Стихи Зинаиды Гиппиус о России

Неспокойствие во взоре,
Ловок, юрок, брит.
Чепуху такую порет,
Даже слушать — стыд.

Врёт, что вырос на Урале,
Этакий нахал!
В плен его мы, что ли, взяли,
Как сюда попал?

Всюду трётся, всюду вьётся,
Всюду лезет в спор:
«Что в Совдепии живётся
Плохо — сущий вздор.

Этих басен ходит много
Про советский край.
Там, не верите? ей-Богу,
Не житье — а рай.

Что душе твоей угодно,
Можешь всё купить.
Кормят, поят превосходно,
Весело служить.

Все обуты, все одеты,
Не на что роптать.
Опекают всех Советы,
Как родная мать.

Говорят, что пулеметы
Ставят за спиной.
Эка, не было заботы!
Сами рвутся в бой.

Всё честь честью. Всё как надо.
Никаких Че-Ка.
Дисциплина и порядок.
Русские войска.

И охота вам сражаться,
На своих идти?
Так ли думаете, братцы,
Родину спасти?»

Ах ты, бритая лисица,
Вот куда ты гнёшь!
Только стоит ли трудиться:
Нас не проведешь!

Ишь нашёлся примиритель!
Видим, кто таков!
Не умеришь нашей прыти
Бить большевиков.

Знаешь, пуля есть шальная?
Не уйти в кусты:
Для такого негодяя
Отлита, как ты.

Если гаснет свет — я ничего не вижу.
Если человек зверь — я его ненавижу.
Если человек хуже зверя — я его убиваю.
Если кончена моя Россия — я умираю.

Февраль 1918, СПб

Господи, дай увидеть!
Молюсь я в часы ночные.
Дай мне еще увидеть
Родную мою Россию.

Как Симеону увидеть
Дал Ты, Господь, Мессию,
Дай мне, дай увидеть
Родную мою Россию.

На улицах белая тишь.
Я не слышу своего сердца.
Сердце, отчего ты молчишь?
Такая тихая, такая тихая тишь...

Город снежный, белый — воскресни!
Луна — окровавленный щит.
Грядущее всё неизвестней...
Сердце моё, воскресни! воскресни!

Воскресение — не для всех.
Тихий снег тих, как мертвый.
Над городом распростерся грех.
Тихо плачу я, плачу — обо всех.

В темнице сидит заключённый
Под крепкою стражей,
Неведомый рыцарь, пленённый
Изменою вражей.

И думает рыцарь, горюя:
«Не жалко мне жизни.
Мне страшно одно, что умру я
Далёкий отчизне.

Стремлюся я к ней неизменно
Из чуждого края
И думать о ней, незабвенной,
Хочу, умирая».

Но ворон на прутья решётки
Садится беззвучно.
«Что, рыцарь, задумался, кроткий?
Иль рыцарю скучно?»

Тревогою сердце забилось,
И рыцарю мнится —
С недоброю вестью явилась
Недобрая птица.

«Тебя не посмею спугнуть я,
Ты здешний, — я дальний...
Молю, не цепляйся за прутья,
О, ворон печальный!

Меня с моей думой бесплодной
Оставь, кто б ты ни был».
Ответствует гость благородный:
«Я вестником прибыл.

Ты родину любишь земную,
О ней помышляешь.
Скажу тебе правду иную —
Ты правды не знаешь.

Отчизна тебе изменила,
Навеки ты пленный;
Но мира она не купила
Напрасной изменой:

Предавшую предали снова —
Лукаво напали,
К защите была не готова,
И родину взяли.

Покрыта позором и кровью,
Исполнена страха...
Ужели ты любишь любовью
Достойное праха?»

Но рыцарь вскочил, пораженный
Неслыханной вестью,
Объят его дух возмущенный
И гневом, и местью;

Он ворона гонит с укором
От окон темницы...
Но вдруг отступил он под взором
Таинственной птицы.

И снова спокойно и внятно,
Как будто с участьем,
Сказал ему гость непонятный:
«Смирись пред несчастьем.

Истлело достойное тленья,
Всё призрак, что было.
Мы живы лишь силой смиренья,
Единою силой.

Не веруй, о рыцарь мой, доле
Постыдной надежде.
Не думай, что был ты на воле
Когда-либо прежде.

Пойми — это сон был свободы,
Пускай и короткий.
Ты прожил все долгие годы
В плену, за решеткой.

Ты рвался к далекой отчизне,
Любя и страдая.
Есть родина, чуждая жизни,
И вечно живая».

Умолк… И шуршат только перья
О прутья лениво.
И рыцарь молчит у преддверья
Свободы нелживой.

Как приехал к нам англичанин-гость,
По Гостиному по Двору разгуливает,
В пустые окна заглядывает.
Он хотел бы купить — да нечего.
Денег много — а что толку с того?
Вот идёт англичанин завтракать,
Приходит он в Европейскую гостиницу,
А её, сердечную, и узнать нельзя.
Точно двор извозчичий заплевана,
Засорена окурками да бумажками.
Три года скреби — не выскребешь,
Не выскребешь, не выметешь.
Ни тебе обеда, ни ужина,
Только шмыгают туда-сюда
Ловкачи — комиссары бритые.
Удивился гость, покачал головой
И пошел на Садовую улицу
Ждать трамвая номер тринадцатый.
Ждет он час, ждет другой, — не идёт трамвай.
А прохожие только посмеиваются:
«Ишь нашёлся какой избалованный.
Что ж, пожди, потерпи, коли время есть,
Долго ли до второго пришествия?»
И прождал бы он так до вечера,
Да терпение аглицкое лопнуло.
И побрёл он пешком к Покрову, домой.
Наплывали сумерки осенние,
Фонарей не видать, не светятся,
Ни души кругом, тишина да мгла,
Только слышно: журчит где-то около
Ручеек, по камушкам прыгая,
Да скрипит-шуршит, мягко стелется
Под ногою трава забвения.
Вот пришел он домой измученный,
Не горит камин, темно-холодно,
Керосину в лампе ни капельки,
Хлеба ни крошки, ни корочки,
Трубы лопнули — не идёт вода,
Не идёт, только сверху капает,
С потолка на голую лысину.
Покорился гость, делать нечего.
Доплёлся до кровати ощупью
И улёгся спать, не поужинав.
Как заснул он — выползла из щелочки
Ядовитая вошь тифозная.
Поглядела, воздуха понюхала,
Очень запах ей аглицкий понравился,
Подползла она тихонько, на цыпочках,
И… кусь! англичанина в самый пуп.
Пролежал англичанин в сыпном тифу,
Пролежал полтора он месяца.
А как выздоровел, сложил чемодан
И удрал, не теряя времени,
Прямо в Лондон через Финляндию.
Вот приехал к себе он на родину,
Обо всем Ллойд Джоржу докладывает:
«Ваше, говорит, Превосходительство,
Был я в русской советской республике,
Еле ноги унёс, еле душу спас.
Никого там нет, ничего там нет,
Только белая вошь да голый шиш,
С кем торговлю вести, мир заключать,
Не со вшой ли сыпнотифозною?»
А Ллойд Джорж сидит, усмехается,
Пузом своим потряхивает,
На соседнюю дверь подмигивает:
«Обману, говорит, я обманщиков,
Самого товарища Красина.
Штуку выкину, только дайте срок.
Время терпит, а дело трудное».

__________

Врет, иль правду говорит?
Спорить неуместно.
Кто кого перехитрит,
Ой, неизвестно.

Если гаснет свет — я ничего не вижу.
Если человек зверь — я его ненавижу.
Если человек хуже зверя — я его убиваю.
Если кончена моя Россия — я умираю.

Где-то милая? Далеко,
На совдепской на земле.
Ходит, бродит одиноко,
Ест солому, спит в золе.

Или, может, изменила,
Поступила в Нарпродком?
Бриллианты нацепила
И сидит с большевиком?

Провожала, так недаром
Говорила мне: ну что ж?
Подружусь я с комиссаром,
Если скоро не придёшь.

Нет, не верю! Сердце чисто,
И душа её верна.
Не полюбит коммуниста,
Не таковская она.

Голодает, холодает, —
Не продаст чертям души.
Наше войско дожидает:
Где мой милый? Поспеши!

Я в томленьи ежечасно,
Где же друг? Освободи!
Убери ты этих красных...
Милый, белый мой, приди!

Слышу, слышу, верь заклятью!
Мы готовы, мы идем!
Все нагрянем буйной ратью,
Красных дьяволов сметем.

Или кони наши — клячи?
Братья, други, все ко мне!
Иль у вас никто не плачет
На родимой стороне?

Окно моё над улицей низко,
низко и открыто настежь.
Рудолипкие торцы так близко
под окном, раскрытым настежь.

На торцах — фонарные блики,
на торцах всё люди, люди...
И топот, и вой, и крики,
и в метании люди, люди...

Как торец, их одежды и лица,
они, живые и мёртвые, — вместе.
Это годы, это годы длится,
что живые и мёртвые — вместе!

От них окна не закрою,
я сам — живой или мёртвый?
Всё равно… Я с ними вою,
все равно, живой или мёртвый.

Нет вины, и никто — в ответе,
нет ответа для преисподней.
Мы думали, что живём на свете...
но мы воем, воем — в преисподней.

Безумные годы совьются во прах,
Утонут в забвенье и дыме.
И только одно сохранится в веках
Святое и гордое имя.

Твое, возлюбивший до смерти, твое,
Страданьем и честью венчанный,
Проколет, прорежет его острие
Багровые наши туманы.

От смрада клевет — не угаснет огонь,
И лавр на челе не увянет.
Георгий, Георгий! Где верный твой конь?
Георгий святой не обманет.

Он близко! Вот хруст перепончатых крыл
И брюхо разверстое Змия…
Дрожи, чтоб Святой и тебе не отметил
Твое блудодейство, Россия!

Апрель 1918