувство будь лошадкой вьючной,
Коровкой дойною — любовь!
Не песен мы хотим любовных, —
Нам дело подавай, поэт!
Добудь из следствий уголовных
Нам занимательный предмет!
Войди украдкой в мрак темницы,
В вертеп разбоя, в смрад больницы
И язвы мира нам открой!
Пусть будет висельник, колодник,
Плетьми казненный огородник,
Ямщик иль дворник — твой герой!
Не терпим мы блестящей фразы,
Нам любо слово «обругал»
И пуще гибельной заразы
Противен каждый мадригал;
И на родных, и на знакомых
Готовя сотни эпиграмм,
О взятках пишем мы в альбомах
Цветущих дев и милых дам,
Но каюсь: я отстал от века, —
И мне ль догнать летучий век?
Я просто нравственный калека,
Несовременный человек;
До поздних лет мне чувство свято,
Я прост, я глуп, и — признаюсь! —
Порой, не видя результата,
Я бредням сердца предаюсь,
Мечтой бесплодною взлелеян,
Влачу страдальческую грусть,
Иными, может быть, осмеян — -
Я говорю: бог с ними! Пусть!
Но в мире, где я всем измучен,
Мне мысль одна еще сладка,
Что если Вам я и докучен,
То Вы простите чудака,
Который за предсмертной чашей,
Как юбилейный инвалид,
На прелесть молодости Вашей
С любовью старческой глядит
И, утомленный жизни битвой,
В могильный скоро ляжет прах
С миролюбивою молитвой
И словом мира на устах.

24 декабря 1856

С какой-то невольною грустью, в тиши,
Возводится взор мой уныло
На всё, что исполнено сердца, души
И так привлекательно, мило,
На всё, что, вращаясь в сем мире пустом
Под ясной небес благодатью,
Отмечено в обществе божьим перстом —
Живого таланта печатью,
На всё, что рождает у нас на глазах
Чистейшие слезы участья,
На всё, что под солнцем достойно всех благ,
Всех радостей, всякого счастья…
Я знаю, как редко дается в удел
Достоинству в мире награда;
Не так всё творится средь жизненных дел,
Как было бы, кажется, надо.
Два сердца созвучные порознь идут;
В разрыве — две дружные доли,
А в вечном союзе друг друга клянут
Две жертвы условной неволи.
Красивый свой венчик любовно склоня,
Как часто цветок золотистый
Готов перевиться вкруг дикого пня,
Корою одетого мшистой!
Порою он спрячется в чаще лесной
Да в сумраке там и заглохнет;
На камни вдруг выпадет дождь проливной,
А травка от жажды иссохнет.
Над грязью играет там солнечный луч,
Над зыбью болотной он блещет,
А нива зернистая градовых туч
Под грозною мглою трепещет.
Напрасна мольба и бесплодна борьба:
Бесчувственно вплоть до предела
Ведет с непонятным упрямством судьба
Свое непонятное дело.
И, трепетно вами любуясь подчас,
Все жребии высмотрев строго,
С сердечной боязнью смотрю я на вас —
И думаю, думаю много.

9 мая 1858