Стихи Григория Корина

Когда на бреющем, на ИЛах,
Мы шли по головам врагов,
Порой на приземленных крыльях
Спекались волосы и кровь.
И трудно было нам поверить,
Тогда вернувшимся живым,
Что это волосы, не перья
Прилипли к крыльям роковым.

1960

Что убудет, вновь прибудет,
Не ленивица земля,
Все меняются — и люди,
Змеи, овцы, тополя.
Нет бессмертья, даже камень
В трещинах, себя разнес,
Кто же держит нас веками,
Нас, одну из многих звезд?
Даль раскинулась над нами,
Утром свет, а к ночи тьма
Гладит вечными руками
Наши хрупкие дома.

2001

Я пойду в комиссионный,
Я куплю себе пальто.
Плут ли в нем ходил прожженный
Иль покойник, мне-то что?
Я владельца знать не знаю,
Я брезгливость одолел,
Что с живого надеваю,
То бы с мертвого надел.
Было б только потеплее,
Да по нищенской цене,
И болталось бы на шее
Материнское кашне.

1960

С ничего я начал
И ни с чем уйду,
Потрудился, кляча,
Дали по труду.
Начал с нищей доли
И конца нет ей –
Дом как чисто поле,
Гнездышка бедней.
Все мои страницы
Выцветут, как прах,
Как людские лица
В четырех стенах.
Серый свет булыжный,
Над Кремлем заря.
На разгадку жизни
Зарился я зря.

1960

Наше дело извечно
Нас стегало самих,
Чтобы ран и увечий
Не стыдились своих,
Но при том, чтоб повязок
Ни при ком не вскрывать
И самим их развязывать,
И самим бинтовать.

1986

Сорок дней! Ну, как поверить
Нам, на роковом пути,
Что стоит у Божьей двери
Тот, кто нас пришел спасти.
Город мой в крови и плаче,
Ты припомнил ли о нем, —
Думал, будет все иначе,
И не полыхнет огнем.
Все тебе сказал заране.
Как боялся этих дней!
Пошатнулось мирозданье,
Оказалось все страшней.
Погнала его тревога, —
И оставил путь земной.
Может, выпросил у Бога,
И спасется город мой.
Сорок дней! И все за ними,
Как ушел он и стряслось, —
Закипели месть и злость
И чернили его имя.
За просторами глухими,
За холмами городскими
Обжигала кровь насквозь.

1968

Сны сыновей невиновных,
Жен неприкаянных сны
Там, среди башен верховных
В лагерном свете стены.
Сны дочерей невиновных
И невиновных отцов
Там, среди снов уголовных,
Воров, убийц и дельцов.
Сны поседевшей России,
Сны поредевшей страны,
Словно бы раны сквозные
В теле огромном видны.

1976

Вдоль забора у собора
Плачет черная вдова.
Двое пьяных тянут хором
Препохабные слова.
В пику пьяным окаянным
Раскричалось воронье…
Нищая с пустым стаканом
Прячет личико свое.
Купол золотой над всеми
Скрыт кладбищенской листвой,
И звонарь не вспомнит время —
Санитарный. Выходной.

1968

Ни тебе помочь, ни себе помочь —
Вот такая, знай, наступает ночь.
И такой придет ей на смену день —
Будешь пнем сидеть, я — глядеть как пень.
Ты свое толочь, я свое толочь.
От меня ты — прочь, от тебя я — прочь.
Ни тебе, ни мне — никому из нас
Не узнать свой день, не узнать свой час.
Не пошла за мной, не кори меня,
Будем ночь искать среди бела дня.
У тебя звезда, у меня звезда,
Да одна теперь на двоих беда.
Все пути ведут в разны стороны,
И не спят в лесу ночью вороны,
Да и крылышки понадорваны.

2000

Ты не бойся, не страшись,
Все, как ты хотел, так будет.
Призрачная эта тишь,
Призрачна, как сами люди.
Ты разбередил свой век
И забыл о нем на сломе.
Свет двадцатого померк,
В нем ты, в разоренном доме.
И не скоро век другой
Твой, тобою порожденный,
Этот скинет роковой,
Весь проказой пораженный.
Век безумья не проспишь,
Буйство прет необратимо,
Для тебя настала тишь,
Вся земля в разрывах дыма.
Все ты знал, пока ты жил,
Все сказал за год до смерти.
До конца тянул из жил,
Из своих — для всех усердье, —
И взросло оно, и впрок
Только копится по крохам,
Незабытый твой урок
Разойдется по эпохам.
Кто же успокоит нас,
Поведет, от зла нас спрячет.
Сколько лет — за часом час
Кто, скажи, их обозначит?

1974

Лист, прибитый к панели дождем,
Ты не в силах с асфальта подняться,
И блестишь под ночным фонарем,
И вода в твоих крохотных пальцах.
Древо то, что тебя родило
И не может поднять тебя с полу,
Сколько рук золотых размело
По Крещатику и Подолу.
Ты не бойся меня, мы — не врозь.
Не ступлю на тебя в подворотне,
Я на древе таком же возрос,
И нисколько тебя не свободней.

1976

Дни уходят, загребая
И меня с собой,
Свет запястья обнажая
Жилы голубой.
Свет судьбы! Она не скажет,
Что готовит мне,
В ней дыхание бродяжье
Дышит в каждом сне.
И незримо где-то воля
Начинает спор.
Вот и жду, какая доля —
Смех или разор.
Жду. Бывает все иначе, —
День мой не по мне,
И сижу прихвачен плачем,
С ним наедине.
И стекает год за годом,
Каждый год со мной
Под высоким небосводом
В пагуби земной.
Не бродяга, не бездомный,
А житья на грош,
И огромный и бездонный
Надо мною дождь.
На запястье обнажая
Свет мой голубой,
Торжествует голубая
Сила над судьбой.

1959

Я заложник неизданной книги –
Сотни-двух рукописных листов.
И они – моей жизни вериги,
И за них – я на плаху готов.
Но, дрожа, вижу я за плечами
Дочь, жену, малых внуков моих.
И мне долгими снится ночами,
Как за мною уводят и их.
Тут бы спичкой прикончить одною
Все, что лютый нашептывал страх, –
Но страницы пестрят предо мною,
И вся правда – на этих листах.
И тогда я встаю на колени
Перед скрытым моим палачом
И молю о последнем прощенье,
Обещаю писать ни о чем.
Меркнет свет. Я молчанием болен.
Черный ворон кружит надо мной.
Я живу не по собственной воле,
Я заложник не книги одной.

1989

Мир орет, но шепотом.
Шепотком.
Шито, крыто, штопано.
Что почем?
Боль. Измена. Смерть ли,
Просьба, плач?
Молча на скамейке
Умирает грач.

1999

Войну позабыл. Словно не был
На этой войне никогда,
И не открывалось мне небо
Господним порогом суда.
В всполохах губительных взрывов
Не гром, а смертельный разряд
Тащил меня без перерывов
Ступенькою каждою в ад.
Меж небом и морем, средь палуб,
Ощеренных морем огня,
Волна мне могилу вскопала б,
Да не добралась до меня.
То выше, то ниже, то сбоку
За мною летел сатана,
И в ад бы загнал понемногу,
Да Бог пожалел пацана.
Но Страшным судом все же мечен,
Как враг мой, ловивший меня,
И Там не избегнуть нам встречи
Под новым прицелом огня.

1959

Снова стану у твоей могилы,
Вот и все,
Вот и все, мой незабвенный милый,
Все житье.
Дочка также над моей плитою
В час дневной
Ощутит с внезапною тоскою
Путь земной.
Господи, мы в очереди длинной,
Стар и млад,
Не нарушь безвременной кончиной
Наш уклад.
Мне в затылок — тянутся в цепочке,
Не расстрой,
И не спутав, нам по одиночке
Дверь открой.

1974

С кем ни обмолвишься словечком,
Одно лишь горе да печаль.
Вон девушка сняла колечко,
Ей выбросить его не жаль.
Везде обман — лгут люди, книги,
Родной отец, родная мать,
Душа заходится, как в крике,
Что с нею — сразу не понять.
А очередь сильней теснится
И винной таре несть числа,
В авоськах, сумках и тряпицах
Пуды отмытого стекла.
И вкруг высотного, как змейка,
Позвякивая круг ползет,
Его остановить посмей-ка,
И под собою подомнет.
О лица, лица, лица, лица, —
Пустых бутылок карусель.
Сюда с собранья, из больницы,
Из дому, не застлав постель.
За час-другой набрав копейки,
И за угол, где магазин,
Уже в другой заверчен змейке,
И жалит с детства до седин.
И на троих, и в подворотни,
И пьяной исповеди боль.
Не слышит грозный и высотный —
В нем тоже льется алкоголь.
Бутылочного цвета лица.
О горе, горе без креста.
Мне сан священнический снится,
О жалкая моя мечта.

1974

На войне потерял ногу,
и на ремне
железную
понемногу
научил ходьбе,
и подчинился судьбе,
и слава богу!
Но с годами
нога,
оставленная
за надолбами и рвами,
стала являться во сне,
и к пальцам, которых нет,
стал притрагиваться
дрожащими руками.
Но приходил рассвет,
и все становилось на место.
А потом
объявился фантом,
словно ножом
по ране
или щепоткой соли,
и такие накатывали боли,
что несуществующую ногу
искал уже и ночью и днем,
как там, под огнем,
и в конце концов
сверхчеловеческой стала ее доля.
И теперь,
кто бы ни пожаловался,
жена, сын, внук ли
на беду или боль,
все сжимается в обрубке,
словно он – душа,
побывавшая в мясорубке,
и на все отвечает
и сострадает
и человеку,
и подбитой голубке.
А то,
что было душой,
стало духом,
и обладает невероятным слухом,
и все про себя таит,
и никому не говорит заранее,
где и что произойдет
в мироздании.

1953

Так день за днем, и так – за годом год
В затворничестве я живу, как в пытке,
Вот кто-то позвонит иль позовет,
Пришлет письмо или привет в открытке.
Давно бы мне привыкнуть ко всему,
Ничьим не обольщаться обещаньем,
Давно бы старику надеть суму
И с Богом поразмыслить о свиданье.
Так ждать не научившись, и умру,
И мертвым буду ждать в своем корыте
С доверчивостью вечною к перу,
К его затянутой у горла нити.

1958

Когда нас гений покидает —
Наряд милиции велик,
Он весь надраен и сверкает —
Ценитель гениальных книг.
У гроба, в холлах скорбных зданья,
У входа, к подступам его,
Как в дни народного гулянья,
Свой пропускает своего.
И оттесненная нарядом,
Бурлит на улице толпа, —
С кем изредка бывал он рядом —
Его посмертная судьба.

1969

Это я — ослеп, оглох,
А не мир, — вы зря кричали,
Это я в чертополох
Сам себя загнал в печали.
Это я — слетел с хребта,
Распластался среди ночи.
Это мой лишь позвоночник
Пошатнула высота.
Это мой провал. Мое
Бедствие пришло без спросу.
И меня, как пар с морозу,
Обдало небытие.
Это мой пришел черед,
И цепляюсь за виденья.
Это я — не мир орет,
Опускаясь на колени.
Это мой провал. И мне,
Мне лишь не хватает вздоха,
И не мир, и не эпоха –
Это я прижат к стене.

1995

Сказал мне: – Без оглядки
На время и печать,
На строгие порядки
Вести свою тетрадь.
Собою недовольный –
Рифмованной трухой,
Смотрел я с ним на волны,
К словам его глухой —
Любви неравной пленник.
Мне и без слов благих
Хватало откровений
Неистовых моих.
Пустую бочку время
Катило, с ней и я
Валил на плечи бремя
Пустого бытия.
Волны морской угрюмей
Я несся день за днем.
Потом узнал: он умер,
И думать стал о нем.
И на рассвете росном
В тревожно-зыбком сне
Василь Семеныч Гроссман
Стал приходить ко мне.
То сбоку, то и прямо
Заглядывать в тетрадь,
И с фразы той же самой
Беседу начинать.
И в пелене тумана,
То близко, то вдали,
Листы его романа
В рассказах протекли.
В очках, зеленоглазый,
Высок и узкоплеч,
Неторопливой фразой
Он душу мог зажечь,
За свет небесно-синий
Платил большую мзду.
В песках его пустыни
Ищу свою звезду.

1989

Петух поет! Какая редкость
В голодный бесприютный год.
Пророческая светит ветхость,
И ветхий дремлет небосвод.
Печать ее на всем: рубахе,
Ботинках стоптанных, пальто,
И ворот черный в редком прахе,
Все превращается в ничто.
Петух поет! Трехкратным кличем
Готов кому-то пособить,
Его нечаянным величьем
Заслушаешься. Как тут быть?
Поет петух! И чем ответить
На вызов жизни, голи, нам,
На неожиданном рассвете
И жалким дням и жалким снам.
Поет и все! Нигде не виден,
И не вблизи и не вдали,
Поет ли он, кричит в обиде,
Еще неясно для земли.
В каком убежище он, скрытый
От нас, от хищнических глаз.
Поет петух! Давно забытый,
Все воскрешающий рассказ.
ОТЕЦ
Вновь руки сжаты на груди,
Но тает прежнее упорство,
Ты говоришь: там зверь внутри
С тобой вступил в единоборство.
О жизнелюбец бедный мой!
Не зверь воротит твое чрево,
А вечное качнуло Древо
Тебя над пропастью земной.
ВОСТРЯКОВСКОЕ
Уже проник печальный гений
В мое тревожное нутро, —
Не даты смерти, а рождений
Перебираю я в метро, —
Все ближе сходятся с моею
Иль повторяют вновь мою
На плитах, через всю аллею
И где б ни сел я на скамью.
О, сколько мрамора, гранита,
И сколько камня, изразца,
На коих дата моя вбита
Бессмертной силою резца.
Уйду от этого разгрома,
От этой гладенькой земли
Берез цветущих и черемух,
Где тянут золото шмели.

1953

Так шли они: две легковушки
Светили куцым огоньком.
За ними следом — танки, пушки.
Укрыты тьмою и дождем.
Так шли они, глуша моторы,
Лязг гусениц, колес глуша,
Моторизованные воры
У городского рубежа.
Так шли они, пока в брусчатку
Не ткнулся гусеничный ход.
И словно подняло взрывчатку,
И грохнул сонный небосвод.
И вся железная армада
Пошла, ломая тротуар,
Пути трамвайные, с надсадом
Уже неслась под светом фap.
И Прага высыпала в окна
В ночнушках, майках и трусах,
В высунувшись, молча мокла,
Дождя не чуя, только страх.
И дом созванивался с домом,
И у приемников своих
Оглушены железным громом,
Сигналов ждали позывных.
Так шли они, так голос Праги
Вдруг возникал во тьме глухой,
Так шли они: жрецы отваги
В броню укрывшись с головой.
Так шли они: прощался диктор
С пражанами, гул сапогов
Возник в приемнике, и стихло;
И сиротел за кровом кров.
И понемногу на рассвете
Пражане стали выходить,
И только долго спали дети,
Их страшно было разбудить.

1974

Голова моя уцелела
На войне, и после войны,
Миновала прорезь прицела,
Паутинный крест сатаны.
Наконец, открывают архивы,
Слава Богу, мне не грозят,
И опять, значит, будем живы,
Правду чтил с головы до пят.
После жил я на черной корке,
Да и ныне не разжую —
Черный дым моей памяти, горький,
На заплатку себе подошью.

1974

Бесы, бесы, из вселенской пьесы,
Сочиненной мафией земной,–
Таинства разорваны завесы,
Заповедей Божьих — ни одной.
Так переиначить все сумели
На свои орущие лады,
Что и воя не слыхать метели,
В летнем небе не видать звезды.
И хватай, лови скорей мгновенье,
Жизнь одна, и не бывать другой,
И не бойся — светопресталенье,
Это наш, воспрявший род людской.
Жизнь одна, не холодно над бездной.
Понажрался водки, бей ворон,
А устанешь, распрощайся с пьесой,
И гуляй под звуки похорон.
Все понахватались вольной воли,
Пьеса мафианская идет, —
Все равны, и каждый в своей роли
Все равно прибежище найдет, –
Диссидент — в психушке, вор — на даче,
Верующий — в лагерном краю.
Бедствующий – с верностью собачьей
Боль за радость выдавать свою.
Беззащитный – песни петь неволе,
Каждый умный — глупости своей.
Так погрязли — не уйти из роли,
И не отменить вовек ролей.
Лютый волк, матерая гиена
Не во сне прибились, взвыли въявь,
И растут стада их, взъелась сцена,
Все ряды безумием объяв.
Поедом уже едят друг друга
И на сцене, и внизу, в рядах,
И над всем вдруг воцарится скука,
Даже смерть косящая — не в страх.
Только и держись, чтобы не спятить,
Если между сценой и тобой,
Вырастает в пять концов распятье,
И оркестр играет духовой.

1976

Сор не выносят из избы.
А если та изба огромна,
И окна — с круг аэродрома,
И все за окнами слепы —
Сор не выносят из избы?
А если нет других отдушин,
А все внутри и все снаружи
От долголетия слабы —
Сор не выносят из избы?
А если все живут в обмане,
То — прячась с кукишем в кармане,
То — в звезды упирая лбы —
Сор не выносят из избы?
А если вся изба погрязла,
И что ни тронешь — срамно, грязно,
И срублены вокруг столбы —
Сор не выносят из избы?

1976

Взгляд Анастасии. Летней сини
Обволакивающий свет.
То глядят глаза самой России
Через девяносто восемь лет.
Так они прощаются. Не гаснут.
И не скрылись сами. Кожа, кости.
Остренькая, смотрит понапрасну
На бессмысленного гостя.
Дух Анастасии, из провидиц,
Из смиренных каторжанок.Только
Кто увидит. В штопках ситец,
И вся жизнь, затерянная в толпах.
И топчи тропу на пересылках,
И чини обувку, как сумеешь,
И стирай белье в чужих обмылках,
И молчи, пока не онемеешь.
И пиши по снегу, а растает,
Повторяй сто раз за словом слово,
А иначе кто когда узнает
Ты пришла из-под какого крова.
Год не дожила всего до века,
С Богом говорила, как с собою
Как трепешет голубое веко
Никогда не будет мне покоя.

1989

Желтые чаши тюльпанов
Скорбные скрыли дни.
Словно из пепла туманов
Утром взошли они.
Словно приснилось им гетто,
И покидали его
Желтые звезды рассвета,
Уже не боясь никого.

1986

Приближенье разлуки
Все сильней день за днем.
И холодные руки
Грею я над огнем.
Прислонюсь к батарее,
Завернусь в пуховик
И сижу, и теплее
Перед сонмищем книг.
Всюду слякоть, а солнце
Чуть погреет с утра
Мимо окон, на донце
В лужах сгинет искра.
Ниоткуда ни звука,
Сколько всюду примет,
Скоро-скоро разлука
С болью прожитых лет.
Быстро-быстро, быстрее,
Жизнь промчалась, прошла,
И ничто не согреет,
И темнее душа.
Бесконечна дорога
Добрести в магазин,
И стоишь у порога
Долго-долго один.

1995