Стихи Дмитрия Сергеевича Мережковского

Слава, Киприда, тебе, —
Нам – в беспощадной борьбе
Жизнь красотой озарившая,
Пеной рожденная,
Mиp победившая,
Непобежденная!
Из волны зеленой вышла ты, стыдливая,
И воздушна, как мечта,
Тела юного сверкала нагота
Горделивая!
Укротительница бурь,
Улеглась у ног твоих стихия злобная, —
Нектару подобная,
Вкруг тебя кипела, искрилась лазурь…
Как от розы – благовоние, —
Так от тела твоего
Веет силы торжество,
Счастье и гapмония!..
Все ты наполняешь, волны и эфир,
И как пахарь в ниву – семена несметные,
Ты бросаешь в мир
Солнца искрометные!..
Ступишь – пред тобою хаос усмиряется,
Взглянешь – и ликует вся земная тварь,
Сам Тучегонитель, Громовержец-царь
Пред тобой склоняется…
Все тебе подвластно, все – земля и твердь;
Ты одной улыбкой нежною,
Безмятежною
Побеждаешь Смерть!
Слава, Киприда, тебе, —
Нам в беспощадной борьбе
Жизнь красотой озарившая,
Пеной рожденная,
Мир победившая,
Непобежденная!..

1889, на Черном море

Уж дышит оттепель, и воздух полон лени,
Порой на улице саней неровный бег
Касается камней, и вечером на снег
Ложатся от домов синеющие тени.
В груди – расслабленность и кроткая печаль;
Голубка сизая воркует на балконе,
Меж колоколен, труб и крыш на небосклоне
Янтарные пары куда-то манят вдаль,
И капли падают с карнизов освещенных,
Щебечут воробьи на ветках обнаженных,
Из городских садов, обвеянных весной,
Уж пахнет сыростью и рыхлою землей;
И черная кора дубов уж разогрета.
Желанье смутное – в проснувшейся крови;
Как семя под землей, так зреет стих любви
В растроганной душе поэта.

1888

О красоте твоей молчать стыжусь, Мадонна,
Ты в незабвенный день предстала мне такой,
Что холоден с тех пор я к прелести иной,
К иной любви душа навеки непреклонна.
Как часто я гранить тебе сонет хочу,
Но слишком тверд алмаз, напилок изменяет,
И пред Лаурою душа изнемогает,
И холодней мой стих, чем лед, – и я молчу.
Открою ли уста, чтоб говорить – напрасно!
Немеет песнь любви в груди моей безгласной,
И ни единый звук к тебе не долетал…
Едва мое перо касается бумаги —
Ни вдохновения, ни мысли, ни отваги…
И с первым опытом я струны покидал!

1893

Сегодня в заговор вступили ночь и розы,
И звезды бледные, смеясь, мне говорят:
«Ты, гордый человек, не верующий в грезы,
Зачем пришел ты к нам в душистый темный сад?
За лампою, меж книг, беседуя с друзьями,
Не ты ли сам шутил, оратор молодой,
Над пеньем соловья и глупыми стихами,
Над вздохами любви и девственной луной…
Теперь ты – здесь, меж нас; но где твое бесстрастье?
Безумец, в эту ночь попробуй не любить
И жажду красоты рассудком победить,
Попробуй не мечтать, не тосковать о счастье!
Дитя, ты помнишь ли советы умных книг?
Так смейся же теперь, не веря нашей власти.
Но что с тобой? О чем ты плачешь? Бледный лик
Зачем на грудь твою в отчаянье поник?
Ужель твой гордый ум под жгучим вихрем страсти
Дрожит и зыблется, как сломанный тростник!..»

1887

Увы! Что сделал жизни холод
С душой печальною: туда,
Где ты был радостен и молод,
Не возвращайся никогда!
Все так же розов цвет миндальный,
И ночью море дышит вновь.
Но где восторг первоначальный,
Где наша прежняя любовь?
Мгновенья счастья стали реже.
На высях гор вечерний свет,
Долины, рощи, волны – те же,
И только молодости нет!

1896

О, Винчи, ты во всем — единый:
Ты победил старинный плен.
Какою мудростью змеиной
Твой страшный лик запечатлен!

Уже, как мы, разнообразный,
Сомненьем дерзким ты велик,
Ты в глубочайшие соблазны
Всего, что двойственно, проник.

И у тебя во мгле иконы
С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль
Полуязыческие жены,—
И не безгрешна их печаль.

Пророк, иль демон, иль кудесник,
Загадку вечную храня,
О, Леонардо, ты — предвестник
Еще неведомого дня.

Смотрите вы, больные дети
Больных и сумрачных веков
Во мраке будущих столетий
Он, непонятен и суров,—

Ко всем земным страстям бесстрастный,
Таким останется навек —
Богов презревший, самовластный,
Богоподобный человек.

Молнию в тучах Эрот захватил, пролетая;
Так же легко, как порой дети ломают тростник,
В розовых пальцах сломал он, играя, стрелу Громовержца:
«Мною Зевес побежден!» — дерзкий шалун закричал,
Взоры к Олимпу подняв, с вызовом в гордой улыбке.

1883

Хотя влечет меня, о Боже,
И тишина Твоих глубин, —
Но мне пока еще дороже
Знакомый шум земных долин.
Хотя зовут ночные бездны
И в сердце нет весенних грез,
Но вы мне все еще любезны,
Листочки клейкие берез.
Быть может, Господи, я грешен:
Прости! Но солнцем кратких дней
Я все же более утешен,
Чем темной вечностью Твоей.

1897

Без веры давно, без надежд, без любви,
О странно веселые думы мои!

Во мраке и сырости старых садов —
Унылая яркость последних цветов.

Печальный мертвый сумрак
Наполнил комнату: теперь она похожа
На мрачную, холодную могилу…
Я заглянул в окно: по-прежнему в тумане
Возносятся дома, как призраки немые;
Внизу по улице прохожие бегут
И клячи мокрые плетутся в желтом снеге.
Вот лампа под зеленым абажуром
На пятом этаже у моего соседа,
Как и всегда, в обычный час зажглась;
Я ждал ее, как, может быть, и он
Порою ждет моей лампады одинокой.
Протяжный благовест откуда-то уныло
Издалека доносится ко мне…
Перо лениво падает из рук…
В душе — молчанье, сумрак…

1886

Под землею слышен ропот,
Тихий шелест, шорох, шепот.
Слышен в небе трубный глас:
— Брат, вставай же, будят нас.
— Нет, темно еще повсюду,
Спать хочу и спать я буду,
Не мешай же мне, молчи,
В стену гроба не стучи.
— Не заснешь теперь, уж поздно.
Зов раздался слишком грозно,
И встают вблизи, вдали,
Из разверзшейся земли,
Как из матерней утробы,
Мертвецы, покинув гробы.
— Не могу и не хочу,
Я закрыл глаза, молчу,
Не поверю я обману,
Я не встану, я не встану.
Брат, мне стыдно — весь я пыль,
Пыль и тлен, и смрад, и гниль.
— Брат, мы Бога не обманем,
Все проснемся, все мы встанем,
Все пойдем на Страшный суд.
Вот, престол уже несут
Херувимы, серафимы.
Вот наш царь дориносимый *.
О, вставай же,- рад не рад,
Все равно, ты встанешь, брат.

* Дориносимый — носимый на копьях. Образ заимствован
из древнеримской истории: подобно тому, как дружина
поднимала на копьях стоящего на щите царя, небесное
воинство несет на копьях Господа Сил небесных.

Порой чета голубок над полями
Меж черных туч мелькнет перед грозою,
Во мгле сияя белыми крылами;

Так в царстве вечной тьмы передо мною
Сверкнули две обнявшиеся тени,
Озарены печальной красотою.

И в их чертах был прежний след мучений,
И в их очах был прежний страх разлуки,
И в грации медлительных движений,

В том, как они друг другу жали руки,
Лицом к лицу поникнув с грустью нежной,
Былой любви высказывались муки.

И волновалась грудь моя мятежно,
И я спросил их, тронутый участьем,
О чем они тоскуют безнадежно,

И был ответ: «С жестоким самовластьем
Любовь, одна любовь нас погубила,
Не дав упиться мимолетным счастьем;

Но смерть — ничто, ничто для нас — могила,
И нам не жаль потерянного рая,
И муки в рай любовь преобразила,

Завидуют нам ангелы, взирая
С лазури в темный ад на наши слезы,
И плачут втайне, без любви скучая.

О, пусть Творец нам шлет свои угрозы,
Все эти муки — слаще поцелуя,
Все угли ада искрятся, как розы!»

«Но где и как,— страдальцам говорю я,—
Впервый меж вами пламень страстной жажды
Преграды сверг, на цепи негодуя?»

И был ответ: «Читали мы однажды
Наедине о страсти Ланчелотта,
Но о своей лишь страсти думал каждый.

Я помню книгу, бархат переплета,
Я даже помню, как в заре румяной
Заглавных букв мерцала позолота.

Открыты были окна, и туманный
Нагретый воздух в комнату струился;
Ронял цветы жасмин благоуханный.

И мы прочли, как Ланчелотт склонился
И, поцелуем скрыв улыбку милой,
Уста к устам, в руках ее забылся.

Увы! нас это место погубило,
И в этот день мы больше не читали.
Но сколько счастья солнце озарило!..»
И тень умолкла, полная печали.

1885

Ты поклялась мне в любви…
Слушал я грустно и холодно,
Сердце сжималось от боли и страха,
Словно в тот миг предо мной святотатство свершилось…
Клятвы любви!
Клятвы – тяжелые, грубые цепи.
Цепи любовь оскорбляют:
Чувство великое
Светится внутренней правдой
И, безгранично свободное,
Верит в себя и верить других заставляет.
Разве так мало мы любим друг друга, что будем
Рабской, бессильной любви
В клятвах опоры искать?.
Милая, лучше мы сразу навек разойдемся,
Лучше погибнем,
Лучше мы с корнем
Вырвем из сердца любовь —
Но не солжем, не солжем никогда
Друг перед другом.

1890

Любить народ?. Как часто, полный
Неутолимою тоской,
В его неведомые волны
Стремился жадно я душой,
И в нем мечтал я, как в нирване,
От жгучей мысли отдохнуть,
И в этом мощном океане
Бессильной каплей потонуть.
Но тщетно! Бездною глубокой
Века позорные легли
И оторвали нас жестоко
От лона матери-земли…
И что я дам теперь народу?
Он полон верою святой;
А я… ни в Бога, ни в свободу
Не верю скорбною душой.
С неумолимым отрицаньем
Я не дерзну к нему идти —
Его учить моим страданьям
И к той же гибели вести.
Зачем покой его разрушу,
И чем я веру заменю?
Ужель младенческую душу
Сомненьем жгучим отравлю,
Чтоб он в отчаянье бесплодном
Постиг ничтожность бытия,
И в мертвой тьме умом холодным
Блуждая, мучился, как я,
Чтоб без надежды в глубь эфира
С усмешкой горькой он взирал
И перед вечной тайной мира
Свое бессилье проклинал!..
………………………………

1887

Как от рождения слепой
Своими тусклыми очами
На солнце смотрит и порой,
Облитый теплыми лучами,
Лишь улыбается в ответ
На ласку утра, но не может
Ее понять и только свет
Его волнует и тревожит, —
Так мы порой на смерть глядим,
О смерти думаем, живые,
Все что-то в ней понять хотим,
Понять не можем, как слепые…

1891

Гляжу с улыбкой на обломок
Могучей стали,- и меня
Быть сильным учишь ты, потомок
Воды, железа и огня!

Твоя краса — необычайна,
О, темно-голубая сталь…
Твоя мерцающая тайна
Отрадна сердцу, как печаль.

А между тем твое сиянье
Нежней, чем в поле вешний цвет:
На нем и детских уст дыханье
Оставить может легкий след.

О, сердце! стали будь подобно —
Нежней цветов и тверже скал,-
Восстань на силу черни злобной,
Прими таинственный закал!

Не бойся ни врага, ни друга,
Ни мертвой скуки, ни борьбы,
Неуязвимо и упруго
Под страшным молотом Судьбы.

Дерзай же, полное отваги,
Живую двойственность храня:
Бесстрастный, мудрый холод влаги
И пыл мятежного огня.

Чем больше я живу — тем глубже тайна жизни,
Тем призрачнее мир, страшней себе я сам,
Тем больше я стремлюсь к покинутой отчизне,
К моим безмолвным небесам.

Чем больше я живу — тем скорбь моя сильнее
И неотзывчивей на голос дольних бурь,
И смерть моей душе все ближе и яснее,
Как вечная лазурь.

Мне юности не жаль: прекрасней солнца мая,
Мой золотой сентябрь, твой блеск и тишина,
Я не боюсь тебя, приди ко мне, святая,
О, Старость, лучшая весна!

Тобой обвеянный, я снова буду молод
Под светлым инеем безгрешной седины,
Как только укротит во мне твой мудрый холод
И боль, и бред, и жар весны!

О, Помпея далекая, рощи лимонные.
Очертанья Beзувия легкие, чистые,
В темнолистых поникших ветвях золотистые,
Разогретые солнцем, плоды благовонные!..
О Сорренто, великого моря дыханье, —
Это все обаяние
Возвращает меня к моей первой любви…
Не ревнуй и природу чужой не зови,
И не бойся, что я предаюсь ее нежности,
Что забуду тебя я в безбрежности
Тихо спящего моря, вдали от людей,
Что сравню с красотою мгновенной твоей
Красоту эту вечную…
Милая, душу живую твою
Здесь я в природе еще беззаветней люблю,
Душу твою бесконечную!

1891

Не презирай людей! Безжалостной и гневной
Насмешкой не клейми их горестей и нужд,
Сознав могущество заботы повседневной,
Их страха и надежд не оставайся чужд.
Как друг, не как судья неумолимо-строгий,
Войди в толпу людей и оглянись вокруг,
Пойми ты говор их, и смутный гул тревоги,
И стон подавленный невыразимых мук.
Сочувствуй горячо их радостям и бедам,
Узнай и полюби простой и темный люд,
Внимай без гордости их будничным беседам
И, как святыню, чти их незаметный труд.
Сквозь мутную волну житейского потока
Жемчужины на дне ты различишь тогда:
В постыдной оргии продажного порока —
Следы раскаянья и жгучего стыда,
Улыбку матери над тихой колыбелью,
Молитву грешника и поцелуй любви,
И вдохновенного возвышенною целью
Борца за истину во мраке и крови.
Поймешь ты красоту и смысл существованья
Не в упоительной и радостной мечте,
Не в блесках и цветах, но в терниях страданья,
В работе, в бедности, в суровой простоте.
И, жаждущую грудь роскошно утоляя,
Неисчерпаема, как нектар золотой,
Твой подвиг тягостный сторицей награждая,
Из жизни сумрачной поэзия святая
Польется светлою, могучею струей.

1883

На Голгофе, Матерь Божья,
Ты стояла у подножья
Древа Крестного, где был
Распят Сын Твой, и, разящий,
Душу Матери скорбящей
Смертной муки меч пронзил.
Как Он умер, Сын Твой нежный,
Одинокий, безнадежный,
Очи видели Твои…

Не отринь меня, о Дева!
Дай и мне стоять у Древа,
Обагренного в крови,
Ибо видишь — сердце жаждет
Пострадать, как Сын Твой страждет.
Дева дев, родник любви,
Дай мне болью ран упиться,
Крестной мукой насладиться,
Мукой Сына Твоего;
Чтоб, огнем любви сгорая,
И томясь, и умирая,
Мне увидеть славу рая
В смерти Бога моего.

1899

Шумит июльский дождь из тучи грозовой
И сеткой радужной на ярком солнце блещет,
И дачницы бегут испуганной толпой,
И летних зонтиков пурпурный шелк трепещет
Над нивой золотой…
А там, меж бледных ив с дрожащими листами,
Виднеется кумач узорного платка, —
То бабы весело с разутыми ногами
Теснятся на плоту; и звучного валька
Удары по белью над ясными волнами
Разносит далеко пустынная река…

1887

О если б жить, как вы живете, волны,
Свободные, бесстрастие храня,
И холодом, и вечным блеском полны!..
Не правда ль, вы — счастливее меня!

Не знаете, что счастье — ненадолго…
На вольную, холодную красу
Гляжу с тоской: всю жизнь любви и долга
Святую цепь покорно я несу.

Зачем ваш смех так радостен и молод?
Зачем я цепь тяжелую несу?
О, дайте мне невозмутимый холод
И вольный смех, и вечную красу!..

Смирение!.. Как трудно жить под игом,
Уйти бы к вам и с вами отдохнуть,
И лишь одним, одним упиться мигом,
Потом навек безропотно уснуть!..

Ни женщине, ни Богу, ни отчизне,
О, никому отчета не давать
И только жить для радости, для жизни
И в пене брызг на солнце умирать!..

Но нет во мне глубокого бесстрастья:
И родину, и Бога я люблю,
Люблю мою любовь, во имя счастья
Все горькое покорно я терплю.

Мне страшен долг, любовь моя тревожна.
Чтоб вольно жить — увы! я слишком слаб…
О, неужель свобода невозможна,
И человек до самой смерти — раб?

Как бриллиантовые скалы,
Возносит глетчер груды льдин —
Голубоватые кристаллы
Каких-то царственных руин.
И блещут – нестерпимо ярки —
Из цельной глыбы хрусталя
Зубцы, готические арки
И безграничные поля,
Где под июльскими лучами
Из гротов тающего льда
Грохочет мутными струями
Бледно-лазурная вода.
А там вдали, как великаны,
Утесы Шрекгорна встают
И одеваются в туманы,
И небо приступом берут.
И с чудной грацией повисли,
Янтарной дымкой обвиты,
Полувоздушные хребты,
Как недосказанные мысли,
Как золотистые цветы.

1885, Юнгфрау

Ищи во мне не радости мгновенной.
Люби меня не для себя одной;
Как Беатриче образ вдохновенный,
Ты к небесам мне светлый путь открой.
Склонясь ко мне с пленительной заботой,
Ты повторяй: «Будь добрым для меня,
Иди в борьбу, и мысли, и работай,
Вперед, за мной,— я поведу тебя!»
И каждой ласке, каждому упреку
Заставь меня ты радостно внимать;
Как женщина, ревнуй меня к пороку
И береги, как любящая мать.

1886

Небо когда-то в печальную землю влюбилось,
С негою страстной в объятья земли опустилось…
Стали с тех пор небеса океаном безбрежным,
Вечным, как небо, – как сердце людское, мятежным.
Любит он землю и берег холодный целует,
Но и о звездах, о звездах родимых тоскует…
Хочет о небе забыть океан и не может:
Скорбь о родных небесах его вечно тревожит.
Вот отчего он порою к ним рвется в объятья,
Мечется, стонет, земле посылает проклятья…
Тщетно! Вернется к ней море и, полное ласки,
Будет ей вновь лепетать непонятные сказки.
Мало небес ему, мир ему кажется тесным,
Вечно земное в груди его спорит с небесным!

1889

О, Боже мой, благодарю
За то, что дал моим очам
Ты видеть мир, Твой вечный храм,
И ночь, и волны, и зарю…

Пускай мученья мне грозят, —
Благодарю за этот миг,
За всё, что сердцем я постиг,
О чём мне звёзды говорят…

Везде я чувствую, везде
Тебя, Господь, — в ночной тиши,
И в отдалённейшей звезде,
И в глубине моей души.

Я Бога жаждал — и не знал;
Ещё не верил, но, любя,
Пока рассудком отрицал, —
Я сердцем чувствовал Тебя.

И ты открылся мне: Ты — мир.
Ты — всё. Ты — небо и вода,
Ты — голос бури, Ты — эфир,
Ты — мысль поэта, Ты — звезда…

Пока живу — Тебе молюсь,
Тебя люблю, дышу Тобой,
Когда умру — с Тобой сольюсь,
Как звёзды с утренней зарёй;

Хочу, чтоб жизнь моя была
Тебе немолчная хвала,
Тебя за полночь и зарю,
За жизнь и смерть — благодарю!..

Певцы любви, певцы печали,
Довольно каждую весну
Вы с томной негой завывали,
Как псы на бледную луну.

Эван-Эвоэ! К нам, о младость.
Унынье — величайший грех:
Один есть подвиг в жизни — радость,
Одна есть правда в жизни — смех.

Подобно теплой, вешней буре,
Мы, беспощадные, летим.
Наш вечный смех — как блеск лазури,
Мы смехом землю победим.

Смирим надменных и премудрых.
Скорее — к нам, и, взяв одну
Из наших дев змеинокудрых,
Покинь и скуку, и жену.

Ханжам ревнивым вы не верьте
И не стыдитесь наготы.
Не бойтесь ни любви, ни смерти,
Не бойтесь нашей красоты.

Эван-Эвоэ! К нам, о младость.
Унынье — величайший грех:
Один есть подвиг в жизни — радость,
Одна есть правда в жизни — смех.

Подобны смеху наши стоны.
Гряди, всесильный Вакх, дерзай,
И все преграды, все законы
С невинным смехом нарушай.

Мы нектор жизни выпиваем
До дна, как боги в небесах,
И смехом смерть мы побеждаем
С безумьем Вакховым в сердцах.

3 июля 1894
Ольгино

Порой, как образ Прометея,
Под вечным бременем оков
Весь род людей во мгле веков
Я созерцал, благоговея.
И я обнять его хотел
Моими слабыми руками,
И сердцем любящим скорбел,
И плакал чистыми слезами.
Я за него бы в этот миг
Пошел на смерть без содроганья,
Я жаждал пытки и страданья,
Я был герой, я был велик.
Но жизнь принять их не хотела,
Всех этих мук, и жертв, и слез:
Ей нужно – вместо пылких грез —
Простого, будничного дела;
Ей нужен – не полет орла,
Не смело поднятые крылья,
Но терпеливые усилья
Порабощенного вола.
А там, – за рядом дней убитых
Без вдохновенья, без страстей —
Смерть от уколов ядовитых,
Смерть – хуже тысячи смертей.
Могу я страстно ждать свободы,
Могу любить я все народы,
Но людям нужно от меня,
Чтобы в толпе их беспредельной
Под небом пасмурного дня
Любил я каждого отдельно, —
И кто бы ни был предо мной —
Ничтожный шут или калека,
Чтоб я нашел в нем человека…
Не мне бессильною душой,
Не мне принять с венцом терновым
Такое бремя тяжких уз:
Пред этим подвигом суровым
Я не герой – я жалкий трус…

1884

Давно ль желанный мир я звал к себе, тоскуя,
Любил и проклинал любви святую власть,
Давно ли из цепей я рвался, негодуя,—
И цепи порвались, и миновала страсть.

Любовь — побеждена,— но сердце недовольно.
О чем оно грустит, чего ему так жаль?
Ужели с муками душе расстаться больно,
Ужель так дороги ей слезы и печаль?

Свобода без любви — угрюмая темница:
Отдам я всё,— и жизнь, и радость, и покой,
Но только б вновь любить с безумною тоской,
Страдать, как я страдал, и плакать, и томиться!

1886

Не надо желаний,
Не надо боязни,
Не надо страстей!
Один только нужен
Восторг беспредельный,
Глубокий, бесстрастный,
Как небо – в сиянье
Вечерней зари.
Одно лишь прекрасно —
Что кажется людям
Преступным, безумным
И страшным, как смерть!
Привет вам, привет,
Священные грезы
Великих безумцев —
О том, что когда-то
И было, и будет,
О том, чего нет!
Отец мой Небесный,
Тебя я прославлю
За то, что от сильных,
Разумных и гордых
Ты все это скрыл, —
Открыл только детям,
Мечтателям жалким
И слабым, как я!

1893