Читать стихи Мусы Джалиль
Снег похож на белую бумагу.
Песню или стих писать начнем?
Солнце, наш поэт, познав отвагу,
Чертит по снегу пером-лучом.
Вот и зимний ветерок несется.
Вьется снег… Теки, строфа, теки!
Я смотрю на снег в сиянье солнца:
Это настоящие стихи!
Их читает лес, не уставая,
И кудрявые снега полей.
Ель поет их — девушка лесная:
Видно, строчки полюбились ей.
Бархатное платье зеленеет,
И земли касается подол.
Солнце к ней любовью пламенеет:
Это я в его стихах прочел.
Вот на лыжах, в свитере зеленом,
Ели молодой под стать вполне,
Наполняя лес веселым звоном,
Девушка моя спешит ко мне.
Вот мелькнула, поднимаясь в гору,
Вот остановилась у ольхи,
Я смотрю на снег, дивлюсь узору…
Это настоящие стихи!
Солнце!
Мы горим одною страстью,
Мы с тобою счастливы сейчас.
Песня юной жизни, песня счастья
В сердце зарождается у нас.
[...]
Всю ночь не спал поэт, писал стихи.
Слезу роняя за слезою.
Ревела буря за окном, и дом
Дрожал, охваченный грозою.
С налету ветер двери распахнул,
Бумажные листы швыряя,
Рванулся прочь и яростно завыл,
Тоскою сердце надрывая.
Идут горами волны по реке,
И молниями дуб расколот.
Смолкает гром.
В томительной тиши
К селенью подползает холод.
А в комнате поэта до утра
Клубились грозовые тучи
И падали на белые листы
Живые молнии созвучий.
В рассветный час поэт умолк и встал,
Собрал и сжег свои творенья
И дом покинул.
Ветер стих. Заря
Алела нежно в отдаленье.
О чем всю ночь слагал стихи поэт?
Что в этом сердце бушевало?
Какие чувства высказав, он шел,
Обласканный зарею алой?
Пускай о нем расскажет бури шум,
Ваш сон вечерний прерывая,
Рожденный бурей чистый луч зари
Да в небе тучка огневая…
[...]
Как по долине льющийся родник,
В дороге пел я песни то и дело.
И все казалось сердцу, что от них
Земля вокруг цвела и молодела.
Не иссушила в зной меня жара,
Не застудили вьюжные погоды,
И в песнях чистый голос серебра
Летел к друзьям, осиливая годы.
Как путник ловит влажную струю
Губами, пересохшими от жажды,
Так песню задушевную мою
Друзья ловили сердцем не однажды.
Родник и ночью отражает свет,—
Так я светил вам, жил я с вами рядом
И пел друзьям о радости побед,
Пел о любви, что обжигает взглядом.
Как соловей на берег родника
Приходит, чтоб испить воды приветной,
Так ты ко мне, красива и легка,
Мой соловей, приходишь в час рассветный.
Не скрою я, что ты в моей судьбе
Всегда большое место занимала.
И самые нежнейшие тебе
Дарил я песни — и дарил немало,
Когда пройдет, как песня, жизнь моя,
Когда замолкну, близких покидая,
Не думайте, что умер я, друзья,—
В сердцах мильонов буду жить всегда я.
Родник в земле похоронить нельзя,
Частицей станет он морской стихии.
Я буду улыбаться вам, друзья,
И петь вам буду, люди дорогие!
[...]
Он ходит, сторожа мою тюрьму.
Две буквы «Э» блестят на рукавах.
Мне в сердце словно забивает гвоздь
Его тяжелый равномерный шаг.
Под этим взглядом стихло все вокруг —
Зрачки не упускают ничего.
Земля как будто охает под ним,
И солнце отвернулось от него.
Он вечно тут, пугающий урод,
Подручный смерти, варварства наймит,
Охранник рабства ходит у ворот,
Решетки и засовы сторожит.
Предсмертный вздох людской — его еда,
Захочет пить — он кровь и слезы пьет,
Сердца несчастных узников клюет,—
Стервятник только этим и живет.
Когда бы знала, сколько человек
Погибло в грязных лапах палача,
Земля не подняла б его вовек,
Лишило б солнце своего луча.
[...]
Жизнь моя перед тобою наземь
Упадет надломленным цветком.
Ты пройдешь, застигнута ненастьем,
Торопясь в уютный, теплый дом.
Ты забудешь, как под небом жарким
Тот цветок, что смяла на ходу,—
Так легко, так радостно, так ярко,
Так душисто цвел в твоем саду.
Ты забудешь, как на зорьке ранней
Он в окно твое глядел тайком,
Посылал тебе благоуханье
И кивал тебе под ветерком.
Ты забудешь, как в чудесный праздник,
В светлый день рожденья твоего,
На столе букет цветов прекрасных
Радужно возглавил торжество.
В день осенний с кем-то на свиданье
Ты пойдешь, тревожна и легка,
Не узнав, как велико страданье
Хрустнувшего под ногой цветка.
В теплом доме спрячешься от стужи
И окно закроешь на крючок.
А цветок лежит в холодной луже,
Навсегда забыт и одинок…
Чье-то сердце сгинет в день осенний,
Отпылав, исчезнет без следа.
А любовь, признанья, уверенья…—
Все как есть забудешь навсегда.
[...]
Я болел, уже совсем был плох,
Истощил аптеку по соседству,
Но бледнел, худел все больше, сох,—
Все мне были бесполезны средства.
Время шло. Пришлось в больницу лечь,
Но и здесь я чах в тоске недужной.
Не о той болезни, видно, речь:
Тут лечить не тело — душу нужно.
Это-то и поняла одна
Девушка, мой новый врач палатный:
Укрепляла сердце мне она
Взглядами, улыбкою приятной.
Ну, конечно, был тогда я хвор,
Верно, и физической болезнью,
Но определил врачебный взор
Главную и чем лечить полезней.
И теперь, во вражьем заточенье,
Вспоминаю благодарно я
Твой диагноз и твое леченье,
Лекарша прекрасная моя.
[...]
Мне без любимой белый свет не мил,
В ее руках — любовь моя и счастье.
Букет цветов я милой подарил —
Пусть примет он в моей судьбе участье.
Но бросила в окно она букет,—
Наверно, я не дорог чернобровой.
Смотрю — мои цветы жует корова.
Мне от стыда теперь спасенья нет.
…Корова ест цветы. А той порою
Парнишка весь досадою кипит.
И вот, качая головою,
Корова человеку говорит:
— Напрасно горячишься. Толку мало.
Присядь-ка ты. Подумай не спеша.
Когда бы молоко я не давала,
Была б она так хороша?
Она кругла, свежа с моей сметаны.
Какие ручки пухлые у ней!
Как вешняя заря, она румяна,
А зубы молока белей.
Притихшему влюбленному сдается:
Права корова. Разве ей легко? —
Ведь на лугу весь день она пасется,
Чтоб принести на ужин молоко.
Утешился парнишка. Этим летом
Цветы он близ речушки собирал.
А после к девушке спешил с букетом,
Но все цветы корове отдавал.
— Ну, так и быть. Буренку угощаю.
Иной любви, нет, не желаю сам.
Я счастлив оттого, что дорогая
Пьет молоко с любовью пополам!
[...]
Прощай, Мензелинск!
Уезжаю. Пора!
Гостил я недолго. Умчусь не на сутки.
Прими эти строки мои, что вчера
Я, вдруг загрустив, написал ради шутки.
Пусть здравствуют улицы эти, дома
И серая, снежная даль горизонта!
И пусть лейтенанты, что прибыли с фронта,
Красивейших девушек сводят с ума!
Пусть здравствуют долго старушки твои,
Что с давней поры к веретенам прильнули!
И пусть они плачут
в те дни, как бои
Солдат молодых призывают под пули!
Пусть здравствуют также мальчишки!
Они,
Сражаясь на улицах, «ходят в атаку»
И «Гитлером» метко зовут в эти дни
От злобы охрипшую чью-то собаку.
Завод пивоваренный здравствует пусть:
На площади встал он девицею модной.
Я должен признаться, что чувствую грусть:
Расстаться приходится с пеной холодной.
Шункар 1 твой пусть здравствует лет еще сто!
Актерскою славой греметь не устал он.
Но черт бы побрал твой театр за то,
Что нынче спектаклей играет он мало.
Пусть здравствует каждый твой шумный базар!
Вкусней твоих семечек сыщешь едва ли.
Пусть здравствует баня, но только бы пар,
Но только бы воду почаще пускали!
Пусть здравствует клуб твой! Он был бы
не плох,
Да белых медведей теплее берлога.
Собрать бы туда всех молоденьких снох,
Чтоб клуб они этот согрели немного.
Невесты пусть здравствуют! Жаль их до слез.
Помады отсутствие их не смущает.
Но как разрешишь их важнейший вопрос,
Когда женихов в Мензелях не хватает?
О девушках надо подумать всерьез,
Ведь каждый бухгалтер, что любит конкретность,
В расчет не берет «жениховский вопрос»
И с них вычитает налог за бездетность.
Прощайте, друзья!
И простите вы мне
Шутливые строки.
Я еду сражаться.
Вернусь, коль останусь живым на войне.
Счастливо тебе, Мензелинск, оставаться.
[...]
Толпой пришли к поэту стар и млад,
Уже гостями полон дом его.
Поэт повел их в тот роскошный сад,
Что вырастил близ сердца своего.
Потом, чтоб было весело гостям,
Бокалы песней он наполнил сам;
Искрится это жгучее вино —
В душе певца рождается оно.
И молодые и бородачи
От пламени тех песен захмелели.
В сердцах гостей веселые лучи
От сбывшихся надежд уже запели.
Из-за стола поднялся старый дед.
Старик сказал взволнованно: — Друзья!
Я очень стар. Мне девяносто лет.
Но лучше пира не знавал и я.
Судьба мне посылала много бед.
Всю жизнь я шел по трудному пути.
Мне удалось в твоем саду, поэт,
Утраченную молодость найти.
[...]
Над песчаным обрывом рыбачья артель
У своих шалашей запалила костер.
Брызги-искры и страстные песни рекой
Потекли по-над степью в пустынный простор.
Пламя занавес ночи раскрыло,
и вот
Стал открытою сценой прибрежный обрыв.
Вышел стройный джигит и по кругу поплыл.
Ярко вспыхнул огонь, плясуна озарив.
Парень пляшет,
и ветви склонившихся ив,
И шуршащие глухо в вечернем дыму
Тростники,
и свои же друзья рыбаки
Прославляют его, рукоплещут ему.
Триста центнеров рыбы — улов рыбаков!
Наградил их Байкал, — и сегодня они
Воротились и празднуют у шалашей.
И на радостях жгут на привале огни.
Их сердца не размякли от стылой воды,
Их отвагу и ветер развеять не смог.
Настоящий рыбак не устанет вовек,
Триста центнеров рыбы добыв за денек.
Лишь один на серебряный месяц глядит,
Опустившись в сторонке на груду песка,
И тоскует его молодая душа
О любимой, что так от него далека.
Триста центнеров рыбы ему нипочем,
Коль стотонною тяжестью давит тоска.
Он не в силах заснуть, он мечтает всю ночь
О любимой, что так от него далека.
Нелепой смертью, видно, я умру:
Меня задавят стужа, голод, вши.
Как нищая старуха, я умру,
Замерзнув на нетопленной печи.
Мечтал я как мужчина умереть
В разгуле ураганного огня.
Но нет! Как лампа, синим огоньком
Мерцаю, тлею… Миг — и нет меня.
Осуществления моих надежд,
Победы нашей не дождался я.
Напрасно я писал: «Умру, смеясь».
Нет! Умирать не хочется, друзья!
Уж так ли много дел я совершил?
Уж так ли много я на свете жил?.
Но если бы продлилась жизнь моя,
Прошла б она полезней, чем была.
Я прежде и не думал, не гадал,
Что сердце может рваться на куски,
Такого гнева я в себе не знал,
Не знал такой любви, такой тоски.
Я лишь теперь почувствовал вполне,
Что может сердце так пылать во мне —
Не мог его я родине отдать,
Обидно, горько это сознавать!
Не страшно знать, что смерть к тебе идет,
Коль умираешь ты за свой народ.
Но смерть от голода?! Друзья мои,
Позорной смерти не желаю я.
Я жить хочу, чтоб родине отдать
Последний сердца движущий толчок,
Чтоб я, и умирая, мог сказать,
Что умираю за отчизну-мать.
[...]
Я в девяноста девяти заплатах,
Но нет в душе прорех и нет заплат.
А ты в одеждах щеголя богатых,—
Душа твоя с заплатами подряд!
Былые невзгоды,
И беды, и горе
Промчатся, как воды,
Забудутся вскоре.
Настала минута,
Лучи засияли,
И кажется, будто
Не знал ты печали.
Но ввек не остудишь
Под ветром ненастья,
Но ввек не забудешь
Прошедшего счастья.
Живете вы снова,
И нет вам забвенья,
О, счастья людского
Часы и мгновенья!
[...]
Порой душа бывает так тверда,
Что поразить ее ничто не может.
Пусть ветер смерти холоднее льда,
Он лепестков души не потревожит.
Улыбкой гордою опять сияет взгляд.
И, суету мирскую забывая,
Я вновь хочу, не ведая преград,
Писать, писать, писать, не уставая.
Пускай мои минуты сочтены,
Пусть ждет меня палач и вырыта могила,
Я ко всему готов. Но мне еще нужны
Бумага белая и черные чернила!
[...]
Я с любимою сижу,
На лицо ее гляжу,
Мы щебечем и поем
И толкуем о своем.
Я любимою моей
Не обижен — дорог ей.
Лепестки ее ресниц
От смущенья смотрят вниз.
У любимой бровь дугой,
Льются волосы волной,
Но меня разит сильней
Взгляд красавицы моей.
Предо мной сидит она,
Улыбаясь, как весна,
Лишь одно меня томит,—
Вечно милая спешит.
Торопясь уйти назад,
Все глядит на циферблат.
Молвит: «Нагулялась тут»,
Или молвит: «Дома ждут».
А часы ведут свой счет.
(Кто их к черту разберет!)
Мерный стук — несносен он,
Как церковный скучный звон.
— Не прощайся, — говорю. —
Очень рано,— говорю.
Верит милая часам:
— Мне пора! Ты видишь сам!
Мне терпеть не стало сил,—
За язык часы схватил,
Пусть научатся молчать,
Нас не станут разлучать.
— Чтобы нам счастливей быть,
Ты должна часы забыть!..—
И не видели мы, нет,
Как зарозовел рассвет.
[...]
Не преклоню колен, палач, перед тобою,
Хотя я узник твой, я раб в тюрьме твоей.
Придет мой час — умру. Но знай: умру я стоя,
Хотя ты голову отрубишь мне, злодей.
Увы, не тысячу, а только сто в сраженье
Я уничтожить смог подобных палачей.
За это, возвратясь, я попрошу прощенья,
Колена преклонив, у родины моей.
Если б саблю я взял, если б ринулся с ней,
Красный фронт защищая, сметать богачей,
Если б место нашлось мне в шеренге друзей,
Если б саблей лихой я рубил палачей,
Если б враг отступил перед силой моей,
Если б шел я вперед все смелей и смелей,
Если б грудь обожгло мне горячим свинцом,
Если пуля засела бы в сердце моем,
Если б смерть, не давая подняться с земли,
Придавила меня кулаком, —
Я бы счастьем считал эту гибель в бою,
Славу смерти геройской я в песне пою.
Друг-рабочий, винтовку возьми — и в поход!
Жизнь отдай, если надо, за волю свою.
Я вновь здоров. И мозг усталый мой
Очистился от мглы гнетущей.
Мой влажен лоб. Он будто бы росой
Покрылся в час зари цветущей.
Я вижу вновь, как светом мир богат,
Я слышу счастья веянья живые.
Так дивно мне и так я жизни рад,
Как будто в эту жизнь вхожу впервые.
И вижу я в чудесном полусне
Лучистой юности сиянье,—
Сиделка наклоняется ко мне,
И нежно рук ее касанье.
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных… Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня…
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз…
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг,—
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
— Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! —
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо…
— Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? —
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
— Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты
вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.—
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
Песни, в душе я взрастил ваши всходы,
Ныне в отчизне цветите в тепле.
Сколько дано вам огня и свободы,
Столько дано вам прожить па земле!
Вам я поверил свое вдохновенье,
Жаркие чувства и слез чистоту.
Если умрете — умру я в забвенье,
Будете жить — с вами жизнь обрету.
В песне зажег я огонь, исполняя
Сердца приказ и народа приказ.
Друга лелеяла песня простая.
Песня врага побеждала не раз.
Низкие радости, мелкое счастье
Я отвергаю, над ними смеюсь.
Песня исполнена правды и страсти —
Тем, для чего я живу и борюсь.
Сердце с последним дыханием жизни
Выполнит твердую клятву свою:
Песни всегда посвящал я отчизне,
Ныне отчизне я жизнь отдаю.
Пел я, весеннюю свежесть почуя.
Пел я, вступая за родину в бой.
Вот и последнюю песню пишу я,
Видя топор палача над собой.
Песня меня научила свободе,
Песня борцом умереть мне велит.
Жизнь моя песней звенела в народе,
Смерть моя песней борьбы прозвучит.
[...]
Весна придет, улыбкой озаряя
Просторы зеленеющих полей.
Раскинет ветви роща молодая,
В саду рассыплет трели соловей.
Тогда пойдешь ты по лесной дороге,
Взовьются две косы на ветерке.
Холодная роса обрызжет ноги,
И ты взгрустнешь — твой милый вдалеке.
Я там, где поле в проволоке колючей,
Где свищет смерть по просекам лесным.
Скворцы и тут на небе кружат тучей,
Но эти с оперением стальным.
Тут бомбы рвутся, солнце застилая.
Тут слышен запах крови, но не роз.
Не от росы сыра трава густая,
От крови человеческой и слез.
Сквозь дым за солнцем я слежу порою,
Крадется в сердце острая тоска.
Я волосы себе кроплю росою,
Поймав росинку в чашечке цветка.
Тогда я слышу аромат весенний,
Тогда душа цветением полна.
И ты стоишь с улыбкой в отдаленье,
Моя любимая, моя весна!
Враги пришли разбойною оравой.
Расстались мы, беда была близка.
Оружье сжав, иду я в бой кровавый
Развеять нечисть острием штыка.
И нет в душе желания сильнее,
И все мои мечтанья об одном —
Увидеться бы с милою моею,
Покончив с темным вражеским гнездом.
Как я б гордился, что от силы вражьей
Смог защитить родную и весну,—
Не будет солнце в копоти и саже,
И больше недруг не войдет в страну.
Пройдя через стремнину огневую,
Я бы вернулся, чтоб в родном краю
Тебя увидеть и весну большую,
Спасенную от недруга в бою.
[...]
Пламя жадно полыхает.
Сожжено дотла село.
Детский трупик у дороги
Черным пеплом занесло.
И солдат глядит, и скупо
Катится его слеза,
Поднял девочку, целует
Несмотрящие глаза.
Вот он выпрямился тихо,
Тронул орден на груди,
Стиснул зубы: — Ладно, сволочь!
Все припомним, погоди!
И по следу крови детской,
Сквозь туманы и снега
Он уносит гнев народа,
Он спешит догнать врага.
[...]
Если вернешься на берег Демы,
Где тополя шелестят на ветру,
Тихо пройди луговиной знакомой,—
Там я недавно бродил поутру.
Ты в камышах у прибрежной тропинки
Слышишь ли сердца влюбленного дрожь?.
В воду войдешь ты, стройнее тростинки,
Робко оглянешься и поплывешь.
Я не вернусь на тихую Дему,
Молодости воротить не могу,
Но, устремляясь мечтой к былому,
Сердце гостит на твоем берегу.
Здесь я увидел тебя впервые
И разгорелся огонь в крови,
Здесь я изведал дни грозовые —
Счастье и муку первой любви.
Деме вверял я мои печали.
Как мне сочувствовала она!
Волны участливо мне отвечали,
Сердце мое понимая до дна.
Другом заветным считал я Дему,
Чуткие, светлые волны ее,
И никому, никому другому
Не доверялось сердце мое.
Помню, как мне по ночам весенним
Дема внимала, забыв покой,
Как волновалась моим волненьем,
Как тосковала моей тоской.
Дема на волнах меня качала,
С нею мечталось мне горячей.
Молодость, жизни моей начало,
Я безоглядно оставил ей.
Даже теперь я втайне страдаю.
Как мне задумчивой Демы жаль!
Где-то на Деме — любовь молодая,
Где-то на Деме — моя печаль!
Девушка с Демы! Пусть мы расстались,
Верь, что любовь моя глубока.
Помни о ней, живи, не печалясь,
Как голубая Дема-река.
Свежий рассвет любви нашей ранней
Издали чудится сном наяву.
Очарованьем воспоминаний
Тайно любуюсь, тайно живу.
Вспомни тропинку нашу былую
К Деме одна спустись в тишине
Цветик прибрежный сорви, целуя,
С ласковой думою обо мне.
[...]
Всё что-то пишут, пишут лыжи
На снегу.
Бездельник ворон примостился
На суку.
Берёза синюю отбрасывает
Тень.
И я бездельничаю тоже
В этот день.
Мы оба слушаем, как рада детвора,
Как звонко катится
Под лыжами гора.
Следы от лыж —
Голубоватые слегка,
Летит лыжня,
Как за строкой летит строка:
У одного мальчишки почерк
Прям и строг,
Зато другой
Всё норовит наискосок,
А та девчушка,
Снежной радугой пыля,
На солнце пишет
Золотые вензеля.
И я читаю, словно в детстве,
По складам.
Легко узнать любой характер
По следам!
Ах, красногалстучное племя,
Мчи вперёд —
Да будет смел, да будет весел
Твой полёт.
Вот старый ворон шевельнулся
На суку —
Ребячий смех нагнал на ворона
Тоску,
И на ребят и на меня
Махнув крылом,
С досады каркнул он и скрылся
За бугром.
А я стоял. И так бездельничать
Устал,
Что все следы на этот лист
Переписал.
[...]
Горе, скорей от меня уходи,
Кончился день твой, светло впереди!
Долго же ты у меня засиделось…
Сколько я горя с тобой натерпелась!
В маленькой комнате изо дня в день
Видела я твою черную тень.
Душу мою задушить порешило,
Как часовой, ты меня сторожило.
Ты приказало щекам похудеть,
Траур ты мне приказало надеть…
Счастье твердит мне: — Ты горя не ведай,
Милый к тебе возвратился с победой!
Милый вернулся — и стало светло.
Будто в окно мое солнце вошло.
Горе горюет, со счастьем не споря.
Горе само разрыдалось от горя.
Был не вчера ли мой жребий жесток?
Ныне я сбросила черный платок.
Ныне на солнце смотрю в упоенье,
Сердца унять не могу я биенье.
Солнцу, мой милый, открыл ты окно.
Солнце — иное, другое оно!
Сколько в нем счастья, свободы и силы, —
Ты это солнце принес мне, мой милый!
Сколько цветов в моем доме цветет!
Счастье мое, проходи ты вперед!
Ты же уйди от нас, горе-унынье,
Мы не дадим тебе места отныне.
[...]
Ростепель.
Телеге нет проезда…
Но, меся лаптями снег и грязь,
В кожухе, под вешним солнцем теплым
Он идет, в деревню торопясь.
Он идет из города,
Со съезда —
Сельским миром выбранный ходок.
Много дельного он там услышал
И теперь спешит вернуться в срок.
Убеждали:
— Через дней десяток,
Грязь подсохнет —
Соберешься в путь.
Лошадьми тебя домой доставим,
Ты еще с недельку здесь побудь!
Но ходок не хочет ждать нисколько.
Много дельного узнал он тут,
Должен он с друзьями поделиться.
Невтерпеж! Односельчане ждут.
Словно лишь вчера ему Калинин
Говорил:
— Есть тракторы для вас.
Время перейти на многополье,
Время взяться всем за труд сейчас!
И ходок спешит по бездорожью.
Он вспотел.
Взбираться тяжело.
Близок вечер.
Вот и холм знакомый.
Скоро он придет в свое село.
[...]
Красотка говорила молодая
Царевичу, пылавшему в любви:
— Чтобы поверить в страсть твою могла я,
Эй, шахский сын, ты брата умертви.
И шахзаде, ослушаться не смея,
Пошел и брату голову отсек.
И вот он появился перед нею
И череп положил у милых ног.
Красотка в череп наливает яду,
Любимому его подносит: «Пей!»
Тот яд царевич выпил как отраду…
Любовь слепа и тем стократ сильней.
Любил я жизнь всем сердцем, и награды
Я наконец дождался, но какой?
Коварная дает мне чашу яда,
Та чаша — череп юности былой!
[...]
Шел с фронта состав.
По рельсам стуча,
Ведя с ними спор.
С сержантом одним
Под грохот колес
Я вел разговор.
Он все потерял:
И мать, и отца,
И дом, где он рос.
— Куда же, мой друг,
Ты едешь сейчас? —
Я задал вопрос.
Он молча полез
В нагрудный карман,
Достал письмецо.
И вижу: в слезах —
От радости, что ль? —
Сержанта лицо.
— Два года подряд
Шли письма ее
Сквозь вьюги, снега,
Из писем узнал:
С Урала она,
Зовут — Лямига.
И в каждом письме
Всегда находил
Я ласку, тепло,—
И чувство любви,
Как солнечный луч,
Мне в сердце вошло.
И, письма ее
У сердца храня,
Я шел на врага.
Я думал: «Пускай
За счастье твое
Умру, Лямига!»
Ты знаешь, мой друг,
Что значит письмо
На фронте для нас?
И вот повидать
Хозяйку письма
Я еду сейчас.
Два года она
Хранила меня
Любовью своей.
Откажет ли мне,
Когда я приду
С победою к ней?!
…Наш поезд спешит,
Как будто узнал,
Кого он везет.
С улыбкой сержант
Ладонь на карман
Нет-нет да кладет.
Смущен мой сержант,
Хоть горд, как дитя,
Что с нею знаком.
Как много тепла,
Любви, красоты
В свиданье таком!
— Джигит, — говорю,—
Героя любовь
И ей дорога!
Поверь мне, браток:
Волнуется, ждет
Тебя Лямига!..
В годину войны
Из писем простых
Любовь родилась.
Как много подруг
Тоскуют вдали
О милых сейчас!..
О девушки! Вы
В родимом краю
Гордиться должны,
Что верой своей
Храните в бою
Героев страны!
[...]
Горит деревня. Как в часы заката,
Густой багрянец по небу разлит.
Раскинув руки, на пороге хаты
Расстрелянная женщина лежит.
Малыш озябший, полугодовалый,
Прижался к ней, чтоб грудь ее достать.
То плачет он надрывно и устало,
То смотрит с удивлением на мать.
А сам палач при зареве пожара,
Губя живое на своем пути,
Спешит на запад, чтоб спастись от кары,
Хотя ему, конечно, не уйти!
Сарвар украдкой вышла из подвала,
Поблизости услышав детский крик,
К крыльцу своих соседей подбежала —
И замерла от ужаса на миг.
Ребенка подняла: «Не плачь, мой милый,
Не плачь, тебя я унесу в наш дом».
Она его согрела, и умыла,
И теплым напоила молоком.
Сарвар ласкала малыша впервые,
Впервые в ней заговорила мать.
А он к ней руки протянул худые
И начал слово «мама» лепетать.
Всего семнадцать ей, скажи на милость!
Еще вся жизнь, все счастье впереди.
Но радость материнства засветилась
Уже сейчас у девушки в груди.
Родные звуки песенки знакомой
Польются в предвечерней тишине…
Мне в этот час пройти бы мимо дома,
И заглянуть бы в то окошко мне!
Сарвар малышку вырастит, я знаю,
В ее упорство верю до конца.
Ведь дочерям страна моя родная
Дарует материнские сердца.
[...]