Стихи Франческо Петрарки о смерти

Нет, не читать без судорог ума,
Без дрожи чувств, глазами без печали
Стихи, что благостью Любви сияли —
Их сочинила Доброта сама.

Тебе претила зла земного тьма —
И ныне светишь из небесной дали;
Стихи, что Смертью преданы опале,
Ты всыпал снова в сердца закрома.

Ты б наслаждался новыми плодами
Моих ветвей. Какая из планет
Завистливо воздвигла Смерть меж нами?

Кто скрыл тебя, чей неизбывный свет
Я вижу сердцем и пою устами,
Тебя, чьим словом я бывал согрет?

Когда любовь, как червь, точила ум
И дух мой жил надеждою подспудной,
Петлистый след искал я, безрассудный,
На гребнях гор, покинув жизни шум.

Не выдержав невзгод, я стал угрюм
И в песнях сетовал на жребий трудный.
Но нужных слов не знал, и дар мой скудный
В те дни невнятно пел смятенье дум.

Под скромным камнем пламень скрыт огромный.
Когда б, стихи слагая, вслед за всеми
Я к старости степенной путь держал,

То слог мой хилый силой неуемной
И совершенством наделило б время —
И камень бы дробился и рыдал.

Я припадал к ее стопам в стихах,
Сердечным жаром наполняя звуки,
И сам с собою пребывал в разлуке:
Сам — на земле, а думы — в облаках.

Я пел о золотых ее кудрях,
Я воспевал ее глаза и руки,
Блаженством райским почитая муки,
И вот теперь она — холодный прах.

А я без маяка, в скорлупке сирой
Сквозь шторм, который для меня не внове,
Плыву по жизни, правя наугад.

Да оборвется здесь на полуслове
Любовный стих! Певец устал, и лира
Настроена на самый скорбный лад.

Лишь ненадолго небо подарило
Подлунной чудо — чудо из чудес,
Что снова изволением небес
К чертогам звездным вскоре воспарило.

Любовь стихи в уста мои вложила,
Чтоб след его навеки не исчез,
Но жизнь брала над словом перевес,
И лгали, лгали перья и чернила.

Не покорилась высота стихам,
Я понял, что они несовершенны,
Что тут, увы, отступится любой.

Кто проницателен, представит сам,
Что это так, и скажет: «О, блаженны
Глаза, что видели ее живой!»

Ты красок лик невиданный лишила,
Ты погасила, Смерть, прекрасный взгляд,
И опустел прекраснейший наряд,
Где благородная душа гостила.

Исчезло все, что мне отрадно было,
Уста сладкоречивые молчат,
И взор мой больше ничему не рад,
И слуху моему ничто не мило.

Но, к счастью, утешенье вновь и вновь
Приносит мне владычица моя —
В другие утешенья я не верю.

И если б свет и речь Мадонны я
Мог воссоздать, внушил бы я любовь
Не то что человеку — даже зверю.

Амур, что был со мною неразлучен
На этих берегах до неких пор
И продолжал со мной, с волнами спор,
Который не был никому докучен;

Зефир, цветы, трава, узор излучин,
Холмами ограниченный простор,
Невзгод любовных порт под сенью гор,
Где я спасался, бурями измучен;

О в зарослях лесных певцы весны,
О нимфы, о жильцы кристальных недр,
Где в водорослях можно заблудиться, —

Услышьте: дни мои омрачены
Печатью смерти. Мир настолько щедр,
Что каждый под своей звездой родится!

Пичужка, ты поешь ли, улетая,
Или оплакиваешь то, что было,
Зимы и ночи близкой ждешь уныло,
Минувшей неги пору вспоминая;

Ты, как свои живые муки зная
Все, что меня не меньше истомило,
На грудь бы к безутешному склонила
Полет, с несчастным горестно стеная.

Не ведаю, равны ли мы в потере;
Оплакиваешь, мнится, ты живую;
Мне ж смерть и небо, жадны в равной мере.

Ввек уделили ночь и зиму злую, —
И вот с тобой в одной тоске и вере.
О сладостных и горьких днях горюю.

Ни ясных звезд блуждающие станы,
Ни полные на взморье паруса,
Ни с пестрым зверем темные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,

Ни гости с вестью про чужие страны,
Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жен поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, —

Ничто не тронет сердца моего.
Все погребло с собой мое светило,
Что сердцу было зеркалом всего.

Жизнь однозвучна. Зрелище уныло,
Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне лучше б никогда не видеть было.

На землю златокудрая Аврора
Спускается с небесной высоты,
И я вздыхаю с чувством пустоты:
«Лаура — там». И мыслям нет простора.

Титон, ты знаешь каждый раз, что скоро
Сокровище свое получишь ты,
Тогда как мне до гробовой черты
Любезным лавром не лелеять взора.

Счастливый! Чуть падет ночная тень,
Ты видишь ту, что не пренебрегла
Почтенными сединами твоими.

Мне полнит ночь печалью, мраком — день
Та, что с собою думы увлекла,
Взамен оставя от себя лишь имя.

Безжалостное сердце, дикий нрав
Под нежной, кроткой, ангельской личиной
Бесславной угрожают мне кончиной,
Со временем отнюдь добрей не став.

При появленье и при смерти трав,
И ясным днем, и под луной пустынной
Я плачу. Жребий мой тому причиной,
Мадонна и Амур. Иль я не прав?

Но я отчаиваться не намерен,
Я знаю, малой капли образец,
Точившей мрамор и гранит усердьем.

Слезой, мольбой, любовью, я уверен,
Любое можно тронуть из сердец,
Покончив навсегда с жестокосердьем.

Теперь жестокой дерзости твоей
Я знаю, Смерть, действительную цену:
Цветок прекрасный гробовому плену
Ты обрекла — и мир теперь бедней.

Теперь живому свету наших дней
Ты принесла кромешный мрак на смену,
Но слава, к счастью, не подвластна тлену,
Она бессмертна, ты ж костьми владей,

Но не душой: покинув мир суровый,
Ей небо радовать своим сияньем,
И добрым людям не забыть ее.

Да будет ваше сердце, ангел новый,
Побеждено на небе состраданьем,
Как в мире вашей красотой — мое.

Оглядываюсь на года былого:
Их бег мои развеял помышленья,
Смел пламень леденящего горенья,
Смел след покоя, горького и злого.

Любовным снам я не поверю снова:
Разбиты оба жизни утоленья:
То — в небесах, а то — добыча тленья;
Приятью мук утрачена основа.

Я потрясен и зрю себя столь нищим,
Что в зависть мне нижайшая судьбина:
Сам пред собой я в жалости и страхе.

Звезда моя! Судьба моя! Кончина —
И белый день над жалким пепелищем!
Низринут вами, я лежу во прахе.

От смерти горьким сладкий лик не стал,
Но смерть пред сладким ликом стала сладкой.
Могу лишь длить мгновенья жизни краткой,
Коль шаг любимой путь мне указал?

И тот, кто наших праотцев подъял
Из преисподней, на злодейства падкой,
Благою смерть явил, не супостаткой.
Приблизься, смерть! Тебя давно я ждал.

Не медли, смерть! Тебя я вожделею.
Пусть мой не пробил час — я был обязан
Уйти в тот миг, когда она ушла.

С тех пор и дня без мук я жить не смею —
Я с нею в жизни, с нею в смерти связан,
И день мой смерть Мадонны прервала.

Я поминутно, мнится мне, внемлю
Послу Мадонны; шлет его, взывая;
И вот — во мне, вокруг — вся жизнь — иная,
А годы столь смирили мысль мою, —

Что сам себя едва я узнаю,
Все издавна привычное меняя,
Срок был бы счастлив знать, но роковая
Грань, чую, близко: я уж на краю.
О день блажен, когда тюрьму земную

Покину, свой покров раздранный сброшу,
Тяжелый, утлый, смертный; воспарю —
И, в черной тьме покинув жизни ношу,

Такой чистейшей выси возревную,
Что я Творца и Донну там узрю.

Повержен Лавр зеленый. Столп мой стройный!
Обрушился. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный

Где тень найду, скиталец беспокойный?
Отраду где? Где сердца гордый мир?
Все смерть взяла. Ни злато, ни сапфир,
Ни царский трон — мздой не были б достойной

За дар двойной былого. Рок постиг!
Что делать мне? Повить чело кручиной —
И так нести тягчайшее из иг.

Прекрасна жизнь — на вид. Но день единый, —
Что долгих лет усильем ты воздвиг, —
Вдруг по ветру развеет паутиной.

Ни взгляда, ни лица, ни золотого
Сиянья головы ее склоненной.
Из уст ее, на небо вознесенной,
Никто не слышит ангельского слова.

Как я живу? — я удивляюсь снова.
Да я б и не жил, если б истомленной
Душе ниспослан не бывал Мадонной
Свиданья миг средь сумрака земного.

И как она внимательна при этом
К словам того, чьи муки так жестоки,
Под утро приходя к нему с приветом.

Когда же день забрезжит на востоке,
Она уходит, вспугнутая светом,
И влажны у нее глаза и щеки.

Сеннуччо мой! Страдая одиноко,
Тобой покинут, набираюсь сил:
Из тела, где плененным, мертвым был,
Ты, гордый, поднялся в полет высоко.

Два полюса зараз объемлет око,
Дугообразный плавный ход светил;
Зришь малость, что наш кругозор вместил, —
Рад за тебя, скорблю не столь глубоко.

Скажи, прошу усердно, в третьей сфере
Гвиттоне, Чино, Данту мой поклон —
И Франческино; прочим — в равной мере.

А Донне передай, сколь удручен,
Живу в слезах; тоска, как в диком звере;
Но дивный лик, святыня дел — как сон.

Не знаю края, где бы столь же ясно
Я видеть то, что видеть жажду, мог
И к небу пени возносить всечасно,
От суеты мирской, как здесь, далек;

Где столько мест, в которых безопасно
Вздыхать, когда для вздохов есть предлог, —
Должно быть, как на Кипре ни прекрасно,
И там подобный редкость уголок.

Все полно здесь к любви благоволенья,
Все просит в этой стороне меня
Хранить любовь залогом утешенья.

Но ты, душа в обители спасенья,
Скажи мне в память рокового дня,
Что мир достоин моего презренья.

Опять зефир подул — и потеплело,
Взошла трава, и, спутница тепла,
Щебечет Прокна, плачет Филомела,
Пришла весна, румяна и бела.

Луга ликуют, небо просветлело,
Юпитер счастлив — дочка расцвела,
И землю, и волну любовь согрела
И в каждой божьей твари ожила.

А мне опять вздыхать над злой судьбою
По воле той, что унесла с собою
На небо сердца моего ключи.

И пенье птиц, и вешние просторы,
И жен прекрасных радостные взоры —
Пустыня мне и хищники в ночи.

На крыльях мысли возношусь — и что же:
Нет-нет и к тем себя почти причту,
Кто обрели, покинув суету,
Сокровище, что всех земных дороже.

Порою стынет сердце в сладкой дрожи,
Когда уверен я, что слышу ту,
О ком скорблю: «Люблю тебя и чту, —
Ты внутренне другой и внешне — тоже».

Меня к владыке своему она
Ведет, и я молю позволить впредь
Мне оба лика зреть — ее и Бога.

В ответ: «Твоя судьба предрешена.
Лет двадцать — тридцать нужно потерпеть.
Не падай духом — разве это много!»

В слезах былые времена кляну,
Когда созданью бренному, беспечный,
Я поклоняться мог и жар сердечный
Мешал полет направить в вышину.

Ты, видящий паденья глубину,
Царю небес, невидимый Предвечный,
Спаси мой дух заблудший и увечный,
Дай милосердно искупить вину,

С тем чтобы если я предела войнам
Не видел в тщетном вихре бытия,
Хотя бы сделать мой уход пристойным.

Да увенчает доброта Твоя
Остаток дней моих концом достойным!
Лишь на Тебя и уповаю я.

Душа, свой путь утрат ты предвещала,
В дни радости задумчива, уныла,
Ища среди всего, что в жизни мило,
Покоя от скорбей, точивших жала.

Слова, черты, движенья покрывала
И, с болью, жалости нежданной сила —
Тебе в прозренье это все гласило:
Сей день — последний, счастье миновало.

О бедная душа! О обаянье!
Как мы пылали здесь, где взглядом жил я
Очей — последним, сам того не зная!

Им, двум друзьям вернейшим, поручил я
Сокровищ благороднейших деянье, —
Дум дивный клад и сердце оставляя.

Я гнал войну, я бредил скорой встречей
С покоем, мчался к цели напрямик.
Но брошен вспять — меня в пути настиг
Перст миротворицы противоречий.

Нагрянет вихрь — и тучи гибнут в сече.
Явилась Смерть — и жизнь пресеклась вмиг,
И глаз прекраснейших иссяк родник,
И я томлюсь в тоске нечеловечьей.

Меняют нрав лета и седина.
Подоле во плоти она живи,
От сердца подозренья б отвратила.

Поведал бы о горестях любви
Мой чистый вздох, к которому она,
Я знаю, в небе с болью слух склонила.

Горящий узел, двадцать один год
За часом час меня сжимавший яро,
Рассекла смерть, — не знал я злей удара;
Но человек с печали не умрет.

Опять Амур мне воли не дает:
Другой силок в траве — и, сердцу кара,
Вновь искра разожгла огонь пожара
Так, что с трудом сыскал бы я исход.

Не помоги мне опытностью сила
Бывалых бед, сгорел бы я, сраженный,
Мгновенно вспыхнув, словно сук сухой.

Вторично смерть меня освободила,
Расторгнут узел, огнь угас, сметенный,
Пред ней и сила — в прах, и дар прямой.

Не слышал сын от матери родной,
Ни муж любимый от супруги нежной
С такой заботой, зоркой и прилежной,
Преподанных советов: злой виной

Не омрачать судьбы своей земной —
Какие, малодушный и мятежный,
Приемлю я от той, что, в белоснежный
Одета свет, витает надо мной

В двойном обличье: матери и милой.
Она трепещет, молит и горит,
К стезе добра влечет и нудит силой —

И, ей подвигнут, вольный дух парит;
И мир мне дан с молитвой легкокрылой,
Когда святая сердцу говорит.

О Госпожа, с началом всех начал
Над нами ныне сущая по праву.
Там, в небесах, твою земную славу
Не пурпур и не жемчуг увенчал.

Я редкостнее чуда не встречал,
И, Бог свидетель, не одну оправу
Я так любил, но и уму и нраву
Я слезы и чернила расточал.

С небесной высоты тебе заметней,
Что одного я жажду неизменно:
Всегда встречать лучи прекрасных глаз.

Для примиренья распри многолетней
С отринутой ради тебя вселенной —
Моли, чтоб я скорее был у вас.

Глас моего твердит мне отраженья,
Что дух устал, что изменилось тело,
Что сила, как и ловкость, ослабела:
Исчез обман: старик ты, нет сомненья.

Природа требует повиновенья;
Бороться ль? — время силу одолело
Быстрей воды, гасящей пламень смело;
За долгим тяжким сном — час пробужденья.

Мне ясно: улетает жизнь людская,
Что только раз дана, свежа и здрава:
А в глуби сердца речь внятна живая —

Той, что, теперь вне смертного состава,
Жила, единственная, столь сияя,
Что, мнится, всех других померкла слава.

Блаженный дух, ко мне, средь дум своих,
Склонявший взор, светлей, чем луч небесный,
Давая жизнь словам и вздохам песней
(Моя душа не забывает их),

Проходишь ты в видениях моих
Среди фиалок, рощицей прелестной,
Не женщина, но ангел бестелесный,
В своем сиянье сладостен и тих.

К Зиждителю ты возвратилась вновь,
Отдав земле прелестнейшее тело,
Твоя судьба в том мире высока.

Но за тобой ушла с земли Любовь
И Чистота, — и Солнце потускнело,
И Смерть впервые стала нам сладка.

Синьор, я вечно думаю о Вас,
И к Вам летит мое любое слово;
Моя судьба (о, как она сурова!)
Влечет меня и кружит каждый час.

И жар любви все так же не угас —
Я жду давно конца пути земного,
Два светоча я призываю снова,
Как призывал их прежде много раз.

Мой господин, моя благая Донна,
Свободы мне на свете больше нет,
Собою сам навеки я наказан:

Зеленый Лавр — и гордая Колонна, —
К одной прикован я пятнадцать лет,
К другому — восемнадцать лет привязан.

Поют ли жалобно лесные птицы,
Листва ли шепчет в летнем ветерке,
Струи ли с нежным рокотом в реке,
Лаская брег, гурлят, как голубицы, —

Где б я ни сел, чтоб новые страницы
Вписать в дневник любви, моей тоске
Родные вздохи вторят вдалеке,
И тень мелькнет живой царицы.

Слова я слышу… «Полно дух крушить
Безвременно печалию, — шепнула, —
Пора от слез ланиты осушить!

Бессмертье в небе грудь моя вдохнула,
Его ль меня хотел бы ты лишить?
Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула»