Стихи Григория Корина

Ты жизни всей моей судья.
Меня ли защитишь ты пылко
Иль скажешь обо мне с ухмылкой,
Взойдя на круг мой бытия.
Но, милый мой, не обессудь,
Ни мой теперешний, ни дальний,
Увидишь ли мой свет прощальный, —
Не дай, не дай его задуть
Свечой последней, поминальной.

1977

Никто ни от чего не застрахован:
Ни сын, ни дочь, ни внук, ни ты, ни я;
Посажен ли, расстрелян, замордован —
Все это только частность бытия.
Тверда держава с мировым прицелом,
В руке твоей перо или мелок,
Каким бы ни был занят важным делом,
Но прежде — ты рожденный в ней стрелок.
Никто не вечен. Смерть ли есть утрата?
Сто миллионов или триста нас, —
Всего важней прицельный глаз солдата
И проволоки лагерной припас.
И кто б ты ни был, ты довесок власти.
Всегда на государственных весах
Разрубленною тушей твое счастье
В голодных возгорается глазах.
И то не страх, что опустел прилавок,
С концами не свести уже концы,
И в толчее, средь магазинных давок,
Растут твои грядущие бойцы.

1995

Я сам слезу свою утру,
Я здесь родился, здесь умру,
И здесь я буду похоронен.
О чем сказать, сказать кому,
Как выстроили мы тюрьму,
Как я Россию проворонил.
Как проворонили мы все
И нивы, и леса, и реки,
И всей ее былой красе,
И всем нам всажен нож навеки.

1994

Добрая моя Армения,
Безупречная соседка,
Жаль, во дни мои старения
Видимся с тобою редко.
Неужели нам не свидеться,
Ты ли не была мне рада,
Как ты там, моя провидица,
Под снегами Арарата?
Столько горя перемогшую,
Велика твоя обида,
Окликаю как оглохшую, —
Все мы дети геноцида.

1997

На что ни обратишь свой взор,
Что ни расскажешь человеку,
Когда в душе один разор
И намело седин как снегу.
Каких ни выищешь причин,
Пустячных и пустопорожних,
И сколько масок и личин
Ты ни сорвешь с себя ничтожных,-
Но главного не скажешь ты,
И вот глядишь вокруг сердито,
А люди встречные просты,
Выкладывай все, что зарыто.
Ах, до чего же хороша
Любая встреча с незнакомым!
Ушел он, а твоя душа
Наплакалась, и снова — с домом.
Все горести как разбрелись,
Рассеялись в скороговорке,
И никого чужого близ
Реки, на солнечном пригорке.

1961

От восхода до заката
Жизнь моя бедой чревата
И загадывать нельзя.
Лучше помолчать об этом,
Отродясь не быть поэтом,
Не российская стезя.
Что за нищенский достаток
Не вылазить из загадок-
Кто там за твоей спиной?
Кегебист переодетый
Или же стукач отпетый
В безрукавочке цветной.
Лучше никуда из дому,
И проснувшись, снова в дрему,
Под подушку с головой.
И не выходить отсюда,
Не обмолвиться про чудо, —
Божий хлеб Твой, даровой.
День проснется среди ночи,
Вспомню пару новых строчек,
Вспыхнет свет на потолке,
Но увижу внука, дочку
И поставлю жирно точку
На неконченной строке.
Лучше не писать, запомнить,
В закуток упрятать темный
Памяти ночной слова.
Днем не так, должно быть, страшно,
Солнце светит бесшабашно
И трезвее голова.

1974

Я был молчаливым мальчишкой,
О слове бессмертном мечтал.
Украдкой собственной книжки
Я первопечатником стал.
С картонной обложкой томик —
Программа моя и мой крик, —
О как его прятал я в доме
За плотною полкою книг.
Он все, что я пережил. помнил.
Что знал, не вверял никому.
Ручной мой, всамделишний томик,
Кому он достался, кому?
В каком потерял его сквере,
В какой уронил его снег?
И долго не верил потере
Я, взрослый уже человек.
За память цеплялся ночами
И мог бы его воскресить,
Но гасли слова за словами,
С которыми начал я жить.

1986

Я не буду никогда лауреатом
Твоих рек, твоих полей, твоих равнин,
Никакою платой и сверхплатой
Я не обольщусь, твой гражданин.
Я не знаю, где героика, где воля,
Это знает премиальный комитет.
Я с рождения моей страною болен,
У меня других болезней нет.
Все мои восходы и закаты
Вольные, как дерева равнин.
Мне не надо никакой награды,
Я не изменюсь, твой гражданин.

1968

Льют дожди. Как не бывало лета.
На листву живую сыплет снег.
В красном доме Облмоссовета
Пришвартован Ноев мой ковчег.
Надо мной дамоклов меч прописки.
Снится море, снится мне Баку.
Редко посылаю письма близким,
Не могу писать их на снегу.
Под землей всего теплей столица.
Из метро выталкиваюсь в свет.
И стою, боясь пошевелиться, —
Краснорожий Облмоссовет.

1989

Я вернул золотое время
Из карманных часов отца,
Словно сел в золотое стремя,
И уже не догнать гонца.
Так предсказывали стрелки
Мне грядущее время мое,
Побывали в такой переделке,
Что казалось кончено все.
Я закрыл золотые крышки
Воскрешенных часов Буре,
И услышал: без передышки
Обращенный зов на заре, —
Сверх не будет ни дня, ни минуты,
Сколько б я ни просил, не дадут,
И не выйду, не спрячусь от смуты,
Ей вовек не кончиться тут.
Да и звон — золотой отголосок,
Звук небес в голубой вышине,
Неоконченный кем-то набросок —
Сон в дороге, приснившийся мне.
А предстать придется пред Богом
Вместе с матерью, с братом моим —
Звон проснется в кармане глубоком —
Бьют часы наш домашний гимн.
И летим мы из сказочной книжки
Одержимы желаньем одним.
И раскрыты два солнца — две крышки, —
Жар небесный с притихшим земным.

1961

Сколько был латан и перелатан
И на войне, и после войны,
По костоломным кровавым палатам
В черных когтистых руках сатаны.
Но выживал он, ломаемый ломом,
Только и нес он приглушенный крик
Между больницей и жертвенным домом,
Зрелый мужчина, смиренный старик
Вот и сейчас не посмеет заохать,
Муку несносную молча сглотнет.
Небу протянет поломанный локоть,
Крестным знаменьем мелькнет небосвод.
Позже заполнится стражей палата,
Кровь просочится сквозь гипс на тетрадь.
Снова в бреду он услышит Пилата,
И заскрипит на колесах кровать.
«Боже, помилуй!» — неслышно он скажет,
Пытанный страхом вздохнет горячо
И улыбнется разгневанной страже.
Так это было и будет еще.

1953

Как в усыпальнице я дома
И ждать не смею перемен.
Без похоронной и без стона
Прижился в вакууме стен.
Меж фотографией дочерней
И плоскостью пустой стены,
Кладя меня во гроб вечерний,
Роятся сумерки, черны.
И словно тени невесомей,
Как по отсекам нежилым,
Несут меня в погасшем доме
И все не вынесут к живым.

2000

Я связан с ветром,
Связан с облаками.
Они моими.
Властвуют руками.
О, как они
Охотились за мною,
О, как они
Толпились надо мною, —
От Гудауты
До конца Европы
Они со мной
Братались по окопам.
Дождь ветровой
В мои пробился плечи.
Давно меня
Исправно доктор лечит.
Под горным солнцем,
В процедурной келье
Дождь тыщеверстый
Ловят в моем теле.
И каждый раз
Хотят извлечь при свете
В моих костях
Заблудший старый ветер.
Спасибо вам.
Мне хорошо под лампой,
Под световой
Баюкающей лапой.
Я выхожу
Из кельи процедурной.
Спасибо, день,
Спасибо, час лазурный.
Но только небо
Потемнеет с краю,
Уже окопный дождь
В моих костях шныряет.
И я лежу,
И чувствую руками –
Я связан с ветром,
Связан с облаками.

1999

Подумаю… Что ум? Одна досада.
Безумного безумная рассада.
Ты трезв, и сам ты видишь, мир каков.
Отрада, игрище для дураков.
Подумаю… Я думать не хочу,
Доверюсь пташке, первому лучу.
Подумать есть кому и за меня.
Дожить бы мне до завтрашнего дня.
Чтобы другой не выдумали луч,
С которым и ни птах тебе, ни туч.
Додумались… Хватило нам ума.
Уж лучше бы холера и чума.
Подумай сам, что лучше. Не могу –
Все пусто, как в мяче, а моем мозгу.

1974

Повзрослели дети и внуки,
Каждый жизнью своей живет,
И порой, леденея от скуки,
Я в чужой гляжу небосвод.
Никак я не смирюсь, что я старик,
И от привычек прежних не отвык,
А мне они и вовсе не под силу,
Давно привык искать себе могилу.
Не стыть у стенки рукописных книг,
Мне на три жизни бы хватило их.
Теперь я не управлюсь и с одной,
Но как расстаться с тяжестью земной.
И хоть я стар, ищу в глазах твоих
Былой пожар, обжегший нас двоих.
И не потух он, продолжает тлеть,
Такой, как видно, будет моя смерть.
И нелегко, не сразу я умру,
И все останется, как было на миру.

1989

С овцы паршивой хоть бы шерсти клок,
Я перестал вести свой диалог
И с бородатым, и с усатым, и с безусым
И сплю спокойно, Господи Иисусе,
Как твой нырок или сурок,
А бедность — не порок.

1999

Утром розовая птица
Прилетает погостить
И глядит, как шевелится
Спички пламенная нить.
Смотрит, смотрит, улетает,
Утром вновь в окне стоит,
Что-то эта птица знает,
Чиркну спичкой — улетит.

1960

Гудки заводские, трамваи
Звенящие, гул грузовых,
Вид города — неузнаваем —
На грани секунд роковых.
Стоят перед лязгом армады
И словно плюют ей в ответ,
Как насмерть, не видят преграды,
Кав будто восстал белый свет.
И видеть не в силах орущих
Шоферов такси, грузовых,
Почти под колеса снующих
И старых и молодых, —
С ума, посходили как будто,
С кем дело имеют — орут!
В миг всех разметут в это утро —
Костей своих не соберут!
И гнев бесконечной армады
Врывается в шумный капкан,
По стенам музея — снаряды,
Под стенами — толпы пражан.

1986

Что разум сеял, чувство размело.
И разум сник, и победило чувство.
Ты стал теперь прозрачным, как стекло.
Таким и быть должно твое искусство.
И не учи других, а сам учись,
Раскрыв свои тетради, у себя же
И от себя, как от чумы, умчись,
Не то раздавит собственная тяжесть.
А где тебе нйти свои крыла,
Никто не скажет, и не жди совета, —
Ты сам себе и море, и скала,
И облако блуждающего света.

1961

Страна псевдонимов,
Страна юбилеев,
Русских гонимых,
Гонимых евреев.
Страна побратимов,
Сдружившихся прочно,
Но так же гонимых
Ни за что, ни про что.

1976

На крылышках бессмертья
Прекрасна жизнь раба,
Рука долбит отверстья,
И режется резьба.
Он больше не бастует,
К чему ему возня?
И пьет он и ворует
Свободнее вождя.

1968

Я должник ваш за жизнь свою птичью,
Крошки ваши мне, как благодать.
И не трудно меня по обличью –
По безмозглой повадке узнать.
Без подачек не выжить пичужке,
И живу я заботой одной,
Чтобы корму хватило в кормушке,
И стояла в ней кружка с водой.
Ну, а вашей кормушки не трону,
На нее я не зарюсь никак, —
Места нет там слезе и поклону
И на лапку ложится кулак.

1976