Стихи Франческо Петрарки о жизни

Когда поднес, решившись на измену,
Главу Помпея Риму Птолемей,
Притворно Цезарь слезы лил над ней, —
Так воплотило слово эту сцену.

И Ганнибал, когда он понял цену
Чужих побед, обманывал людей
Наигранной веселостью своей,
И смех его был страшен Карфагену.

Так чувства каждый человек таит,
Прибегнув к противоположной маске,
Приняв беспечный или мрачный вид.

Когда играют радужные краски
В моих стихах, то это говорит
О том, что чувства не хотят огласки.

Коль не любовь сей жар, какой недуг
Меня знобит? Коль он — любовь, то что же
Любовь? Добро ль?. Но эти муки, Боже!..
Так злой огонь?. А сладость этих мук!..

На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?
Коль им пленен, напрасны стоны. То же,
Что в жизни смерть, — любовь. На боль похоже
Блаженство. «Страсть», «страданье» — тот же звук.

Призвал ли я иль принял поневоле
Чужую власть?. Блуждает разум мой.
Я — утлый челн в стихийном произволе.

И кормщика над праздной нет кормой.
Чего хочу — с самим собой в расколе, —
Не знаю. В зной — дрожу; горю — зимой.

О, если бы так сладостно и ново
Воспеть любовь, чтоб, дивных чувств полна,
Вздыхала и печалилась она
В раскаянии сердца ледяного.

Чтоб влажный взор она не так сурово
Ко мне склоняла, горестно бледна,
Поняв, какая тяжкая вина
Быть равнодушной к жалобам другого.

Чтоб ветерок, касаясь на бегу
Пунцовых роз, пылающих в снегу,
Слоновой кости обнажал сверканье,

Чтобы на всем покоился мой взгляд,
Чем краткий век мой счастлив и богат,
Чем старости мне скрашено дыханье.

Амур и я — мы оба каждый раз,
Как человек, перед которым диво,
Глядим на ту, что, как никто, красива
И звуком речи восхищает нас.

Сиянью звезд сродни сиянье глаз,
И для меня надежней нет призыва:
Тому, в чьем сердце благородство живо,
Случайные светила не указ.

Как хороша, без преувеличений,
Когда сидит на мураве она,
Цветок средь разноцветья лугового!

Как светел мир, когда порой весенней
Она идет, задумчива, одна,
Плетя венок для золота витого!

Коль жизнь моя настолько терпелива
Пребудет под напором тяжких бед,
Что я увижу вас на склоне лет:
Померкли очи, ясные на диво,

И золотого нет в кудрях отлива,
И нет венков, и ярких платьев нет,
И лик игрою красок не согрет,
Что вынуждал меня роптать пугливо, —

Тогда, быть может, страх былой гоня,
Я расскажу вам, как, лишен свободы,
Я изнывал все больше день от дня,

И если к чувствам беспощадны годы,
Хотя бы вздохи поздние меня
Пускай вознаградят за все невзгоды.

Амур, прибегнув к льстивому обману,
Меня в темницу древнюю завлек
И ключ доверил, заперев замок,
Моей врагине, моему тирану.

Коварному осуществиться плану
Я сам по легковерию помог.
Бежать! — но к горлу подступил комок,
Хочу воспрять — и страшно, что воспряну.

И вот гремлю обрывками цепей,
В глазах потухших можно без запинки
Трагедию прочесть души моей.

Ты скажешь, не увидев ни кровинки
В моем лице: «Он мертвеца бледней —
Хоть нынче по нему справляй поминки!»

Меж стройных жен, сияющих красою,
Она царит — одна во всей вселенной,
И пред ее улыбкой несравненной
Бледнеют все, как звезды пред зарею.

Амур как будто шепчет надо мною:
Она живет — и жизнь зовут бесценной;
Она исчезнет — счастье жизни бренной
И мощь мою навек возьмет с собою.

Как без луны и солнца свод небесный,
Без ветра воздух, почва без растений,
Как человек безумный, бессловесный,

Как океан без рыб и без волнений, —
Так будет все недвижно в мраке ночи,
Когда она навек закроет очи.

Амур приносит радостную весть,
Тревожа сердце мысленным посланьем,
Что скоро сбыться суждено желаньям
И счастье мне заветное обресть.

В сомнениях — обманом это счесть
Иль радоваться новым обещаньям,
И верю и не верю предвещаньям:
Ложь? правда ли? — чего в них больше есть?

Тем временем бессильно скрыть зерцало,
Что близится пора — заклятый враг
Его посулам и моей надежде.

Любовь жива, но юность миновала
Не только для меня, — печальный знак,
Что счастье много призрачней, чем прежде.

Прекрасные черты, предел моих желаний,
Глядеть бы и глядеть на этот дивный лик,
Не отрывая глаз, но в некий краткий миг
Был образ заслонен движеньем нежной длани.

Мой дух, трепещущий, как рыба на кукане,
Привязанный к лицу, где блага свет велик,
Не видел ничего, когда тот жест возник,
Как не узреть птенцу тенета на поляне.

Но зрение мое, утратив свой предмет,
К виденью красоты, как бы во сне, открыло
Дорогу верную, без коей жизни нет.

Передо мной лицо и длань как два светила,
Какой невиданный, какой волшебный свет!
Подобной сладости непостижима сила.

— Душа, что деешь, мыслишь? Будет с нами
Покой и мир иль вечной жить борьбою?
— Что ждет — темно; сужу сама с собою:
Взор дивный скорбен нашими бедами.

— Что в том, раз ей дано творить очами
Средь лета лед и пыл огня зимою?
— Не ей, — тому, кто правит ей самою.
— Пусть! Но все видеть и молчать годами!

— Порой язык молчит, а сердце стонет
Пронзительно; лицо светло и сухо,
Не виден плач стороннему вниманью.

— Ум все же не спокоен, ропщет глухо,
Но боли — острой, стойкой — не прогонит;
Несчастный недоверчив к упованью.

Сеннуччо, хочешь, я тебе открою,
Как я живу? Узнай же, старина:
Терзаюсь, как в былые времена,
Все тот же, полон ею лишь одною.

Здесь чуткою была, здесь ледяною,
Тут мягкой, тут надменною она;
То строгости, то благости полна,
То кроткая, то грозная со мною.

Здесь пела, здесь сидела, здесь прошла,
Здесь повернула, здесь остановилась,
Здесь привлекла прекрасным взором в плен;

Здесь оживленна, здесь невесела…
Все мысли с ней — ничто не изменилось,
Ничто не предвещает перемен.

Я поступал ему наперекор,
И все до неких пор сходило гладко,
Но вновь Амур прицелился украдкой,
Чтоб отомстить сполна за свой позор.

Я снова чаял дать ему отпор,
Вложив в борьбу все силы без остатка,
Но стрелы разговаривают кратко,
Тем более что он стрелял в упор.

Я даже не успел загородиться,
В мгновенье ока взятый на прицел,
Когда ничто грозы не предвещало,

Иль на вершине разума укрыться
От злой беды, о чем потом жалел,
Но в сожаленьях поздних проку мало.

Когда б моим я солнцем был пригрет —
Как Фессалия видела в смущенье
Спасающейся Дафны превращенье,
Так и мое узрел бы дольный свет.

Когда бы знал я, что надежды нет
На большее слиянье (о, мученье!),
Я твердым камнем стал бы в огорченье,
Бесчувственным для радостей и бед.

И, мрамором ли став, или алмазом,
Бросающим скупую жадность в дрожь,
Иль яшмою, ценимой так высоко,

Я скорбь мою, я все забыл бы разом
И не был бы с усталым старцем схож,
Гигантской тенью застившим Марокко.

Когда, возжаждав отличиться много,
Я ваше имя робко назову —
ХваЛА божественная наяву
Возносится от первого же слога.

Но некий голос Умеряет строго
Мою РЕшимость, как по волшебству:
Вассалом сТАть земному божеству-
Не для тебя подобная дорога.

Так будь просЛАвлен, несравненный лик,
Услышь, к тебе с хвалою восхищенной,
Как все кругом, стРЕмлюсь я каждый миг,

Ведь Апполон не менее велик,
Когда его листве вечнозеленой
Хвалу досТАвит дерзостный язык.

Прекрасная рука! Разжалась ты
И держишь сердце на ладони тесной,
Я на тебя гляжу, дивясь небесной
Художнице столь строгой красоты.

Продолговато-нежные персты,
Прозрачней перлов Индии чудесной,
Вершители моей судьбины крестной,
Я вижу вас в сиянье наготы.

Я завладел ревнивою перчаткой!
Кто, победитель, лучший взял трофей?
Хвала, Амур! А ныне ты ж украдкой

Фату похить иль облаком развей!..
Вотще! Настал конец услады краткой:
Вернуть добычу должен лиходей.

Той, что мечтает восхищать сердца
И жаждет мудростью себя прославить
И мягкостью, хочу в пример поставить
Любовь мою — нет лучше образца.

Как жить достойно, как любить Творца, —
Не подражая ей, нельзя представить,
Нельзя себя на правый путь наставить,
Нельзя его держаться до конца.

Возможно говор перенять, звучащий
Столь нежно, и молчанье, и движенья,
Имея идеал перед собой.

И только красоте ее слепящей
Не научиться, ибо от рожденья
Она дана иль не дана судьбой.

Когда бы чувства, полнящие грудь,
Могли наполнить жизнью эти строки,
То, как бы люди ни были жестоки,
Я мог бы жалость в каждого вдохнуть.

Но ты, сумевший мой булат согнуть,
Священный взор, зачем тебе упреки
Мои нужны и горьких слез потоки,
Когда ты в сердце властен заглянуть!

Лучу неудержимому подобен,
Что в дом заглядывает поутру,
Ты знаешь, по какой томлюсь причине.

Мне верность — враг, и тем сильней Петру
Завидую в душе и Магдалине,
И только ты понять меня способен.

Амур, судьба, ум, что презрел сурово
Все пред собой и смотрит в жизнь былую,
Столь тяжки мне, что зависть зачастую
Шлю всем, достигшим берега другого.

Амур мне сердце жжет; судьба готова
Предать его, — что мысль мою тупую
До слез гневит; вот так, живя, воюю,
Мученьям обречен опять и снова.

Мечта возврата нежных дней поблекла,
Худое к худшему прийти грозится;
А путь, мной проходимый, — в половине.

Надежд (увы мне!) не алмазы — стекла
Роняет, вижу, слабая десница,
И нить мечтаний рвется посредине.

Когда, восторгом движимый моим,
Симоне замышлял свое творенье,
О если б он, в высоком устремленье,
Дал голос ей и дух чертам живым.

Я гнал бы грусть, приглядываясь к ним
Что любо всем, того я ждал в волненье,
Хотя дарит она успокоенье
И благостна, как божий херувим.

Беседой с ней я часто ободрен
И взором неизменно благосклонным.
Но все без слов… А на заре времен

Богов благословлял Пигмалион.
Хоть раз бы с ней блаженствовать, как он
Блаженствовал с кумиром оживленным.

Когда в ее обличии проходит
Сама Любовь меж сверстниц молодых,
Растет мой жар, — чем ярче жен других
Она красой победной превосходит.

Мечта, тот миг благословляя, бродит
Близ мест, где цвел эдем очей моих.
Душе скажу: «Блаженство встреч таких
Достойною ль, душа, тебя находит?

Влюбленных дум полет предначертан
К Верховному, ея внушеньем, Благу.
Чувств низменных — тебе ль ласкать обман?

Она идти к пределу горних стран
Прямой стезей дала тебе отвагу:
Надейся ж, верь и пей живую влагу».

Амур скорбел — и ничего другого
Не оставалось мне, как плакать с ним,
Когда, найдя, что он невыносим,
Вы отвернулись от него сурово.

Но вот я вижу вашу душу снова
На истинном пути, так воздадим
Хвалу Тому, кто внял мольбам моим,
Кто слышит наше праведное слово.

И если, как нарочно, там и тут
Вершины или пропасти опять
Топтаться вынуждают вас на месте,

То лишь затем, чтоб вы могли понять,
Не отступая, сколь тернист и крут
Подъем, ведущий смертных к высшей чести.

Коль скоро, Аполлон, прекрасный пыл
Досель в тебе не знает оскуденья
И золотые кудри от забвенья
Поныне ты любовно сохранил, —

От стужи, от других враждебных сил,
Что твоего трепещут появленья,
Защитой будь священного растенья,
Где цепкий клей, как видишь, не застыл.

Любовной грезой вдохновясь, как в пору,
Когда ты жил среди простого люда,
Прогнав туман, яви погожий день,

И чудо нашему предстанет взору:
Она сидит на травке — наше чудо,
Сама сплетая над собою сень.

Нет, Орсо, не рекам, бегущим с гор,
Не веткам, что густую сень соткали,
И не туманам, застелившим дали,
И не озерам, не холмам в укор

Я начинаю этот разговор, —
Они б моим глазам не помешали,
Не в них моя беда, но в покрывале,
Которое сокрыло милый взор.

И то, что долу, волею гордыни
Иль скромности, опущен вечно он,
Влечет меня к безвременной кончине.

И, наконец, на боль я обречен
Рукой лилейной, чуждой благостыни, —
Препоной взгляду меж других препон.

Благой король, на чьем челе корона
Наследная, готов громить врага
И обломать поганые рога
Безжалостным сатрапам Вавилона.

И с нетерпеньем ждет родное лоно,
Что Божий самый ревностный слуга
На тибрские вернется берега,
Не претерпевши на пути урона.

Не бойся, что тебе готовят ков:
Твой нежный агнец истребит волков —
Пусть каждый хищник станет осторожен!

Так воплоти мечту сегодня в явь
И Рим в его надеждах не оставь:
Христу во славу мечь достань из ножен!

Куда ни брошу безутешный взгляд,
Передо мной художник вездесущий,
Прекрасной дамы образ создающий,
Дабы любовь моя не шла на спад.

Ее черты как будто говорят
О скорби, сердце чистое гнетущей,
И вздох, из глубины души идущий,
И речь живая явственно звучат.

Амур и правда подтвердят со мною,
Что только может быть один ответ
На то, кто всех прекрасней под луною,

Что голоса нежнее в мире нет,
Что чище слез, застлавших пеленою
Столь дивный взор, еще не видел свет.

Опять я шел, куда мой бог-гонитель
Толкал, — куда приводит каждый день, —
дух в сталь замкнув, с оглядкой, — как воитель,
Засаду ждущий, скрытых стрел мишень.

Я озирал знакомую обитель.
Вдруг на земле нарисовалась тень
Ее чей дух — земли случайный житель,
Чья родина — блаженных в небе сень.

«К чему твой страх?» — едва сказал в душе я,
Как луч двух солнц, под коим, пламенея,
Я в пепл истлел, сверкнул из милых глаз.

Как молнией и громовым ударом,
Был ослеплен и оглушен зараз
Тем светом я — и слов приветных даром.

Амур, что правит мыслями и снами
И в сердце пребывает, как в столице,
Готов и на чело мое пробиться,
И стать во всеоружье над бровями.

Но та, что буйно вспыхнувшее пламя
Терпеньем и стыдом унять стремится,
Чей разум — неприступная граница,
За нашу дерзость недовольна нами.

И вот Амур показывает спину,
Надежду потеряв, бежит, горюя,
Чтоб затвориться в оболочке тесной.

И я ли повелителя покину?
И час последний с ним не разделю я?
Ах, умереть, любя, — конец чудесный!

Амур, я грешен, но для оправданья
Скажу, что сердце злой огонь палит,
А разум слаб, когда оно болит,
И верх над ним легко берут страданья.

Держал в узде я пылкие желанья,
Боясь, что дерзость ясный взор смутит,
Но сил уж нет, узда из рук летит,
Отчаянье сильней, чем колебанья.

Ты сам велишь, в меня вонзив стрекала,
Рубеж привычный в страсти перейти,
И Донна красотою небывалой

Влечет меня по грешному пути, —
Так молви ей, чтоб и она узнала:
«Самой себе грехи его прости».

О, если бы я мог обрушить гнев
На ту, чей взгляд меня разит и слово,
И кто, явившись, исчезает снова,
Бежит, чтоб я скорбел, осиротев,

И кто, душой усталой овладев,
Ее казнит и мучит столь сурово,
Что в бедном сердце вместо сна благого
Вдруг просыпается жестокий лев.

Успел стократ погибель испытать я,
Но, сбросив плоть, мой дух стремится к той,
Чье равнодушье тяжелей проклятья.

Непостижимое передо мной:
Когда он с плачем тянет к ней объятья,
Увы, невозмутим ее покой.

Поверить бы, что смерть меня спасет
От злой любви, и не давать поруки,
Что на себя не наложу я руки
И не сложу любовных мыслей гнет!

Но знаю — это был бы переход
От слез к слезам, от муки к новой муке,
И, с жизнью приготовившись к разлуке,
Я — ни назад ни шагу, ни вперед.

Для роковой стрелы пора приспела,
И я ее за счастие почту,
Не сомневаясь в точности прицела.

О чем еще Любовь просить и ту,
Что для меня белил не пожалела?
И как пробить мольбами глухоту?