Стихи Юлии Друниной

Кто-то плачет, кто-то злобно стонет,
Кто-то очень-очень мало жил…
На мои замерзшие ладони голову товарищ положил.
Так спокойны пыльные ресницы,
А вокруг нерусские поля…
Спи, земляк, и пусть тебе приснится
Город наш и девушка твоя.
Может быть в землянке после боя
На колени теплые ее
Прилегло кудрявой головою
Счастье беспокойное мое.

1956

Ты — рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти.
Спасибо тебе, мой любый,
За то, что ты есть на свете.

Ты — рядом, а ведь могли бы
Друг друга совсем не встретить..
Единственный мой, спасибо
За то, что ты есть на свете!

В соседнем кинотеатре последняя лампа тухнет,
А в доме у нас зажёгся в одном из окошек свет, -
Стараясь шагать бесшумно, на коммунальную кухню,
В прозу кастрюль и тарелок, вступил молодой поэт.

Ещё не имеет парень отдельного кабинета,
Ещё и стола для работы себе он не приобрёл.
Но если сказать по правде — парню плевать на это:
Шаткий кухонный столик заменит письменный стол.

Громко поёт холодильник. Бойко щёлкает счётчик.
Кран подпевает басом. Сердце в груди поёт.
Как хорошо на кухне сидеть над стихами ночью,
Если живёшь на свете всего двадцать первый год!

Восемь кухонных метров — кто говорит, что тесно?
Всю солнечную систему поэт поместит сюда.
Будут почёт и деньги, будет он всем известен,
Только таким богатым не будет он никогда!..

Тот же двор.
Та же дверь.
Те же стены.
Так же дети бегут гуртом,
Та же самая «тетя Лена»
Суетится возле пальто.

В класс вошла.
За ту парту села,
Где училась я десять лет.
На доске написала мелом
«X + Y = Z».

… Школьным вечером,
Хмурым летом,
Бросив книги и карандаш,
Встала девочка с парты этой
И шагнула в сырой блиндаж,

1945

Все говорим:
«Бережем тех, кого любим,
Очень».
И вдруг полоснем,
Как ножом, по сердцу —
Так, между прочим.

Не в силах и объяснить,
Задумавшись над минувшим,
Зачем обрываем нить,
Которой связаны души.
Скажи, ах, скажи — зачем?.
Молчишь, опустив ресницы.

А я на твоем плече
Не скоро смогу забыться.
Не скоро растает снег,
И холодно будет долго…
Обязан быть человек
К тому, кого любит, добрым.

1956

Пахнет лето
Земляникой спелой —
Снова реки
Повернули вспять…
Снова сердце
К сердцу прикипело —
Только с кровью
Можно оторвать.

Пахнет лето
Земляникой спелой,
Скоро осень
Загрустит опять.

Может, это времечко
Приспело —
Уходить,
От сердца отрывать?.

Хочу, чтоб как можно спокойней и суше
Рассказ мой о сверстницах был…
Четырнадцать школьниц — певуний, болтушек —
В глубокий забросили тыл.

Когда они прыгали вниз с самолета
В январском продрогшем Крыму,
«Ой, мамочка!» — тоненько выдохнул кто-то
В пустую свистящую тьму.

Не смог побелевший пилот почему-то
Сознанье вины превозмочь…
А три парашюта, а три парашюта
Совсем не раскрылись в ту ночь…

Оставшихся ливня укрыла завеса,
И несколько суток подряд
В тревожной пустыне враждебного леса
Они свой искали отряд.

Случалось потом с партизанками всяко:
Порою в крови и пыли
Ползли на опухших коленях в атаку —
От голода встать не могли.

И я понимаю, что в эти минуты
Могла партизанкам помочь
Лишь память о девушках, чьи парашюты
Совсем не раскрылись в ту ночь…

Бессмысленной гибели нету на свете —
Сквозь годы, сквозь тучи беды
Поныне подругам, что выжили, светят
Три тихо сгоревших звезды…

_А. К.

Как мы чисто,
Как весело жили с тобой!
Страсть стучала в виски,
Словно вечный прибой.
И была ты, любовь,
Полыхающим летом,
Пьяным маком
И огненным горицветом.

Ничего не могли
Друг от друга таить.
Разорвав повседневности
Серую нить,
Мы попали
В надежные цепи из роз,
Бурных ссор,
Примирений
И радостных слез.

А еще мы с тобой
Были в стане одном
В дни, когда все, казалось,
Летело вверх дном.
Вместе падали в пропасть,
Взлетали вдвоем.
Нас пытала эпоха
Мечом и огнем.

Пусть давно ты лежишь
Под могильной плитой.
Я осталась надежным товарищем
Той,

Что всегда твою память
И честь защитит,
Потому что любовь —
И оружье и щит.

Наездника почтительные руки
На ней, артистке, вот уж скоро год
Не стягивали бережно подпруги,
Не украшали мундштуками рот…

Она в галантном не кружилась танце,
Не мчалась по арене взад -назад —
Когда лошадке стукнуло 16,
То это, словно наши 60!

На пенсию тогда уходят люди,
Но со зверья другой, понятно, спрос.
«Зря жрет овес ,- решили в цирке ,- сбудем
Мы эту старушенцию в обоз».

И вот она, почти совсем слепая,
Впряглась, вздыхая, в рваную шлею…
И потащила, тяжело ступая,
Телегу дребезжащую свою.

Шел серый дождь, рассвет промозглый брезжил
В разбитые копыта лезла грязь,
Над ней, балованной звездой манежа,
Куражился возница, матерясь.

Ломовики, теперь ее коллеги,
Взирали на циркачку свысока…
Дни дребезжат, как старые телеги,
Кнут обжигает впалые бока.

И все же ночью, в деннике убогом,
Самой себе во мраке не видна,
Присев на задние трясущиеся ноги,
Пытается вальсировать она.

1956

Пожалуй, не так уже часто
Друзья нас в беде предают.
Но вот испытание счастьем —
Сложней получается тут.

Ты болен — примчатся в больницу,
Притащат домашний супец.
Но стоит тебе отличиться —
Всем дружеским чувствам конец.

И станут поглядывать косо,
Завидовать и обсуждать.
Вот если останешься «с носом» —
Вернут свою дружбу опять…

1956

Я — горожанка.
Я росла, не зная
Как тонет в реках
Медленный закат.
Росистой ночью,
Свежей ночью мая
Не выбегала я в цветущий сад.

Я не бродила
По туристским тропам
Над морем
В ослепительном краю:
В семнадцать лет,
Кочуя по окопам,
Я увидала Родину свою.

Стал холоден мой теплый старый дом.
Как батарея, доброта остыла.
И губы произносят лишь с трудом
Привычное, простое слово «милый».
Но невозможно жить без теплоты,
И я не очень четко понимаю,
Как этот холод переносишь ты —
Неужто веришь возвращенью мая?

1956

Куры, яблони, белые хаты —
Старый Крым на деревню похож.
Неужели он звался Солхатом
И ввергал неприятеля в дрожь?

Современнику кажется странным,
Что когда-то, в былые года,
Здесь бессчетные шли караваны,
Золотая гуляла Орда.

Воспевали тот город поэты,
И с Багдадом соперничал он.
Где же храмы, дворцы, минареты?—
Погрузились в истории сон…

Куры, вишни, славянские лица,
Скромность белых украинских хат.
Где ж ты, ханов надменных столица —
Неприступный и пышный Солхат?

Где ты, где ты?— ответа не слышу.
За веками проходят века.
Так над степью и над Агармышем
Равнодушно плывут облака…

А я для вас неуязвима,
Болезни,
Годы,
Даже смерть.
Все камни — мимо,
Пули — мимо,
Не утонуть мне,
Не сгореть.
Все это потому,
Что рядом
Стоит и бережет меня
Твоя любовь — моя ограда,
Моя защитная броня.
И мне другой брони не нужно,
И праздник — каждый будний день.
Но без тебя я безоружна
И беззащитна, как мишень.
Тогда мне никуда не деться:
Все камни — в сердце,
Пули — в сердце…

Ты — рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти.
Спасибо тебе, мой любый,
За то, что ты есть на свете.

Ты — рядом, а ведь могли бы
Друг друга совсем не встретить..
Единственный мой, спасибо
За то, что ты есть на свете!

Из окружения, в пургу,
Мы шли по Беларуси.
Сухарь в растопленном снегу,
Конечно, очень вкусен.
Но если только сухари
Дают пять дней подряд,
То это, что ни говори…
— Эй, шире шаг, солдат! —
Какой январь!
Как ветер лих!
Как мал сухарь,
Что на двоих!
Семнадцать суток шли мы так,
И не отстала ни на шаг
Я от ребят.
А если падала без сил,
Ты поднимал и говорил:
— Эх ты, солдат!
Какой январь!
Как ветер лих!
Как мал сухарь,
Что на двоих!
Мне очень трудно быть одной.
Над умной книгою порой
Я в мир, зовущийся войной,
Ныряю с головой —
И снова «ледяной поход»,
И снова окружённый взвод
Бредёт вперёд.
Я вижу очерк волевой
Тех губ, что повторяли: «Твой»
Мне в счастье и в беде.
Притихший лес в тылу врага
И обожжённые снега…
А за окном — московский день,
Обычный день…

Позови меня!
Я все заброшу.
Январем горячим, молодым
Заметет тяжелая пороша
Легкие следы.

Свежие пушистые поляны.
Губы.
Тяжесть ослабевших рук.
Даже сосны, от метели пьяные,
Закружились с нами на ветру.

На моих губах снежинки тают.
Ноги разъезжаются на льду.
Бойкий ветер, тучи разметая,
Покачнул веселую звезду.

Хорошо, что звезды покачнулись,
Хорошо по жизни пронести
Счастье, не затронутое пулей,
Верность, не забытую в пути.

Забытая тетрадь. Истертые листы…
Увы, давно могу я не страшиться,
Что вдруг случайно забредешь и ты
На эти потаенные страницы…

Я, любящая, верная жена,
Всего однажды, да, всего однажды
Не то что охмелела от вина,
А задохнулась от смертельной жажды.

Но тут рассудок приказал: «Табу!
Ты не предашь единственного друга...»
И лишь прорезались на гладком лбу
Морщины, словно борозды от плуга…

Какая грусть в кремлевском парке
Октябрьским ознобным днем!..
Здесь девочка еще за партой
Счастливо думала о Нем.

Не просто девочка — царевна
В кремлевском тереме жила.
Там с нею сладко и напевно
Аукались колокола.

Ах, как глаза ее мерцали,
Когда ждала свою мечту!..
Но самый грозный меж отцами
Сослал безумца в Воркуту.

Ушел в безмолвие. С концами…
Что передумала она?.
Ей в сердце врезалась зубцами
Навек кремлевская стена.

Как резко день пошел на убыль!
Под осень каждый луч милей…
Грустят серебряные трубы
Прощающихся журавлей.

Как резко жизнь пошла на убыль!
Под осень дорог каждый час…
Я так твои целую губы —
Как будто бы в последний раз…

Не страшно, что похож на «битла»
Уже седеющий пиит.
Беда, что слишком деловит он,
Локтями друга оттеснит.

Талант и деловитость?— странно!
О том историю спроси:
Лишь зарабатывали раны
Себе поэты на Руси.

Целовались.
Плакали
И пели.
Шли в штыки.
И прямо на бегу
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.

Мама!
Мама!
Я дошла до цели…
Но в степи, на волжском берегу,
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.

Нынче в наших горах синева,
Нынче серое небо в столице.
И кружится моя голова —
А твоя голова не кружится?

Я не шлю телеграммы в Москву,
Не пленяю сияющим Крымом,
Я приехать тебя не зову —
Приезжают без зова к любимым…

Когда стояла у подножья
Горы, что называют «Жизнь»,
Не очень верилось, что можно
К её вершине вознестись.
Но пройдено уже две трети,
И если доберусь туда,
Где путникам усталым светит
В лицо вечерняя звезда,
То с этой высоты спокойно
И грустно оглянусь назад:
— Ну, вот и кончились все войны,
Готовься к отдыху, солдат!..

Я не люблю
Распутывать узлы.
Я их рублю —
Ведь боль
Мгновенье длится.
Терпения покорные волы —
Не создана
Быть вашею возницей.

Нет, если надо —
Все перетерплю.
Но если впереди
Итог единый,
Одним ударом
Цепь перерублю
И в ночь уйду,
Держать стараясь спину.
Без лишних слов,
Не опуская глаз…

Но сколько раз сутулюсь,
Сколько раз!

Есть круги рая,
А не только ада.
И я сквозь них,
Счастливая, прошла.
Чего ж мне надо,
Да, чего ж мне надо?
Ни на кого
Держать не стану зла.
За все, что было,
Говорю — «спасибо!»
Всему, что будет,
Говорю — «держись!»

Престолы счастья
И страданий дыбы:
Две стороны
Одной медали —
«Жизнь».

Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы-девчата,
Похожие на парней.

Нет, это горят не хаты —
То юность моя в огне…
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.

1942

Я не знала измены в любви,
Я ее ощущала начало —
Легкий крен, ненадежность причала
И себе говорила: «Порви!»
Потому, вероятно, не знала
Никогда я измены в любви.

Я и в дружбе могла различить
Первый легкий снежок охлажценья.
Обрывала с улыбкою нить
И шутила еще: «До видзення!»
Только гордость —
Мой якорь спасенья…

Нельзя привыкнуть к дьявольскому зною,
Все вытерпеть, сжать зубы, не упасть,—
Мы каждый раз бредем, как целиною,
По той стране, что называют «Страсть»,
Где невозможно досыта напиться,
Где ветер пыль горячую кружит,
Где падают измученные птицы,
Где манят и морочат миражи…

Есть время любить,
Есть — писать о любви.
Зачем же просить:
«Мои письма порви»?
Мне радостно —
Жив на земле человек,
Который не видит,
Что времени снег
Давно с головой
Ту девчонку занес,
Что вдоволь хлебнула
И счастья, и слез…
Не надо просить:
«Мои письма порви!»
Есть время любить,
Есть — читать о любви.