Стихи Владимира Владимировича Маяковского

1.
Если так не хочешь помереть ты
[204]
,

2.
товарищ,

не пей сырой воды!

3.
Кишит в воде вибрионов рой, —

4.
товарищ,

не пей воды сырой!

5.
Холера идет, не поддавайся ей!

6.
Товарищ,

сырой воды не пей!

7.
Орите,

кричите на все лады:
«Не пей,
не пей,
не пей сырой воды!!!»

1921, июль

Тщетно отчаянный ветер
бился нечеловече.
Капли чернеющей крови
стынут крышами кровель.
И овдовевшая в ночи
вышла луна одиночить.

Он шел,
держась
за прутья перил,
сбивался
впотьмах
косоного.
Он шел
и орал
и материл
и в душу,
и в звезды,
и в бога.
Вошел —
и в комнате
водочный дух
от пьяной
перенагрузки,
назвал
мимоходом
«жидами»
двух
самых
отъявленных русских.
Прогромыхав
в ночной тишине,
встряхнув
семейное ложе,
миролюбивой
и тихой жене
скулу
на скулу перемножил.
В буфете
посуду
успев истолочь
(помериться
силами
не с кем!),
пошел
хлестать
любимую дочь
галстуком
пионерским.
Свою
мебелишку
затейливо спутав
в колонну
из стульев
и кресел,
коптилку —
лампадку
достав из-под спуда,
под матерь,
под божью
подвесил.
Со всей
обстановкой
в ударной вражде,
со страстью
льва холостого
сорвал
со стены
портреты вождей
и кстати
портрет Толстого.
Билет
профсоюзный
изодран в клочки,
ногою
бушующей
попран,
и в печку
с размаха
летят значки
Осавиахима

? и МОПРа

*

.

Уселся,
смирив
возбужденный дух, —
небитой
не явится личности ли?
Потом
свалился,
вымолвив:
«Ух,
проклятые черти,
вычистили!!!»
1929 г.

Эти дни
пропеллеры пели.
Раструбите и в прозу
и в песенный лад!
В эти дни
не на словах,
на деле —
Пролетарий стал крылат.
Только что
прогудело приказом
По рядам
рабочих рот:
— Пролетарий,
довольно
пялиться наземь!
Пролетарий —
на самолёт! —
А уже
у глаз
чуть не рвутся швы.
Глазеют,
забыв про сны и дремы, —
Это
«Московский большевик»
Взлетает
над аэродромом.
Больше,
шире лётонедели.
Воспевай их,
песенный лад.
В эти дни
не на словах,
на деле —
Пролетарий стал крылат.

Влас Прогулкин —
милый мальчик,
спать ложился,
взяв журнальчик.
Всё в журнале
интересно.
— Дочитаю весь,
хоть тресну! —
Ни отец его,
ни мать
не могли
заставить спать.
Засыпает на рассвете,
скомкав
ерзаньем
кровать,
в час,
когда
другие дети
бодро
начали вставать.
Когда
другая детвора
чаевничает, вставши,
отец
орет ему:
— Пора! —
Он —
одеяло н_а_ уши.
Разошлись
другие
в школы, —
Влас
у крана
полуголый —
не дремалось в школе чтоб,
моет нос
и мочит лоб.
Без чаю
и без калача
выходит,
еле волочась.
Пошагал
и встал разиней:
вывеска на магазине.
Грамота на то и есть!
Надо
вывеску
прочесть!
Прочел
с начала
буквы он,
выходит:
«Куафер Симон».
С конца прочел
знаток наук, —
«Номис» выходит
«рефаук».
Подумавши
минуток пять,
Прогулкин
двинулся опять.
А тут
на третьем этаже
сияет вывеска —
«Тэжэ».
Прочел.
Пошел.
Минуты с три —
опять застрял
у двух витрин.
Как-никак,
а к школьным зданиям
пришел
с огромным опозданьем.
Дверь на ключ.
Толкнулся Влас —
не пускают Власа
в класс!
Этак ждать
расчета нету.
«Сыграну-ка
я
в монету!»
Проиграв
один пятак,
не оставил дела так…
Словом,
не заметил сам,
как промчались
три часа.
Что же делать —
вывод ясен:
возвратился восвояси!
Пришел в грустях,
чтоб видели
соседи
и родители.
Те
к сыночку:
— Что за вид? —
— Очень голова болит.
Так трещала,
что не мог
даже
высидеть урок!
Прошу
письмо к мучителю,
мучителю-учителю! —
В школу
Влас
письмо отнес
и опять
не кажет нос.
Словом,
вырос этот Влас —
настоящий лоботряс.
Мал
настолько
знаний груз,
что не мог
попасть и в вуз.
Еле взяли,
между прочим,
на завод
чернорабочим.
Ну, а Влас
и на заводе
ту ж историю заводит:
у людей —
работы гул,
у Прогулкина —
прогул.
Словом,
через месяц
он
выгнан был
и сокращен.
С горя
Влас
торчит в пивнушке,
мочит
ус
в бездонной кружке,
и под забором
вроде борова
лежит он,
грязен
и оборван.
Дети,
не будьте
такими, как Влас!
Радостно
книгу возьмите
и — в класс!
Вооружись
учебником-книгой!
С детства
мозги
развивай и двигай!
Помни про школу —
только с ней
станешь
строителем
радостных дней!

Я знаю силу слов, я знаю слов набат.
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
шагать четверкою своих дубовых ножек.
Бывает, выбросят, не напечатав, не издав,
но слово мчится, подтянув подпруги,
звенит века, и подползают поезда
лизать поэзии мозолистые руки.
Я знаю силу слов. Глядится пустяком,
опавшим лепестком под каблуками танца,
но человек душой губами костяком
.......
(неоконченное)

Похороны безвременно погибших кошек

Динь, динь, дон,
динь, динь, дон,
день кошачьих похорон.
Что за кошки —
восторг!
Заказал их Госторг.
Кошки мороженые,
в ящики положенные.
Госторг
вез, вез,
прошел мороз,
привезли к лету —
кошек и нету.
Рубликов на тыщу
привезли вонищу.
Зовут Курбатова,
от трудов горбатого.
— На? тебе
на горб
дохлятины короб!
Нет такой дуры,
чтоб купила шкуры.
Подгнили они.
Иди, схорони! —
Динь, динь, дон,
динь, динь, дон,
все в грустях от похорон.
От утра
до темноты
плачут кошки и коты.
У червонцев
тоже
слеза на роже.
И один только рад
господин бюрократ.
Динь, динь, дон,
динь, динь, дон,
кто виновник похорон?
1927 г.

Когда автобус,
пыль развеяв,
прет
меж часовен восковых,
я вижу ясно:
две их,
их две в Москве —
Москвы.

1

Одна —
это храп ломовий и скрип.
Китайской стены покосившийся гриб.
Вот так совсем
и в седые века
здесь
ширился мат ломовика.
Вокруг ломовых бубнят наобум,
что это
бумагу везут в Главбум.
А я убежден,
что, удар изловча,
добро везут,
разбив половчан.
Из подмосковных степей и лон
везут половчанок, взятых в полон.
А там,
где слово «Моссельпром»
под молотом
и под серпом,
стоит
и окна глазом ест
вотяк,
приехавший на съезд,
не слышавший,
как печенег,
о монпансье и ветчине.
А вбок
гармошка с пляскою,
пивные двери лязгают.
Хулиганьё
по кабакам,
как встарь,
друг другу мнут бока.
А ночью тишь,
и в тишине
нет ни гудка,
ни шины нет…
Храпит Москва деревнею,
и в небе
цвета крем
глухой старухой древнею
суровый
старый Кремль.

2

Не надо быть пророком-провидцем,
всевидящим оком святейшей троицы,
чтоб видеть,
как новое в людях рои? тся,
вторая Москва
вскипает и строится.
Великая стройка
уже начата.
И в небо
лесами идут
там
почтамт,
здесь
Ленинский институт.
Дыры
метровые
по? том поли? ты,
чтоб ветра быстрей
под землей полетел,
из-под покоев митрополитов
сюда чтоб
вылез
метрополитен.
Восторженно видеть
рядом и вместе
пыхтенье машин
и пыли пласты.
Как плотники
с небоскреба «Известий»
плюются
вниз
на Страстной монастырь.
А там,
вместо храпа коней от обузы
гремят грузовозы,
пыхтят автобу? сы.
И кажется:
центр-ядро прорвало?
Садовых кольцо
и Коровьих вало? в.
Отсюда
слышится и мне
шипенье приводных ремней.
Как стих,
крепящий бо? лтом
разболтанную прозу,
завод «Серпа и Молота»,
завод «Зари»
и «Розы».
Растет представленье
о новом городе,
который
деревню погонит на корде.
Качнется,
встанет,
подтянется сонница,
придется и ей
трактореть и фордзониться.
Краснеет на шпиле флага тряпи? ца,
бессонен Кремль,
и стены его
зовут работать
и торопиться,
бросая
со Спасской
гимн боевой.
1926 г.

Готовь,
рабочий молодой,
себя к военной встрече.
И на воде
и под водой —
зажми
буржуя
крепче.
Для нас
прикрыт
банкирский шкаф —
и рубль
не подзаймёте.
Сидят
на золотых мешках
Антантовские тети.
Пугая
вражьи корабли,
гудком
разиньте глотку,
на комсомольские рубли
мы
выстроим подлодку.
Гони буржуй
на рыбий пир —
у океана в яме.
Корабль
буржуевый
топи
рабочими рублями!
1930 г.

У Петровой
у Надежды
не имеется одежды.
Чтоб купить
(пришли деньки!),
не имеется деньги?
Ей
в расцвете юных лет
растекаться в слезной слизи ли?
Не упадочница,
нет!
Ждет,
чтоб цены снизили.
Стонет
улица
от рева.
В восхищеньи хижины.
— Выходи скорей, Петрова, —
в лавке
цены снижены.
Можешь
в платьицах носиться
хошь с цветком,
хошь с мушкою.
Снизили
с аршина ситца
ровно
грош с осьмушкою.
Радуйтесь!
Не жизнь —
малина.
Можете
блестеть, как лак.
На коробке
гуталина
цены
ниже на пятак.
Наконец!
Греми, рулада!
На тоску,
на горечь плюньте! —
В лавке
цены мармелада
вдвое снижены на фунте.
Словно ведьма
в лампах сцены,
веником
укрывши тело,
баба
грустно
смотрит в цены.
Как ей быть?
и что ей делать?
И взяла,
обдумав длинно,
тряпку ситца
(на образчик),
две коробки гуталина,
мармелада —
ящик.
Баба села.
Масса дела.
Баба мыслит,
травки тише,
как ей
скрыть от срама
тело…
Наконец
у бабы вышел
из клочка
с полсотней точек
на одну ноздрю платочек.
Работает,
не ленится,
сияет именинницей, —
до самого коленца
сидит
и гуталинится.
Гуталин не погиб.
Ярким светом о? жил.
На ногах
сапоги
собственной кожи.
Час за часом катится,
баба
красит платьице
в розаны
в разные,
гуталином вмазанные.
Ходит баба
в дождь
и в зной,
искрясь
горной голизной.
Но зато
у этой Нади
нос
и губы
в мармеладе.
Ходит гуталинный чад
улицей
и пахотцей.
Все коровы
мычат,
и быки
шарахаются.
И орет
детишек банда:
— Негритянка
из джаз-банда! —
И даже
ноту
Чемберлен
прислал
колючую от терний:
что мы-де
негров
взяли в плен
и
возбуждаем в Коминтерне.
В стихах
читатель
ждет морали.
Изволь:
чтоб бабы не марались,
таких купцов,
как в строчке этой,
из-за прилавка
надо вымести,
и снизить
цены
на предметы
огромнейшей необходимости.
1927 г.

1.
На войне опасность всегда есть.

2.
Не будем считать ворон там,

3.
так же и здесь:

4.
разгильдяй не справится с хозяйственным фронтом.

1921, январь

«Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!»
И на площадь, мрачно очерченную чернью,
багровой крови пролилась струя!

Морду в кровь разбила кофейня,
зверьим криком багрима:
«Отравим кровью игры Рейна!
Громами ядер на мрамор Рима!»

С неба изодранного о штыков жала,
слёзы звезд просеивались, как мука в сите,
и подошвами сжатая жалость визжала:
«Ах, пустите, пустите, пустите!»

Бронзовые генералы на гранёном цоколе
молили: «Раскуйте, и мы поедем!»
Прощающейся конницы поцелуи цокали,
и пехоте хотелось к убийце — победе.

Громоздящемуся городу уродился во сне
хохочущий голос пушечного баса,
а с запада падает красный снег
сочными клочьями человечьего мяса.

Вздувается у площади за ротой рота,
у злящейся на лбу вздуваются вены.
«Постойте, шашки о шёлк кокоток
вытрем, вытрем в бульварах Вены!»

Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!»
А из ночи, мрачно очерченной чернью,
багровой крови лилась и лилась струя.

1.
План советской властью дан,

2.
я доволен ею.

3.
Как велит советский план,

4.
землю всю засею.

1921, февраль

ДЕЙСТВУЮТ:
1. Арбитр Дядя — Виталий Лазаренко
2. Чемпион мира — Революция.
3. Чемпион Антанты — Ллойд-Джордж.
4. Чемпион Америки — Вильсон.
5. Чемпион Франции — Мильеран.
6. Чемпион Крыма — Врангель.
7. Чемпион Польши — Пилсудский.
8. Наш чемпион-мешочник — Сидоров.
9. Почти что чемпион — Меньшевик (фамилия неизвестна, живет по подложному мандату).

Арбитр

А вот,
а вот,
народ, подходи,
слушай, народ.
Смотрите все, кто падки, —
Лазаренко в роли дяди Вани
любого борца положит на лопатки,
конечно, ежели он на диване.
Сколько мною народа перебито!
Прямо невероятно:
Сидоренко, Карпенко, Енко,
4, 5,
16,
28,
сорокнадцать.
Кто, кто не бит?
Впрочем,
я
сегодня
не чемпион,
а арбитр.
Сейчас проведу чемпионат свой
не простой борьбы —
борьбы классовой.
Сейчас перед вами —
за барами бары —
борцы пройдут, —
как на подбор пары:
один другого удале? й.
Парад алле!

Антанта —
Ллойд-Джордж.
Смотрите, молодые и старые,
племянники и племянницы,
тети и дяди.
Все глаза растопырьте, глядя.
Смотри, первый ярус,
смотри, второй и третий,
смотри, четвертый и пятый,
шестой, смотри,
смотри, седьмой
и восьмой тоже —
более омерзительнейшей не увидите рожи.
Разжирел на крови рабочего люда,
так что щеки одни по два пуда.
Теперь на РСФСР животину эту
хочет навалить.
Раньше сама боролась,
а теперь зажирели мускулы,
так она других натравливает.
Сначала пана науськивала,
а теперь Врангеля науськала.

Вильсон —
он —
Америки чемпион.
Вы не смотрите, что Вильсон тощ.
Страшная у Вильсона мощь.
Главная его сила в том,
что очень уж далек.
Повезло окаянному:
пойди и возьми его за морями и океанами.
Попадется когда-нибудь, впрочем,
собственным рабочим.
Ничего борец,
да очень уж несимпатичен.
Главным образом
борется
из-за
приза.
До чего с Антантой дружен, —
и то из-за немецкой подводной лодки
чуть и Антанте не перегрыз глотку.

Мильеран —
Франция.
Борец ничего б вышел из француза,
да очень уж его перекачивает пузо.
Ну и обжора же,
почище самого Ллойд-Джорджа.
Если вы вместо того, чтобы в красноармейцы идти,
будете на меня глазами хлопать,
вас тоже придется слопать.

Пилсудский —
Польша.
Один раз удачно поборолся, —
и пока что
бороться не хочет больше,
но линию свою не перестает гнуть.
Грозится —
передохнувши,
на РСФСР грохнуть.
Как бы
вместо того, чтобы передохну? ть,
пану не пришлось передо? хнуть.

Сидоров —
спекулянт,
наш
родной.
Пять пудов крупчатки выжимает рукой одной.
Крупчатку выжимает,
нас крупчаткой дожимает.
Эти самые мешечники —
все равно, что камни в кишечнике.
Как будто от них сытно:
набивают брюхо, —
а с другой стороны
подохнешь от них:
язвой разъедает разруха.
Ничего борец,
хорошо с РСФСР борется.
Поборется еще немного,
порций пять провезет —
и на МЧК напорется.

Врангель —
Крым.
Борец шестой.
Встань, народ,
без шапок стой.
Самодержец Гурзуфский.
Ох и страшно!
Уф!
В два счета покорил Гурзуф.
Головка в папахе,
ножки в сафьяне.
Весь гурзуфский народ царем признал —
все гурзуфьяне.
Силенки в нем немного,
да сзади, как пузырь:
его надувают
французские тузы.
Чтобы эта гадина разрастись не могла,
надо бить его,
пока он слабый.
Если
фронт и тыл
сольются друг с другом,
кулак один подымут
и этот кулак хлопнет, —
их императорское величество
обязательно лопнет.
На фронт, братцы! —
Пора драться!

Апрелев.
Черт его знает откуда.
Ни черту кочерга,
и ни богу свечка.
Ни в совдеп не посадить,
ни отправить в ВЧК.
Пролетарий — не пролетарий,
капиталист — не капиталист.
Понемногу
перед всеми пресмыкается, как глист.
Я его и брать не хотел:
думаю, — меж большими затрется.
Да уж очень просил.
Я, говорит,
хотя и меньшевик,
да очень уж хочу бороться.
Впрочем, и такой
может быть страшен немножко.
Очень уж приемы недозволенные любит:
так и норовит действовать подножкой.

Рекомендации кончены,
этот чемпионат мною собран,
и все эти господа прибыли.
Для чего господа прибыли?

Хор голосов

Глотки друг другу
перегрызть из-за прибыли.

Арбитр.

А ну,
бросьте
господам борцам кости.

Брошены: корона, огромный золотой и мешок с надписью — «прибыль от империалистической бойни». Схватывается Ллойд-Джордж с Мильераном из-за прибыли, Вильсон с мешочником из-за золота Врангель с паном из-за короны, Меньшевик-рыжий путается у всех под ногами.

Арбитр

Пошло?!

Мильеран

Господин арбитр,
это вас касается:
остановите Ллойд-Джорджа,
проклятый кусается.

Врангель

Отгоните Меньшевика,
под ногами вихляется.

Ллойд-Джордж

Ой-ой, ой,
что он делает с моей головой!

Арбитр

Тише, захват головы не дозволяется.

Пан

Остановите Врангеля, грызет за ляжки.

Арбитр

Пустились во все тяжкие.
Ну и грызня!
Загрызут друг друга, —
надо разнять.

Свисток. Входит последний борец — Революция.

Арбитр

Революция —
чемпион мира.
Последний выход.
Смотрите, как сразу стало тихо.

Революция

Товарищ арбитр,
объясните вы:
вызываю всех борцов оных.
Сколько вас на фунт сушеных?

Борцы вперебой.

Пан

Я не хочу драться.

Меньшевик

Неинтеллигентное занятие.

Вильсон

Я тоже вам не нанятый.

Мильеран

Лезьте вы вперед.

Ллойд-Джордж

Нет, вы.

Мильеран

Нет, вы.

Хором

Пускай она идет,
она сильней.
Идите, мадам Антанта.

Революция схватывается с Антантой и через минуту перекидывает ее, схватив за голову.

Арбитр

Это
называется махнуть тур-де-тетом.
А ну-ка,
еще немножко ее
по-красноармейски дожать —
и будет Антанта на лопатках лежать.

Оба борца устали. Дожать Антанту трудно.

Арбитр

Не может побороть
ни эта сторона, ни та.
Перемирие.
Тьфу!
Перерыв на десять минут.
Через десять минут борьба на окончательный результат.

Антанта

Перерыв на десять минут?
Едва ли.
Я думаю, меня не на десять минут,
а уж на всю жизнь прервали.

Революция уходит, за ней на тачке увозят Антанту.

Арбитр

Перерыв на десять минут.
Все, кто хочет,
чтоб
красные победили через десять минут,
пусть идут по домам,
а завтра на фронт добровольцами —
и Врангелю шею намнут.
А я
уже
сегодня туда же,
а для скорости
в экипаже даже.
1920 г.

1.
Уже из-за снежных заносов прекратилось движение двух веток по Туркестану.

2.
Если не бросимся чистить, то и другие участки станут.

3.
Поэтому, товарищ, если тебе от исполкома дан на работу наряд —

4.
берись скорей за лопату и будь работе рад.

1920, декабрь

1.
Отчего буржуи сидят у Европы на шее?

2.
Отчего на фабриках капиталист, а не завком?

3.
Оттого, что вожди рабочих в Европе не за оружие взяться зовут,

4.
а только чешут языком.

5.
И нам на шею сядут воры
[72]
,

6.
если станем слушать меньшевистские разговоры.

1920, июль

Герои

Рабочий

Стали орлы из рабов.
Отчего?
Спроси рабочего.

Красноармеец

Если красное знамя рдеется,
если люди дорвались до света,
это дело красноармейца,
первой опоры Совета.

Батрак

Эх! и потрудилась для дела свобод рука
батрака.

Матрос

Потрудился в октябре я,
день и ночь буржуев брея.

Швея

Довольно купчихам строчить тряпицы.
Золотом знамя теперь расшей-ка!
Октябрь идет, пора торопиться.
Вперед, швейка!

Прачка

Довольно поотносились ласково,
заждались Нева, Фонтанка и Мойка.
Прачка! Буржуя иди прополаскивать!
Чтоб был белее, в Неве промой-ка!

Автомобилист

Если белогвардеец задрожит, как лист,
и кучи его рассыплются, воя, —
это едет автомобилист
машиной броневою.

Телеграфист

Это я о врагах — где конный, где пеший —
восставшим товарищам слал депеши.

Железнодорожник

Ни сайка не достанется, ни рожь никому,
коли забудем железнодорожника мы.

Жертвы

Заводчик

Резвясь, жила синица-птица
за мо? рем и за во? дами.
И день и ночь бедняге снится,
как он владел заводами.

Банкир

Все буржуи в панике —
отобрали банки.
Долю не найдешь другую
тяжелей банкирочной —
встал, селедками торгуя,
на углу у Кирочной.

Помещик

У кого кулак, как пуд?
Кто свиньи щекастей?
Отобрали всё, — капут
помещичьей касте.

Кулак

Бочки коньяку лакал,
нынче сдох от скуки ж.
И теперь из кулака
стал я просто кукиш.

Барыня

Расстрелялись парни,
беспокойство барыне.
Надоел хозяйке пост,
самолично стала в хвост.

Поп

Развевались флаги ало
по России-матушке.
Больше всех попам попало,
матушке и батюшке.

Бюрократ

Сидел себе, попивал и покрадывал.
Упокой, господи, душу бюрократову.

Генерал

И честь никто не отдает,
и нет суконца алого, —
рабочему на флаг пошла
подкладка генералова.

Купец

Эх, пойду, мои отцы,
с горя нализаться я.
Света близятся концы —
национализация.
1918 г.

Где вы,
бодрые задиры?
Крыть бы розгой!
Взять в слезу бы!
До чего же
наш сатирик
измельчал
и обеззубел!
Для подхода
для такого
мало,
што ли,
жизнь дрянна?
Для такого
Салтыкова —

Салтыкова-Щедрина

*

?

Заголовком
жирно-алым
мозжечок
прикрывши
тощий,
ходят
тихо
по журналам
дореформенные тещи.
Саранчой
улыбки выев,
ходят
нэпманам на страх
анекдоты гробовые —
гроб
о фининспекторах.
Или,
злобой измусоля
сотню
строк
в бумажный крах,
пишут
про свои мозоли
от зажатья в цензорах.
Дескать,
в самом лучшем стиле,
будто
розы на заре,
лепестки
пораспустили б
мы
без этих цензорей.
А поди
сними рогатки —
этаких
писцов стада
пару
анекдотов гадких
ткнут —
и снова пустота.
Цензоров
обвыли воем.
Я ж
другою
мыслью ранен:
жалко бедных,
каково им
от прочтенья
столькой дряни?
Обличитель,
меньше крему,
очень
темы
хороши.
О хорошенькую тему
зуб
не жалко искрошить.
Дураков
больших
обдумав,
взяли б
в лапы
лупы вы.
Мало, што ли,
помпадуров?
Мало —

? градов Глуповых?

*

Припаси
на зубе
яд,
в километр
жало вызмей
против всех,
кто зря
сидят
на труде,
на коммунизме!
Чтоб не скрылись,
хвост упрятав,
крупных
вылови налимов —
кулаков
и бюрократов,
дураков
и подхалимов.
Измельчал
и обеззубел,
обэстетился сатирик.
Крыть бы в розги,
взять в слезу бы!
Где вы,
бодрые задиры?
1929 г.

Надо мной луна,
Подо мной жена,
Одеяло прилипло к жопе,
А мы все куем и куем детей,
Назло буржуазной Европе.

Вот за то, что я пою и свободно шествую,
я защитницу свою Армию почествую.

1921, апрель

1.

Жил я, мальчик, веселился
и имел свой капитал.
Капитала я лишился

и в неволю жить попал
[9]
.

2.

Суди люди

*

, суди бог,

кого я любила,
по морозу босиком

рысью отходила…
[10]

3.

Хаз-Булат молодой

*

!

Я тебя не снабжу
золотою казной:

сам без денег сижу…
[11]

4.

Вот, буржуазные мессии,
над всей затеей вашей крест.
Кто Брест готовит для России,
Тот — сам напорется на Брест.
1919 г.

Мы, пешеходы,
шагаем пылью,
где уж нам уж,
где уж бедным
лезть
в карету
в автомобилью,
мчать
на хребте
на велосипедном.
Нечего прибедниваться
и пешком сопеть!
У тебя —
не в сон, а в быль —
должен
быть
велосипед,
быть
автомобиль.
Чтоб осуществилось
дело твое
и сказкой
не могло казаться,
товарищ,
немедля
купи заем,
заем индустриализации.
Слив
в миллионы
наши гроши,
построим
заводы
автомашин.
Нечего тогда
пешеходному люду
будет
трепать подошвы:
велосипеды
и автомобили
будут
и в рассрочку,
и дёшевы.
1928 г.

Три битых брели генерала,
был вечер печален и сер.
Все трое, задавшие драла
из РСФСР.

Юденич баском пропитым
скулит: «Я, братцы, готов.
Прогнали обратно побитым,
да ещё прихватили Гдов.
Нет целого места на теле.
За фрак эполеты продам,
пойду служить в метрдотели,
по ярмарочным городам».

Деникин же мрачно горланил:
«Куда мне направить курс?
Не только не дали Орла они,
а ещё и оттяпают Курск.
Пойду я просить Христа ради,
а то не прожить мне никак.
На бойню бы мне в Петрограде
на должность пойти мясника».

Визглив голосок адмирала,
и в нём безысходная мука:
«А я, я — вовсе марала,
Сибирь совершенно профукал.
Дошёл я, братцы, до точки,
и нет ни двора, ни кола.
Пойду и буду цветочки
сажать, как сажал Николя?».

Три битых плелись генерала,
был вечер туманен и сер.
А флаги маячили ало
над РСФСР.

Уже второй. Должно быть, ты легла.
В ночи Млечпуть серебряной Окою.
Я не спешу, и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить.
Как говорят, инцидент исперчен.
Любовная лодка разбилась о быт.
С тобой мы в расчете. И не к чему перечень
Взаимных болей, бед и обид.
Ты посмотри, какая в мире тишь.
Ночь обложила небо звездной данью.
В такие вот часы встаешь и говоришь
Векам, истории и мирозданью.

1.
Эй, не верь ему
[175]
,

2.
не спи,

3.
после чтоб не сетовать.

4.
Видишь из-за ихних спин

морду зверя этого
[176]
.

1921, март

1.
Забивай, забойщик,

2.
производительность подымай за пудом пуд.

3.
Задание выполнишь —

4.
разрухе капут.

1921, январь

В ушах обрывки тёплого бала,
а с севера — снега седей —
туман, с кровожадным лицом каннибала,
жевал невкусных людей.

Часы нависали, как грубая брань,
за пятым навис шестой.
А с неба смотрела какая-то дрянь
величественно, как Лев Толстой.

1.
Враг последний готов!

2.
Постепенно будут отпускать призывных старших годов.

3.
Вернутся солдаты к себе в дом,

4.
займутся для расцвета России трудом.

5.
Одно не забудь:

жив капитализм в трех четвертях света.

6.
Готов будь!

1920, декабрь