Стихи Алексея Мерзлякова

В чем я винен пред тобою,
Чем тебя я прогневил?
Разве тем, что всей душою
Я жестокую любил?

Сила страсти — бога сила!
Можно ль ей противустать?
Так судьба уже судила —
Мне, узнав тебя, страдать!

Но, в тоске бесплодной ноя,
Чем тебя я оскорбил?
Отказавшись от покоя,
Твой покой не нарушил,

И наружности смущенья,
Слова, взгляду при тебе
Из душевного почтенья
Не позволил я себе.

Роща дальняя внимала
Злополучной страсти глас,
Ночь печальна примечала
Слезы горькие из глаз.

Не надеясь наслаждаться
Чувством нежности твоей,
Мне осталось лишь питаться
Скрытой горестью своей.

В томном страсти упоенье
Я вселенную забыл;
Наяву и в сновиденье
Лишь тебя в ней находил.

Образ милый твой скрывался
В тайне сердца моего:
Всякий дар небес казался
Даром сердца твоего.

Ты в луне мне сострадала,
Краше солнышко тобой,
Ты мне прелесть показала
Добродетели самой.

Без тебя я был с тобою,
Чувство, мысль твою делил;
Я мечтал, что надо мною
Кроткий гений твой парил,

Вот страдальца наслажденья!
Хочешь — всех меня лишай.
Вот мои все преступленья;
Будь безжалостна — отмщай!..

Позабудь меня, жестока,
Запрети себя видать;
Но какая сила рока
Запретит мне обожать?

Чувство сладостно, отрадно,
Существо души моей!
Под землею разве хладной
Ты исчезнешь вместе с ней.

1810

Пою Всесильнаго! Он славой возсиял,
Он рек — и в бездну вод и конь и всадник пал!

Господь, Владыка мой предвечный,
Господь мне был покров.
Бог сердца моего! прими хвалы сердечны!
Прими мои хвалы, хвалы моих отцов!

Кто грозный браней сокрушитель?
Кто сильный сильных усмиритель?
Кто непреложный царь побед?
Иегова рек — и злобных нет!
Где воинства твои, тиран ожесточенный?
Где колесницы воскриленны?
Где сонмы избранных твоих?
Как камень, бурей с гор низринутый крутых,
Погрязли в бездне волн седых.

Твоя рука, Твоя — неистовых карала!
Десная, Господи, рука Твоя на нас
И дивной правотой и силой возблистала!
Смутил врагов Твой глас;
Как воспаленный вихрь плоды полей цветущих,
Твой гнев пожрал бегущих!

Ты яростью дохнул на море с облаков,
И воды разступились,
И в стены став, скрепились,
Уснуло мертвым сном стремление валов!
Враг рек: пойдем, постигнем, поженем,
Корысти разделим! се, жертва нам обильна!
Упейся меч в крови противника безсильна!
Господствуй, отягчись рука моя на нем.
Враг рек. Но Ты воззрел: на воды небо пало,
Пучина вздулася; и хлынет с ревом вдруг,
Как олово, погряз строитель наших мук!
Следа его не стало!

Где боги варваров? где боги чужеземны?
Кумиры гордые, в своем величье темны,
Да станут пред Тобой, всемощный Бог богов!
Тираны мертвые слепых своих рабов,
Да явятся еще пред нашими очами.
Бог велий — Бог един! кто равный постоит?
Ты страшен славою, Ты дивен чудесами.
Твое величие смущает и живит!..

Ты руку простираешь —
Пожрали воды злых!
Ты кротко провождаешь
Любимых чад Своих!
Ты шествуешь пред нами
С любовью и громами.

Промчался всюду слух о имени Твоем:
Народы сильные со ужасом внимают,
Бледнеет Филистим в сиянии своем,
Владыки Моавит на тронах воздыхают,
Эдомлян горду спесь вдруг трепет оковал,
И тучей мрачною на Ханаан упал.

Посли на них Твой страх,
Простри десницу разъяренну
На всю строптивую вселенну,
И ужас насади в сердцах!
Как скалы, к сердцу гор от века пригвожденны,
Без силы, без движенья, бледны,
Да станут злобные вдали.
Да ноют от досады тщетной,
Когда спокойно, ненаветно,
Пойдет народ Твой в их земли.
Народ, искупленный Тобою,
Веди, покрой Своей рукою,
Да возростет,
Да процветет
Он на горе Твоей блаженной!
Да царствует с Тобой
В обители святой,
Твоей десницей сотворенной.
О Боже! о святый Израиля оплот,
Пребуди славен в род и род!

1806

Прости, любовь! Конец моим мученьям!
Что пользы мне для слез, для горя жить?
Я жертвой был измене, обольщеньям;
Прости, любовь: пора свободным быть!

Так я мечтал, надеждой веселился,
Спокоен, тверд, в сердечной тишине:
Чего робеть? я с Лизой разлучился;
Амур-дитя — оно не страшно мне!

Но грозный бог не терпит оскорбленья,
Уже летит, к отмщенью воспален;
Берет стрелу, я смело жду сраженья,
И злой удар на время отражен.

«Не торжествуй! — сказал мне раздраженный. —
Мой гнев везде, всегда готов карать!
Достойну казнь получит дерзновенный,
Кто смел, кто мог Амура презирать!» —

«Пустое, друг! теперь тебя я знаю:
Какого ждать от мальчика вреда?
Амур, Амур! тебя я презираю,
Твоим рабом не буду никогда!» —

Как тихий ключ, здесь жизнь моя катилась!
Но долго ль? Ах! что верно на земли?
Сегодня ты, Элиза, мне явилась,
И все мечты, как легкий сон, прошли!

Взвился Амур, победою гордится,
С улыбкой зрит на тайный пламень мой.
«О слабый бог! стыдись чужим хвалиться!
Какая честь тебе при помощи такой?»

1815

Средь младости моей судьбою угнетенный,
Твоею красотой, Шарлота, пораженный,
Слезами я к тебе пишу, мой милый друг!
Пока не кончит смерть моих ужасных мук,
От прелестей твоих лишившися покою,
Хочу в последний раз беседовать с тобою.
О ты, которой взор мне в сердце яд излил,
Шарлота! Некогда и я счастливым был.
Пленяясь льстивою, приятною мечтою,
Блаженство издали я видел пред собою! —
Надеясь, нашего союза ожидал;
Моею я тебя в восторге называл…
Тогда, безбедственным мой пламень почитая,
Всечасно милую свою воображая,
Тебе в душе моей алтарь соорудил,
Там богу моему я жертву приносил.
Природа пред тобой красы свои теряла,
Я целый свет забыл — душа тебя вмещала…
В моем мечтании я весел, счастлив был
(Коль может счастлив быть, кто пламенно любил).
Мой друг! Я б для тебя пожертвовал собою,
Я б пролил кровь мою для твоего покою,
И благом бы небес я смерть свою считал… —
Какой мрак истину от глаз моих скрывал?
Каким прелестным сном любовь меня пленяла
И день от дня мой ум сильнее Ослепляла?
Но я был пробужден зарей сих страшных дней.
Хоть «ты» была вольна еще в руке твоей,
Судьба, твой долг, тебе супруга назначала
И у меня навек надежду отнимала.
Альберт готовился — рука моя дрожит,
Хладеет кровь во мне, из сердца вздох летит.
К Альберту ненависть невольно в питаю,
Прости мне! — я себя, Шарлота, обвиняю.
Конечно б, я его врагом не должен чтить:
Он зла мне не желал, хотел мне другом быть!
Но он пленен тобой, но он тебя имеет, —
Сего ему простить твой Вертер не умеет.
Тогда, надеяся, почто я не взирал,
В какие пропасти повергнуться искал!
Всегда ужасный рок надеждой ослепляет,
Когда он смертного карать предпринимает,
И редко сей мечты избегнет человек,
Я был виновен — час; несчастен — целый век…
Моя вина вся в том, что сердце нежно было,
Что милую оно, как милую, любило,
Что я тебя, мой друг, невольно обожал!
За что меня так рок ужасно наказал?
Неужели и он имел предрассужденья
Чтить злодеянием минуту заблужденья?
Когда узрел тебя, всемощною рукой
Возжегся огнь любви в душе моей к драгой,
Я вольность потерял, Шарлотою пленился,
Своими узами, мой милый друг, гордился.
Ах, мог ли я тогда противиться тебе,
Противиться любви, глазам твоим, судьбе!
И небо, что тебя прелестной сотворило,
Которое меня быть нежным научило,
Которое меня к тебе всегда влекло
И цену красоте мне чувствовать дало,
Соделавшись моим участником в сей страсти, —
За что навек меня повергнуло в напасти?
Когда я следовал за факелом любви,
Когда пылал сей огнь небеснейший в крови,
Какой надеждою душа моя питалась?
Каким прелестнейшим блаженством наслаждалась?
Тебя увидел я, тебе всё посвятил,
И в чувствах я своих уже не властен был;
Наполненный тобой, тобою ослепленный
И льстивым счастием несчастно упоенный,
Себя и целый мир в любви позабывал,
Во всех предметах я тебя одну искал!
Одна ты для меня вселенну украшала;
Казалось мне, что ты природу оживляла;
Казалось мне, что ты и солнце золотишь,
Что ро.стишь «ты» цветы, что ты ручей сребришь,
Что от тебя одной лужочек расцветает,
Что взор твой, милая, и камни оживляет.
В блаженстве, в коем дни мои тогда текли,
И боги бы со мной равняться не могли;
Счастливее сих дней другие наступали,
Глаза твои тебе невольно изменяли
И ясно стали мне тот пламень изъяснять,
Который от меня хотела ты скрывать.
Хотя словами ты, мой друг! не подтверждала,
Что втайне к Вертеру ты страстию пылала,
Хоть сердце не могло ту должность позабыть,
Которая меня велела не любить, —
Красноречивым ты молчаньем объяснялась,
И с добродетелью страсть нежная сражалась:
Невольный часто вздох, невольная слеза
Твое смущение и томные глаза,
Что более всего нам сердце открывают,
Сильнее самых слов все чувства объясняют,
Мне изъявляли то, чего я так желал,
И каждый миг тогда весельем я считал!
Шарлота! наша жизнь прелестною казалась,
Судьба соделать нас счастливыми старалась,
Ты так же, как и я, нимало не ждала,
Чтоб наконец она к нам так строга была
И чтобы небеса наш пламень наказали,
Который мы в сердцах невинностью питали.
Но счастью смертного конец предположен!
Чем я счастливей был, тем больше огорчен,
Когда в объятиях прелестного мечтанья
Я спал, не видевши блаженству окончанья,
И, не внимая глас рассудка моего,
Восторгам волю дал я сердца своего.
Вдруг тучи мрачные вокруг меня скопились
И громы поразить несчастного стремились.
Я к браку твоему приготовленья зрю,
Альберт тебя влечет невинно к алтарю.
В сей день навек ты с ним, навек соединилась,
И беззаконной страсть святая учинилась.
С тех пор я вечный ад носил в моей крови
С воспоминанием несчастный любви;
С тех пор с отчаяньем Шарлоту убегаю
И в ярости моей забыть ее желаю.
В богатстве, в почестях я счастия искал
И ими заменить тебя в душе желал!
Искал я милости в вельможах горделивых,
Но скоро, скучившись от сих предметов льстивых,
Соделать чтоб конец мученью моему,
Приближился мой дух к жилищу твоему.
К прелестным сим местам зачем я приближался?
Несчастный! Что я зрел и что найти старался?
Тебя супругою другого — не моей!
Мой дух стесняется при страшной мысли сей.
Где я? — Куда стремлюсь? — Теряюся — не знаю!
Его в объятиях твоих воображаю.
Он счастлив! — Может быть, и ты счастлива с ним?
Ах! сравнится ли ад с мучением моим?
О ты, которая мне сердце растерзала,
Любовь! всё от тебя душа моя страдала;
Взирай, как мучусь я, взирай и веселись,
Успехом твоего злодейства насладись.
Уже я ночь сию в твоей не буду власти,
Не буду от тебя! терпеть беды, напасти.
Но что я чувствую? — Всесильный огнь любви
Лиется и течет по всей моей крови,
Всё бытие мое тобою наполняет
И чувства у меня, и силы отнимает.
Томясь, насилу я: могу теперь дышать,
Насилу я могу в последний раз вздыхать…
Рука моя дрожит… все мысли помутились,
Туманом мрачнейшим глаза мои покрылись,
Не чувствую себя и слабо вижу свет…
О смерть! Ужели мой конец теперь придет,
Иль ты моей руки убийственной дождешься? —
Сие прочетши, ты, Шарлота, ужаснешься.
Хочу, мой милый друг, хочу признаться я,
К чему меня вела вся страсть к тебе моя.
Отчаяния глас в беспамятстве внимая,
Несчастью моему злодейством мстить желая,
Хотел преступников собою превзойтить,
Законы, долг и честь, и совесть позабыть,
В крови Альбертовой хотел я обагриться,
И, чтобы лютости примером учиниться,
Хотел я милую души моей сразить! —
А после — смертию мой пламень потушить,
Который был всегда мне в жизни сей мученьем.
Каким я варварским был понужден внушеньем?
Шарлота, я бы мог твоим убийцей быть;
В минуту ярости всю честность истребить,
Которую в душе я двадцать лет питаю,
Которую всегда священной почитаю.
Сколь добродетели мала над смертным власть,
Когда его влечет слепая сердца страсть!
Он должностью своей, рассудком преступает,
От преступления) на шаг один бывает.
Когда злодейство я сие предпринимал,
Которое в душе невольно проклинал,
Тогда природы глас уж сердце не внимало —
Отчаянье во мне все чувства задушало.
Я презирал людьми, и небом, и землей,
Раскаяньем моим, природой и — тобой.
На гнусность сих убийств без ужаса взирая,
Свирепости моей границ не полагая,
Себя еще во всем я правым почитал…
Но скоро я свое безумие познал!
Познал — и мысленно пред вами повинился,
В моем отчаяньи рассудком подкрепился.
Прошло ужасное мечтание, мой друг!
Живи! — будь счастлива! — с тобою твой супруг!
А я, оставленный в напастях сиротою,
Питался много лет слезами и тоскою,
«Скучая» жизнию, хочу оставить свет,
Где больше для меня уже отрады нет.
Умру! — мне смерть одна осталась утешенье,
Среди весны моей я дни влачил в мученьи,
Печалью, страстию, желаньем утомлен
И в бездну горести навеки погружен.
Ах! что и быть могло мне в жизни, друг мой, мило?
Несчастие во мне терпенье истощило;
Когда бы я конец своим напастям зрел,
Когда б хоть малую надежду я имел,
Когда б я смел еще сей мыслью насладиться,
Что славой я могу блестящей отличиться,
Тогда б, бессмертие стараясь заслужить,
В потомстве памятник себе соорудить,
Посмел бы я еще гоняться за мечтою
И почестей искать с печальною душою.
Но рок уже меня навек того лишил.
Довольно прожил я! довольно счастлив был!
Довольно зрелищем природы восхищался!
Теперь — лишь дней конец в отраду мне остался.
Пускай несчастные другие без меня
Влачатся в мире сем, и день, и ночь стеня!
Но тот, кто милыя души своей лишится,
Чужую зреть ее и должен с ней проститься,
Кто служит целый век игралищем судьбе,
Не нужен никому и тягостен себе
Кто горесть и тоску всечасно ощущает,
Тот должен умереть, тот благом смерть считает! —
Скорее дни мои хочу я окончать
И там, где смерти нет, спокойствие сыскать.
Кольцо всех уз моих рок грозный разрывает,
А с ним и всё прервать сим гневом побуждает.
Что делать в свете мне? Я в жизни всё прошел
И счастия ни в чем прямого не нашел.
То время: протекло, где, живостью пылая,
На крыльях мысленных с горячностью летая,
Я целый свет моим рассудком обнимал,
Всё видеть, всё познать, всё испытать желал.
Мне истин тысячи науки открывали
И существо мое всечасно умножали.
Теперь — бессилен стал, уныл и утомлен,
От многих горестей мой разум истощен,
Во мне уж пламень чувств навеки потушился,
Ах, долго я, мой друг, печалился, крушился.
И верю лишь тому, что только сердцу льстит.
Теперь душа моя к спокойствию летит.

Дщерь смерти! Мрачна ночь! Тебя я призываю,
Из коей перейти в другую ночь дерзаю.
Непроницаемой твоею темнотой
Мое убийство ты ужасное сокрой!
Готово к смерти всё, час страшный наступает,
Душа моя его с восторгом ожидает.
Недоуменьем я давно себя терзал,
Чего страшиться мне? — Я всё уж потерял.
«Ночной» укроет мрак цветущие долины,
Когда достигнет ночь предел своих средины,
Тогда оружие употреблю, мой друг!
Которым Вертера спасаешь ты от мук.
Рукой мне помогла, слезами поразила,
Ты яд мне подала, и ты же излечила,
Дорогу вечности открыла предо мной
И возвратила мне потерянный покой!

Шарлота! — когда ты оружие держала,
О сем намереньи, конечно, ты не знала,
Не знала, что я смерть определил себе,
Но, может быть, тогда предчувствие в тебе
Сумнение на ту минуту породило,
О ярости моей тебя предупредило.
Ах! «нет», ты думала лишь мне полезной быть,
Ты мнила тем к моей дороге послужить,
Не зная ничего, сих бедств не ожидала,
И мнимый мой отъезд ты верным почитала.
Я еду — ты велишь, и всё меня влечет.
Мне неизвестен путь — известен мой предмет.
Я скучный, грустный мир навеки оставляю
И, к вечности летя, на свет другой взираю!

Шарлота, милый друг, покойся в сладком сне,
Не зная, сколько бедств соделала ты мне,
И, может быть, теперь с приятною мечтою
Вкушаешь прелести блаженства и покою.
Ты спишь — и тихо грудь вздымается твоя,
Не знав, к чему ведет меня любовь моя.
Ты спишь! — А Вертер твой печальный век кончает.

Ты спишь — а он теперь в последний раз вздыхает…
Когда проснешься ты, увидишь солнца свет,
Узнаешь, что его в сем мире больше нет,
Что он не мог снести жестокости судьбины,
Что он любил тебя до самыя кончины,
Что век он образ твой в душе своей хранил
И что последний вздох он милой посвятил…

Будь счастлива, мой друг, и жизнью утешайся,
Среди семьи своей покоем наслаждайся,
А я — а я теперь в ночь вечную иду,
Так хладен, как земля, на землю упаду.
Забудет мир меня, и я его забуду,
О всем, что мило мне, и помнить уж не буду.
Когда мое письмо последнее прочтешь
И нежную слезу о Вертере прольешь,
Я буду хладный прах, всех чувств моих лишуся
И, может быть, тогда в ничто преображуся.
Какое слово я ужасное изрек!
Ничтожество, тебя страшится человек!
Тебя и изверг сам никак не понимает,
Тебя в душе не ждет, хотя и призывает!
Неужели навек исчезнуть должен я,
Неужли мне на то дана душа моя,
Чтоб после смерти чувств и разума лишиться,
Не к вечному отцу — в ничтожность обратиться.
Безбожной мысли сей невольно я страшусь!
Когда я телом в прах моим преобращусь,
Тогда душа с землей навеки разлучится,
Тогда она с творцом своим соединится.
Без страху я теперь оставлю мир земной
И лучший вижу свет теперь перед собой.
Но, может, нас сия надежда обольщает
И смертный только лишь желание питает
Сим ожиданием печали усладить
И в вечности себя от праху отличить?
Не сами ль мы себя обманом занимаем,
Надеждой счастия несчастья облегчаем?
Но можно ли тогда себя мечтою льстить,
Когда уже должна прерваться жизни нить?
С младенчества душа бессмертья ожидала,
На сем спокойствие невольно основала,
Нас чувством сим творец всевышний наградил,
Всегда ждать лучшего невинных научил.
При сем светильнике сумненье исчезает,
Как солнце, истина священная сияет!
Ах! я не тщетно льщусь! на мой конец смотрю
И пристань к счастию перед собою зрю.
Там нет ни мрачных туч, не слышно бури стона,
Там больше ненужна невинным оборона;
Там кроткий, тихий ветр умеренных страстей
Не может волн поднять, как в грустной жизни сей.
Любовь, которая здесь смертного терзает,
Пример своих злодейств в конце моем являет, —
Сия любовь не так в пределах тех сильна,
С рассудком, с верностью там царствует она,
Там чистый пламень свой в сердца она вливает
И счастием прямым бессмертных наделяет.

Шарлота! милый друг, мне всё, мне всё твердит,
Что там, на небесах, нас бог соединит,
Что «нежно» чувствовать в пределах вышних знают
И что любовь и там блаженством почитают.
В последний раз стою, смотрю на небеса,
На бледную луну, на темные леса,
Смотрю — и дух во мне невольно унывает,
Шарлота — всё сие твой Вертер покидает!
Не буду больше я златое солнце зреть,
Не буду на красы вселенныя смотреть,
Не буду по лесам один с тоской скитаться,
Глас слышать соловья, слезами обливаться
И стоном горестным и рощам наскучать.
Ужасно, милая, природу покидать!
Прости, зеленый луг, прости, ручей сребристый,
Долины, рощицы и бережок кремнистый,
Любовь, друзья, мечты! Я всех оставил вас,
Прощаюсь с милыми уже в последний раз!
Когда о мне сосед чувствительный вспомянет,
Придет — увидит гроб — и, может, плакать станет.
Благодарю тебя, всевышнего творца!
Несчастных и сирот беспомощных отца,
Который, усладить хотя мои мученья,
Мне слезы горькие послал для утешенья.
Ты сам, творец любви! мне нежность сердца дал.
Я ангела любил, и что ж за то! — страдал!..
Природа, трепещи, минута наступает:
Твой сын, твой нежный друг навеки покидает —
Последний день его почти уже протек!
Шарлотою любим, спокойно кончу век.
Шарлота, я тебя люблю и заклинаю
Исполнить то, чего в последний час желаю:
Недалеко от мест, где дни твои текут,
Где нежность, грации с Шарлотою живут,
Два дуба листвия свои соединяют,
Под тенью «путника» от зноя сокрывают,
Цветут на берегу сребристого ручья;
Тут часто слышен глас печальный соловья,
Подале, на лугу, безмолвье обитает,
Но оное зефир весною покрывает
И тихо листьями густых дерев шумит,
Когда в природе всё покоится, молчит!
Тут я картинами природы восхищался,
Тут я Шарлотою «всечасно» занимался,
Тут я дней будущих блаженства ожидал,
Тут прах мой скрыть вели, где о тебе мечтал.
Когда под вечерок день ясный потемнеет,
Уныние тобой невольно овладеет,
Когда на небесах не будет мрачных туч,
Не скроется еще за горы солнца луч, —
Сойди, мой милый друг, в прелестные долины
Дивиться! красотам природныя картины!
Где, с тенью смешанный, увидишь слабый свет, —
Ты там найдешь другой, ужаснейший предмет.
Пойдешь — и с горькою, чувствительной слезою
Увидишь хладный прах, заросший муравою!..
Увидишь, что ручей медлительный бежит.
Тут сердце Вертера несчастного лежит.
Ты вспомнишь, что я был всегда пленен тобою,
И скажешь с горестью, с невольною тоскою:
«Он в младости увял! — его уж больше нет! —
Он здесь покой нашел, страдавши много лет.
Смерть вольная его мучения скончала.
Зачем несчастного страдать я заставляла,
Зачем участницей в убийстве сем была,
Я в сердце яд ему с любовию влила,
Я разум Вертера невинно помрачила,
Среди весны его спокойствия лишила?
О Вертер, над твоим я прахом слезы лью,
Последний долг тебе от сердца отдаю!..»
Тогда увидишь ты, что гроб мой потрясется,
Твой нежный вздох ко мне, Шарлота, донесется!
Не буду я себя и тамо обвинять,
Что страстию к тебе такою мог пылать…
Отец природы всем в природе управляет,
Который смертного судьбой повелевает,
Отец вселенныя, и неба, и земли,
Прими несчастного в объятия твои!
Как нежный сын, к тебе от горестей стремлюся!
Прости мне! — кровию своей я обагрюся.
Прости мне! — я найти спокойствие спешу
И, может быть, его, не зная, я ищу.
Законам, может быть, твоим сопротивляюсь,
Любовь — властитель мой, любовью управляюсь.
Не следовать ее веленьям не умел,
Она влечет меня — а сам я не хотел!
От милости твоей прощенья ожидаю
И на тебя свою надежду полагаю:
Ты внемлешь слабый крик беспомощных птенцов.

Ты истинный всегда несчастному покров,
Ты сердце зришь мое, в душе моей читаешь, —
Прости несчастного! — ты слабому прощаешь!
Но — ах, какой теперь внимаю страшный звук!
Шарлота! Полночь бьет! прости, мой милый друг!

1801

Сокройтесь пирамиды славны
Из сонма гордаго чудес!
Кто бог ваш? — страсти своенравны;
Что блеск ваш? — кровь и токи слез!
Везувий, Этна — мира дива;
Что окрест? — пламени рекой
Пожранный град, и весь, и нива;
Страдальцев слышен стон глухой!

Где памятники, где кумиры,
Вещатели прямых доброт.
Пред коими богатый, сирый,
Благоговейны слезы льет?
Как редко мы триумф видали,
Которой небо и земля
Согласно бы торжествовали,
Заслугу праведну хваля?

О благость, сильных украшенье!
Тебя взыскует алчной взор:
Где трон твой, райское селенье,
Твоих служителей собор?
Где мирты, лавры процветают —
Твоя благословенна сень?
Где музы кроткия дерзают
С тобой сокрыться в скромну тень?

Блесни, блесни безсмертной славой!
Средь предразсудков и сует!
Разсей сонм прелестей лукавой,
Которым служит жалкий свет!
Дай силу правде, святость — воле;
Природу смертных освяти;
Возсядь на царственном престоле,
И нам законы возвести!

Когда вселенна исходила
Из мрачной нощи в бытие,
Ты в солнце став, благословила
Тогда создание свое!
И мир из темной колыбели
Возник, одеян красотой,
Младыя звезды возгорели,
Венец составя над тобой!

Ты взор простерла и родился
Во прахе мертвом жизни дух.
Помыслила, — и воскрилился
Ум сильный из тумана вдруг!
И смертный разумом чудесным
Весь мир объял и очертил;
Но чувством благости небесным
Свои триумфы освятил.

«Мир — опыт! — ты ему вещала. —
Даю свободу: жду плода».
И зло со благом сочетала,
Чтобы возвысить честь труда.
В пределах твоего владенья,
Во свете дня, во тьме ночей,
В пременах скорби, наслажденья:
Везде любовь души твоей!

Бог дивен, от небес дающий
Свой суд в карающих громах!
Бог дивен, на земли живущий
В благих, чувствительных сердцах!
Под гнетом бедствий мы страдали,
Но ты сошла — и мрак исчез!
Нам наши слабости сказали:
Есть Бог! — есть страждущим Отец!

Следы твои — покой и радость!
Ты носишь изобилья рог!
Ты здесь лелеешь, учишь младость,
А там прощаешь, яко Бог!
Весами ль правишь? — Ты есть правда;
Мечем? — Отечества — оплот;
Кадилом? — Ты совет, отрада,
Залог божественных щедрот!

Что страннику средь моря звезды,
То для несчастных образ твой.
Ты в виде дружбы, и надежды,
И веры, и любви святой
Ведешь их тайною стезею
В отеческий, наследный край;
Ты примиряешь их с судьбою,
И на земле сияет рай!

Все мира блага — хлад и тленность;
Разсыплешь их, — то перл небес:
Благотворенья драгоценность,
Богатство благодарных слез;
Когда ж прейдем сей путь истертый
Несчастий тяжкою стопой,
Ты к нам приходишь в виде смерти,
И вечность блещет за тобой!

Трон гордый без тебя сияет
Кометой, тучей громовой;
Где солнце жжет, — не оживляет,
Там язвы возраждает зной.
Твое лишь сердце, взор твой нежный
Перун готовой погасят,
И радугою скиптр железный,
И богом нам царя творят!

Ты трон его кругом обставишь
Собором ангелов твоих!
Как горний трон взнесешь, прославишь
Среди властителей земных;
И в сад вселенна пременится,
И луч твой кроткий, золотой,
На льдах Сибири отразится
В тебе сердечною слезой.

1806

Жизнь смертных — тяжелое бремя,
Страдание — участь людей.
Надейся на будуще время,
И слезы украдкою лей.

Печали везде за тобою,
Готовься, хоть рад, хоть не рад!
Не волен ты сам над собою:
Споткнешься в дороге стократ!

Пусть так, но и дружества чувство —
Утеха сердцам молодым.
Ах! дружба — придворных искусство:
Мы часто обмануты им.

Коль выгоды видят — ласкают,
Нет выгоды — знать не хотят.
Царей и вельмож презирают,
Как скоро пропал их парад!

«Любовь — утешенье несчастным!» —
Так думали люди всегда.
Ах, можно ли верить прекрасным?
Им верить, не верить — беда!

Кто любит несложно, сердечно,
Насмешки, мученье найдет.
Живущий без страсти, беспечно,
Не дышит, но камнем живет.

В вельможи хотите добиться?
Но что же вам прибыли в том?
Вельможе почасту не спится:
Став знатным, он стал всем врагом.

Сегодня, как башня, возвышен,
А завтра — на улице прах;
Сегодня величествен, пышен,
А завтра — лежит на Филях!

Ученый ученьем гордится,
Но где же? — В передней глупцов!
За дальние сферы стремится,
А дома — не видит углов!

Все мудрые вольности дети;
А в них-то и низость, и бой,
Друг другу коварство и сети!
С слепыми сам будешь слепой.

Герой на войне погибает
За странное слово — за честь!
Минута — он всех поражает;
Минута — к жене его весть:

«Супруг твой погиб на сраженьи!»
Скажите ж, чего он искал?
О, ложных честей обольщенье!
Все ровны: кто бил и кто пал!

Богатый для светлого злата
Полвека и полз, и не спал.
Какая же низости плата?
Златым истуканом он стал.

На карты, на вина, на пиво,
Всемощный, он таксу дает;
А сердца заботам — о диво! —
Он таксы прямой не найдет.

Друзья! от чего мир негоден,
По той же причине хорош.
Здесь всякий на выбор свободен:
Что сеешь, то ты и пожнешь.

Ни знати, ни злата, ни власти!
Нам бог не хотел даровать,
Но вместе нам не дал и страсти
Излишнего в жизни желать.

Он дал нам спокойство и скромность,
И маленький ум для себя,
Веселья и горести томность, —
Немного дала нам судьба!

Он дал нам бесценную радость —
Немногое вместе делить,
И сильным безвестную сладость —
В посредственном всё находить.

О братья, сплетемся руками!
Пойдем в предназначенный путь!
Когда ж утомимся играми,
Он даст нам могилу заснуть.

Для будущей жизни прекрасной
Там те же вам чувства питать;
Там станем, как здесь, мы согласно
Одною любовью дышать.

1808

Страдания любви разлукой облегчатся!
Я думал прежде так; от милых мест бежал,
Которые моей жестокою гордятся.
Сокрытый в сих лесах, куда не проникал
Свет солнечный вовек, повсюду обретаю
Одно безмолвие; но где покой — не знаю.
Блуждая в тайной тьме излучистых путей,
Достиг я наконец вершины гор надменной,
Делящей облака, ходящие под ней.
Какое зрелище! — мой взор обвороженный
Летал в безмерности, расстланной предо мной;
Явилось море мне равниною чудесной,
Слиянною вдали с лазурию небесной!
Минута! — всё цветет; и в ясности живой
Играющий зефир жар солнца прохлаждает;
Но вдруг — повсюду тьма! и буря завывает!
Когда зима престол свой ставит на горах,
В то время летний зной свирепствует в полях!

В громовом шествии пылающия лавы
Погибли все весны забавы и труды;
Растопленный гранит являл ее следы.
Лоева зачахли вкруг; в унынии дубравы.
Ни милый птичек глас, ни дикий рев зверей
Не смеют пробудить пустыни мрачной сей!
Всё тихо, всё мертво! — умрите ж, воздыханья!
Умрите, бурные желанья!
Моя надежда — призрак сна!
Жестокую навек забудем,
Злой пламень истребим иль будем
Непостоянны, как она!
Нет! нет! — нигде себя не скрою:
И здесь найдет меня любовь!
И здесь прелестная со мною.
Противлюсь — и пылаю вновь!
Довольно имени любезной —
И вновь поток лиется слезный!
О боги!.. ах! когда престану я страдать!
Сокройте от меня вы взор ее прекрасный!
Тушите страсть мою! — она, как грозный ад,
Свирепствует в груди. — Усилия напрасны!
Тогда бы перестать любить,
Когда престал ты милым быть!
Меж тем как в жалобах и пламенных слезах
Я изливал свои сердечные мученья,
Явились новые предметы удивленья,
И мрак уныния исчез в моих глазах!

Я зрел: передо мной, рождаяся, кружились
Повсюду быстры ручейки,
И в детской резвости, слиявшись, вновь стремились
В кипящей полноте свирепыя реки;
Терзая грудь брегов, клубясь в ожесточенье,
Влекла она с собой потоп и разрушенье;
Дробимый ветром шум стонал в глуши лесов;
И древний океан, в величестве смущенный,
Приемлющий ее в объятья растворенны,
Казалось, уступал неистовству валов!
Я зрел: утесы обнаженны,
Подъемляся челом,
Грозили досягнуть в пределы возвышенны,
Отколь свергался гром!
Там древность чудная везде изобразила
Священную печать… взор, мысль моя парила
Вослед ревущих вод — от гор к другим горам,
От облаков ко облакам,
Из бездны в бездну преносилась,
Но вдруг во ужасе своем остановилась!
Природа дивная! здесь, здесь твой тайный храм!
Я прикасаюся! ко матерним стопам.
О, как приятна мне унылость дебрей диких,
Начальныя черты трудов твоих великих.
Я в чувствах сладостных, как отрок, веселюсь
И с трепетом дивлюсь!
Почто не можно мне в юдоли сей блаженной
От света утаить остаток скорбных дней,
Почто нельзя отдать ей горести своей!
Она везде со мной! — когда, ожесточенный,
Хочу неверную навеки позабыть,
Язык мой изменяет!
Он имя милое невольно повторяет;
Сказав однажды, я стремлюсь его твердить;
И дебрь пустынная, всех тайн моих могила,
Ему ответствует стенанием глухим;
Моя рука его на камне начертила
Со именем моим!
Быть может, странник здесь, на сих древах почтенных,
Найдет следы имен, любовью освященных,
Смутится он; и в миг восторга своего
Внезапно возгласит: «Чрезмерна страсть его!
Он пел любезную во тьме уединенья;
Он плакал без друзей, страдал без утешенья;
Прочтем его стихи, слезами их почтим:
Любовь, сама любовь рыдала вместе с ним!»

1806

Остановися, росс! Се путь твоих побед;
Се путь к могуществу, к державе похищенной;
Се подвиг, счастию потомства посвященный.
Бог мщения — твой вождь; тела врагов — твой след;
Добыча милая — родительские кости [2],
Не защищенные и матерью-землей
От хищных, лютых чад неверия и злости.
Ты шел, и прадеды-страдальцы пред тобой
Неслися в облаках, как молньи пред громами;
Вниз падали мечи [3], и глас гремел в боях:
«Отмсти, отмсти за нас на наших же гробах!»
Кто может стать на брань с неистовыми львами,
Которых бедствия, гоненья, плен и глад,
Два века страшные [4] учили побеждать?
Пошли, ударили — и цепи сокрушились;
Россия процвела и славой, и красой!
И, скиптром очертив полсвета пред собой.
Вступила на среду, и царства преклонились.
Где ж те, которых кровь дала нам жизнь и свет,
Где ж те, которых кровь нам славу искупила?
Мать нежная своих героев не забыла:
Се высится гора на месте их побед.
Се богу-мстителю возник алтарь любови
Из праха славных жертв, упадших за него [5],
Отверзлись небеса над полем скорби, крови,
И счастье мирное украсило его.
Забыло эхо гул военной непогоды
И учит по лесам лишь песни пастухов;
Весна румяная там водит хороводы,
Где прежде грозный Марс водил своих сынов.
Бог мира семя благ на ниве бедствий сеет,
И над могилами, где кровь лилась рекой,
Как море зыбляся, златая жатва зреет.
Там резвятся стада, рассеясь под горой;
Там робкая любовь с беспечностью играет
Под дубом вековым, которого в тени,
Быть может, некогда, во времена войны,
Израненный герой, с сим светом расставаясь,
На ветви гибкие повесив бранный меч,
Друзьям еще твердил отечество и честь.
В сумра.ке вечера оратаи, сбираясь
На холм, скрывающий великих предков прах,
Заводят разговор о страшных временах,
И трепет по сердцам бежит струею хладной,
Когда ведется речь про бурю сечи ратной.
Им кажется вдали: полки богатырей,
Склонясь на облака, луною посребренны,
Несутся — не в грозе, не в треске стрел, мечей,
Но так, как гении-хранители вселенны!
Там воет темный бор, их чувствуя приход;
Река игривая свой бег остановляет;
Звенят оружия, сокрыты в недрах вод; [6]
И, кажется, гора чело приподнимает,
Чтоб плески радости и славы повторять.
Сюда приди, о росс, свой сан и долг узнать.
Здесь горняя любовь, в устах своих героев,
Речет к тебе: «Постой, мы пали среди боев,
Мы пали за тебя, за твой покой и честь:
Помысли, что нам в дар возможешь ты принести».

[1] По Коломенской дороге, в 30-ти верстах от столицы, при самой переправе через реку Москву, на горе находится преогромная насыпь, в знак бывшего там сражения с татарами, опустошавшими столько времени Россию. Здесь погребены убитые россияне. Я восходил на вершину кургана. Прекрасное местоположение, вдали древняя столица, которую (по крайней мере, так уверяют) можно видеть отсюда в ясную погоду, самый курган, как величественный памятник упадшим за свободу отечества, — вот что заставило написать сию пиесу. (_Примеч. автора_.)

[2] Это было зверское обыкновение татар. Они разрывали гробы знаменитыхроссиян по жадности к богатству; они из черепов убитых героев делали чаши иупотребляли их при пиршествах. Россияне дорогою ценою выкупали сиидрагоценные остатки своих соотечественников. (_Примеч. автора_.)

[3] Такие чудеса часто встречаются в летописях. (_Примеч. автора_.)

[4] Почти двести лет Россия находилась под игом татарским. (_Примеч. автора_.)

[5] На вершине кургана была построена церковь, в которой совершались поминовения по усопшим. И теперь еще видно несколько камней, означающих место алтаря. На одном из них вырезано имя святого, которому посвящен был храм. (_Примеч. автора_.)

[6] В реке Москве нередко находят и поныне древние оружия, как-то:
бердыши, кольчуги, колья и пр. (_Примеч. автора_.)

Дорога ко друзьям верна и коротка;
Но в наш проклятый век железный
Стал надобен маршрут и к дружбе даже нежной!
Итак — вам встретится сперва Москва-река.
Ступайте по стезе, давно уже известной
Бедами россиян; дерзайте на паром
И по Смоленской прокатитесь
До ближняя горы, где бьют Москве челом.
И вы не поленитесь
Последний дать поклон московским суетам,
И тотчас влево от Поклонной
К унылой Сетунки струям,
И близ Волыни сонной
К Очакову направьте путь,
Отколе сладостный писатель Россиады
Вливал восторги в русску грудь.
А там без веяния преграды,
Стезею ровной и прямой,
Вы на Калужскую явитесь столбовую
И мимо Ликовой
В деревню въедете ямскую:
Ее Давыдковом зовут.
Оттоле… как сказать?. вот вся премудрость тут:
Вы там заметьте дом, зовомый постоялым,
И близ его ворот
Велите рысакам удалым
Налево сделать поворот.
И, поручив себя: всесильной вышней воле,
Стремитесь к Старому Николе,
Где барин Есипов уже пятнадцать лет
Готовит сахар нам, а сахару всё нет!
А там — что говорить? — Малютка всякий скажет!
Где радость, где любовь, где Жодочи для вас,
И путь вернейший вам укажет,
И вы с любезными обниметесь чрез час!
Когда же путь свой совершите,
Прошу вас, о певце печальном вспомяните,
О скуке сироты, коль можно, потужите
И всем его поклон нижайший объявите.

1812

Небесна, кротка дщерь, драгая,
Невинность чистая, святая,
Невинность, светлый сонм красот!
Тебя, друг ангелов блаженных,
В юдоли бед — в местах плачевных,
Мой ищет взор, и — не найдет.

Мой ищет взор, увы! напрасно!
В сем свете нет уже прекрасной!
В сем свете нет! — и злобной свет
Лишен тебя, — еще хранится?
Лишен блаженства, — не мутится?
Лишен души, — еще живет?

И огнь небесный, разъяренный
Досель не попалит мир бренный,
Сей огнь, сразивший злый Содом?
И Бог, невинности Отмститель,
Веков, вселенныя Правитель,
Еще над нами держит гром?

Увы! достойны мы стократно
Погрязнуть в аде невозвратно,
Мы, кои, — позабыв себя,
Забыв, что наша жизнь благая —
Стезя к покою лишь прямая,
Невинность, презрили тебя!

Тебя, которая от века
Должна быть другом человека,
Щитом, и славой, и красой;
Ты бытие с ним восприяла,
Ты тот прекрасный оживляла
Едем для праотцев собой.

Где скрылся век сей драгоценной?
Мы, мучась в бездне зол плачевной,
Уже не верим, что он был.
Почто мы не жили зараней?
Не ад ли сто отверз гортаней,
Дохнул, — и век сей помрачил?

Тогда коварство, лесть и злоба,
Гонящи нас теперь до гроба,
Не смели светом управлять;
В блестящи, скрытыя одежды
Не смели хитрые невежды
Судьбины смертных озлоблять.

Под лучезарным кротким небом,
Под животворным ясным Фебом
Природа весело цвела;
На троне мирном возседая,
Лилейным скиптром помавая,
Там вечная весна была.

Сынов эоловых свирепых
Стесняли тяжкия заклепы
В пещерах Норда ледяных;
По своду неба голубому
Катящагось, трясуща грому
Не слышно было в днях златых.

Кровавы брани не кипели,
Железны цепи не гремели,
И не стонало дно земли
Под тяжестию стен кремнистых;
Кипящих, бурных волн сребристых
Не разсекали корабли.

Гранитны страшных гор громады
Не превращались в храмы, грады.
Там роскошь жадною рукой
Земнаго недра не терзала,
И прах во злато не ковала,
И взор явить не смела свой!

Блаженны пастухи, простые,
Сердца невинныя, драгия,
В златыя жили времена;
Их ложе — травы испещренны,
Покров их — ветви соплетенны,
Закон их — простота одна.

Невинность с ними обитала,
Она их счастье составляла,
Была их славой, красотой;
Ея уставы непременны
В сердцах их были впечатленны
Природы мудрыя рукой.

Она жила, жила меж нами,
И мы не мучились бедами;
Но, ах! сколь долог был сей век!
Раздор явился во вселенной,
Потряс свой пламенник зловредной,
И пал несчастный человек!

Как тучи мрачные горами
Сошлись, — ревут под небесами
Так огненной летя стезей
Беды над смертным возшумели,
На шар сей страсти низлетели,
И с воплем улетел покой.

Невинность с плачем и слезами,
Гонима злобными врагами,
Идет в пещеры и леса;
В пустынях кроется от смертных,
Гоненья терпит неисчетны,
И вопиет на небеса.

Слепые смертны мы, слепые,
На приключенья ропщем злыя
И сами их себе творим.
Гласим с слезами: дни прекрасны
Бегут от нас!.. Ах, нет! несчастны,
Не сами ль мы от них бежим?

Почто за вредными страстями
Нам бегать скользкими путями,
К ним простирать свой взор и слух?
Когда к нам истина вещает,
Как добродетель к нам сияет,
Тогда из нас всяк слеп и глух.

Ах! нельзя в аде зреть блаженства,
В невечном, бренном — совершенства:
В позорном тлене — мирных дней:
Во хладном Норде — ив тенистых,
Громад — во знойном юге льдистых,
Спокойства — во плену страстей.

Опомнись, смертный помраченный,
Возстань, во прахе погребенный,
Покров с очей своих сорви!
Против разящих стрел отмщенья
Поставь щит кроткаго смиренья,
Исправься, укрепись, — живи!

1806

Среди трудов, забот всечасных,
Чем рок меня обременил,
Возможно ль, чтоб, места прекрасны,
Я вас когда-нибудь забыл?

Места возлюбленны, священны!
Вы слышали мой первый глас,
Век счастья, радости блаженный,
Век юности протек у вас.

Почто, прешедши горы снежны,
Почто и ныне не могу
Упасть родных в объятья нежны
И скорбь забыть друзей в кругу?

Конечно, милых взор возможет
Мне утешенье принести,
А здесь меня скорбь люта гложет,
И нет, кто б мог меня спасти.

Нет, нет, — и я терзаться должен,
А там — окончить век мой злой;
Но где предел сей мне положен?
О мысль! не мучь мой дух собой!

Быть может, и сие мгновенье
Меня со светом разлучит;
Последний вздох и помышленье
Во гроб со мною заключит.

Быть может, ночь сия началом
Спокойной, вечной ночи мне,
И острым люта смерть кинжалом
Меня сразит в сладчайшем сне.

Быть может, что я день прелестный
Не встречу завтрашний еще;
Чрез час мой будет друг любезный
Уже искать меня вотще.

Вотще, — и гроб мой не омоет
Никто, никто слезой своей,
Земля чужая кости скроет
Далеко от родных костей.

А вы, родители любезны,
Вы сына будете мечтать
В живых, — когда уж члены тленны
В сырой земле начнут сгнивать.

Когда ж свирепый случай, страшный,
Вам весть печальну принесет,
Увы! и сын, и сын несчастный
Вам тяжку рану нанесет.

Сын, ложным блеском ослепленный,
Что слезы ваши, скорбь презрел,
Презрел объятья ваши нежны
И призраку вослед пошел.

Пошел, мечтой прельстясь, пустился
Еще от самых юных лет;
Почто ж? — чтоб с светом подружился
И испытал тьму новых бед.

Где, где вы, замыслы надменны,
Надежды якорь, счастья луч?
Исчезли, как при солнце темны
Вдруг исчезают горы туч!

Исчезнет всё с тобой, несчастный!
И что ж!.. родители! друзья!
Увы! и за труды всечасны
Ничем не заплачу им я!

Они в бедах — ты не поможешь,
И членов дряхлых, что тебя
Носили, — ты понесть не можешь,
Покоя старость и любя.

К чему ж вы, тщетный труд, науки,
Для коих столько бед терпел?
К тому ль, чтоб большие лишь муки
От просвещенья приобрел?

К тому ль, чтоб кротких муз в соборе
Я слезы беспрестанно лил?
Чтобы, как бурь крутых в раздоре,
В страстях противных век губил?

Излейте бальзам благовонный,
Излейте радость, мир, покой
В мои ослабши чувства, полны
Болезни, скорби едкой, злой.

Вы всё мое богатство в мире;
В вас чту себе своих друзей!
В тебе, возлюбленнейшей лире,
Отрада вся душе моей!

1798

Чего желал, что пел, что в свете мог любить —
Всё в ней, всё только в ней!
Чем может бог одних счастливцев наградить —
Всё в ней, всё только в ней!
Как легкий, томный сон, беды мои прошли,
Всё чрез нее и с ней!
Я счастия искал напрасно на земли:
Ах! счастье только с ней!
Кому всю жизнь свою охотно я отдам,
Всё ей, всё только ей!
Когда добрее был к несчастным, к сиротам?
При ней, всегда при ней!
Когда я выше всех: и смертных, и богов?
Когда сижу при ней!
Я целый мир забыл: богатство, блеск чинов;
Что нужды в них при ней?
Что к счастью я рожден, что сердце я имел,
Я то узнал от ней.
В безвестности, в глуши я новый мир обрел
С одною только с ней!
О боже праведный! последний час пошли
Сперва ко мне, не к ней!
В ком ты достойнее сияешь на земли?
В душе Элизы — в ней!
Чем лучше возмогу тебе я угождать,
Как не любовью к ней?
И там, на небесах, в обители отрад,
Моя отрада в ней!

1815

Повсюду и всегда, о братья! смерть за нами:
Беспечной юности на счастливых лугах
Таится, хитрая, меж детскими играми;
Нас ловит, спутанных сует земных в сетях;
И каждый быстрый миг — всемощныя посланник —
«Готовься! — он гласит, — готовься: смерть с тобой!»
Не знает человек, сей жалкий, бедный странник,
Где должен положить дорожный посох свой!

Почто же мучиться в последний час тоскою?
О милые! почто смущать великий час,
К которому добро и зло готовят нас?
О том, о том скорби душою,
Чего не думал ты лишиться никогда!
Конец — живущего чреда!
Господь берет, что дал, — свой дар заимобразный!
Лишь буйственной душе, пороком безобразной,
Прилично сильного за то одно судить,
Что бренность вечностью для ней не может быть,
Что он с бессмертием нам не дал бед бессмертных.

Смотри — в дорогах неиссчетных
С тобой, и пред тобой, и за тобой идут
Все сродники твои, всё, что для сердца мило;
Но, ах! коль многих нет!.. там друг твой, там отец!
Зовут тебя, зовут! а ты… с тоской унылой
Сретаешь радостный конец
Разлуки — с горестью борьбы уединенной!

О вы, хранимые рукою сокровенной!
О вы, которые со мной
Несете общий крест, сражаясь со врагами:
Несчастьем, суетами,
И злобой, и собой!
Ужель прольете токи слезны,
Коль друг утраченный, коль спутник ваш любезный
От бедствий сих найдет спасенье прежде вас?
Хотите ли, чтоб ваш знакомый, скорбный глас,
Проникнув в райскую обитель,
Мое блаженство отравлял,
Чтоб я средь радостей и там о вас рыдал?
Нет! нет! — «рыдай о злых», — велит земли спаситель.
О спутники! тогда не пожалейте слез,

Когда, забвенный от небес,
Поправ и честь, и долг, и истину святую,
Униженный душой, узнаю плен страстей;
И, волей уклонясь от праведных путей,
Им в буйстве предпочту стезю порока злую,
Забуду и себя, и незабвенных вас…
Вот смерть ужасная, разлука невозвратна!
Тогда оплачьте вы стократно
Не смерть, но моего рожденья лютый час!

1803

К Тебе я духом возвышаюсь,
Первоначальная Вина!
Источник вечный жизни, света!
Пред Кем парящий разум мой
Едино только изумленье,
А чувства сердца моего
Едина только благодарность.
Непостижимый! Кто дерзнет,
Во прахе смертности живущий,
Твое величие обнять?
Но — Ты Отец наш! — Ты позволил
Дивиться благости Твоей!

Когда я в сладком восхищеньи
Дерзаю мыслить о Тебе,
Я сам кажусь непостижимым.
Ты в тайне сердца моего
Скрыл сущности Твоей все тайны,
И невмещаемый в мирах
Вместил Себя — для слабых смертных,
В небесном чувствии добра,
В надежде радостной безсмертья!
Природа — Твой гиероглиф;
Так! Каждый света луч приносит
Благословенье нам Твое.

Кто смеет положить пределы
И круг и дни Твоим делам?
Могла ль всесовершенна Благость,
Могла ль не действовать когда?
Пусть чада вечности сокрытой,
Пусть веки сотрясут свой сон,
И станут, и рекут пред нами:
«Мы зрели первый жизни луч!»
Отец! Наш мир тогда создался,
Как стали чувствовать Тебя
И разуметь Твои щедроты.
Твой мир для нас непостижим.

В таинственном судеб чертоге
И жизнь и смерть служа Тебе,
Согласно держат цепь творений.
Огонь, обнявший светлу твердь,
Ревущи воды в темных безднах
В потопе, трусе и громах,
Все Богу благости покорно.
В пространном царстве бытия
Недвижность держится движеньем,
Нетленность тленностью цветет,
В пременах скрыто постоянство,
И единица — в числах тем.

От трона Твоего, как искры,
Мелькая в мраке пустоты,
Лиются солнцы безпрестанно,
И новы множатся миры,
Как духи, окрест пред Тобою.
Безбрежной жизни океан
Волнуясь под Твоей рукою,
Вдруг кажет гроб и колыбель.
Ты промыслом Твоим всесильным
На безконечность распрострись,
Единой мыслью сопрягаешь
Начала, средства и конец.

Не Ты ли держишь, Несказанный!
И нравственный, чудесный мир?
Твою велику мысль и волю
Словами пламенными нам
Везде природа начертала;
Любовь Божественна сошла,
И сердцу их истолковала,
И встали царства средь пустынь.
Жезл пастыря нарекся — скипетр,
И холм семейственный — престол.
Отец в царя преобразился,
А царь — в подобие Твое!

Подобно грозным исполинам,
Сии моральные миры,
Народы, племена и царства
Восходят на лице земли!
Ты их питаешь, движешь, славишь;
Ты судишь мир, Ты судишь брань.
Речешь — как тени исчезают;
Воззришь — и снова оживут.
Цветут, созреют и увянут,
Когда Ты соберешь с них плод.
Парит дух сильный разрушенья
И сеет зерна бытия!

Великий Боже! что есть смертный?
В преступной дерзости своей,
Мечтает он с небес похитить
Сей дивный мирозданья план,
В Твоем сокрытый разуменьи.
Не выше ль наших слабых сил
Тебе в самих себе дивиться;
Тебя в самих себе искать
Не есть ли вечность наслаждений?
Рабы мечтаний и сует!
Мы ищем там, где Ты таинствен,
Иль там, где нет Тебя для нас…

Единой благостью приближен
Ко смертному Безсмертный Ты.
Что человек без ней? — Ничтожность!
Беднее нечто, чем ничто!
Когда слепыя заблужденья,
Исчадья гордости его,
Творят сей мир пустыней бедствий,
Тираном — Бога; злом — добро;
Огнем могильным — здравый разум;
Когда, как в паутине червь,
Я померкаю и томлюся
В своих же собственных сетях,

Тогда блеснет небесна благость,
И сердцу придает крыле,
Парить туда, где ум не может,
И бедный смертный, прах земный,
Во свете ангелов сияет,
И в братском хоре их цветет,
И с ними съединяет руки
В цепи Божественной любви,
Из мира к миру распростертой,
И от небес на небеса!
Тогда, Творец и мир оправдан,
Тогда во мне и в мире рай!

Тогда — благая непостижность,
Я чувствую, дышу Тобой,
И жизни день — и нощь могилы,
Тогда все светло для меня!
Чего, чего страшиться боле?
Пускай жестокий рок совьет
В руках своих неутомимых
Удельный свиток наших дней;
Пусть кровь творения, движенье,
Замерзнет в жилах вещества,
И пульс всеобщий прекратится,
И все покроет мертвый сон.

Но Ты велишь — и вечность снова
Объимет и пробудит все!
Тогда возстанет, как светило,
Твоя пред нами правота;
И мрак-прошедшаго вечерний,
И будущего ранний свет
В единый полдень превратятся,
В зерцало славы Твоея.
Тогда падет сей мир ничтожный,
Как в безпредельном поле цвет,
С котораго минута жизни
Сбирала небу фимиам.

Сочти, сочти моей дни жизни,
Скажи мне, Боже мой, когда
Мой тихой кипарис надгробный
Увидит сей великий день;
И глас гармонии небесной
Пробудит в гробе персть мою?
Скажи! сынам, Тобой живущим,
И смерть и радость есть одно:
И смерть и радость — дар небесный
Великой благости Твоей;
Единый дар, в котором, Отче!
Ты нам открыться восхотел…

1805

Не липочка кудрявая
Колышется ветром,
Не реченька глубокая
Кипит в непогоде,
Не белая ковыль-трава
Волнуется в поле —
Волнуется ретивое,
Кипит, кипит сердце;
У красной у девицы
Колышутся груди;
Перекатным бисером
Текут горьки слезы;
Текут с лица на белу грудь
И грудь не покоят!
Ах, прежде красавица
Всех нас веселила,
А ныне красавица
Вдруг стала уныла.
Развейтесь, развейтесь вы,
Девически кудри!
Поблекни, поблекни ты,
Девическа прелесть!
К чему вы мне надобны,
Коль вы не для друга?
К чему мне наряды все,
Коль он не со мною?
С кем сладко порадуюсь,
С кем сладко поплачу?
Ты, милый друг, радостью,
Ты был мне красою!
Тебя только слышала,
Тобою дышала,
В тебе свет я видела,
В тебе веселилась!..
С собою ты сердце взял —
Чем жить, веселиться?
Родные вкруг сердятся,
Что я изменилась;
Другие притворствуют,
А я не умею!..
Ах, с дальней сторонушки
Пришли ко мне весточку,
Что здрав ты и радостен
И что меня помнишь!
Тогда улыбнуся я
На белый свет снова;
Тогда и в разлуке злой
Сольемся сердцами!
Тогда оживу опять
Для вас, добры люди!

1806

Брат любезный, в землю хладную
Прах скрываем твой без горьких слез:
Ты из горния обители
Преклоняешь к нам веселый взор,
Простираешь к нам объятия.

Бремя жизни — бремя тяжкое —
Ты, счастливец, ты сложил навек!
Мореходец — на брегу своем!
Дальний странник — в милой родине!
Юный ратник — с мирной пальмою!

Ах! когда, когда и к нам придет
Благовестник чистой радости,
Час последний — грусть последняя!
Ах, когда с тобой увидимся!
Ах, когда от бед укроемся!

Ты страдал — ты, жертва бедствия,
При друзьях, как без друзей, страдал!
Родом, ближними оставленный,
Ты давно уже не нашим был,
Ты давно уже оставил свет!

Мир с тобою, тень любезная!
Жизнь дала тебе гонителей;
Ангел смерти — примиритель твой:
Он мирит тебя с самим собой,
Он мирит тебя с жестокими!

Дуб валится, блекнет юный цвет
В час единый… кто ж жил долее?
Радость, горесть — мера наших дней!
Для! страдания — ты долго жил!
Ты воскрес теперь — для счастия!

Ты прозрел — для тайной истины,
Непостижной для друзей твоих!
Ты внимаешь лиры ангелов,
Ты пьешь воздух жизни вечныя,
Ты свободен, ты далек от нас!

Нет, сопутник! нет, — ты ближе к нам!
Ближе к сердцу, к чувствам братии!
Не трудами ты привязан к нам,
Не слезами с нами делишься,
Не терпеньем жизни горькия!

Ты бессмертьем с нами делишься,
Чувством сладостным, достойным нас,
Сим сокровищем наследственным!
Ты вещаешь нам: увидимся!
Ты еще теперь дороже нам!

Почему ж фиалы пиршества,
Почему, друзья, не налиты?
Отчего же ваш унылый взор
Видит место незанятое,*
Ищет образа знакомого!

Веселись в чертогах вечности,
Веселись, друзьями встреченный!
Ах! тебя ли в раннем цвете лет,
Одного ль тебя лишилися?
Тамо братья ждут нас многие!

Мы придем, придем с любовию,
С чистой совестью и с верою!
Может быть, теперь в последний раз
Мы, сорвав цветы весенние,
На твою могилу бросили!

1808

* Место покойника в этом собрании оставлено было незанятым.
Некоторые из друзей покойника умерли прежде его.

Как прекрасно все созданье!
Как все весело вокруг!
В разноцветном одеянье
Улыбается нам луг!
Будто бисером красуясь,
Роща светится росой;
Будто гладкой шолк волнуясь,
Нива движется рекой.

Отчего все так прекрасно,
Все так весело вокруг?
Что пернатых хор согласной,
Что вещает рощи в слух?
Что там шепчет со цветками
Тихой, нежной ветерок?
Что лепечет с бережками
Там игривый ручеек?

Дети! — утра появленье
Торжество природы всей!
Празднует она рожденье
Из ничтожности своей!
Как хозяин пребогатый
Солнце, сын ея большой,
Входит в светлыя палаты,
И зовет на пир с собой!

Все хвалением сретает
Лучезарных дней отца;
Он нас снова уверяет
В новых милостях Творца!
Он приходит: пробудитесь!
Исчезает ночи тень.
Он вещает: веселитесь!
Бог еще дает вам день.

Бог дает вам день на радость,
И на добрыя дела!
Пойте птички жизни младость!
Утучняйтеся поля!
Дерева распространите
Тень, подобную шатру!
Люди, друг друга любите,
И учитеся добру!

Преклоните же колена,
Дети милыя, в сей час,
Перед Тем, Кого вселенна,
В безпрерывной хор слиясь,
Громко хвалит, прославляет,
Как нежнейшаго Отца,
Кто вам пищу посылает,
И щедроты без конца!

Говорите: о Безвестной,
Ты, Который вестен нам,
Но одной любви чудесной,
По родительским сердцам!
Если птичек песнопенье
Ты внимаешь от небес,
Приими детей хваленье,
Благодарных жертву слез!

Дай нам разум просвещенный,
Чтоб дела Твои узнать;
Дай нам сердце умиленно,
Чтоб одним Тобой дышать;
Дай благое совершенье
Всем родительским мольбам!
Людям всем благословенье:
Ах! они все братья нам!

1812

Что не девица во тереме своем
Заплетает русы кудри серебром?
Месяц на небе, без ровни, сам-большой,
Убирается своею красотой.
Светлый месяц! весели, дружок, себя!
Знать, кручинушке высоко до тебя.
Ты один, мой друг, гуляешь в небесах,
Ты на небе так, как я в чужих краях;
А не знаешь муки тяжкой — быть одним,
И не сетуешь с приятелем своим!..
Ах! всмотрись в мои заплаканны глаза,
Отгадай, что говорит моя слеза:
Травка на поле лишь дожжичком цветет,
А в разлуке сердце весточкой живет!
Всё ли милая с тобой еще дружна,
Пригорюнившись, сидит ли у окна,
Обо мне ли разговор с тобой ведет
И мои ли она песенки поет?
Птичка пугана пугается всего!
Горько мучиться для горя одного!
Горько плакать и конца бедам не знать!
Не с кем слез моих к любезной переслать!
У тоски моей нет крыльев полететь,
У души моей нет силы потерпеть,
У любви моей нет воли умереть.
Изнывай же на сторонушке чужой,
Как в могиле завален один живой!
Будь, любезная, здорова, весела;
Знать, ко мне моя судьбинушка пришла!

1805

Что мне делать в тяжкой участи своей?
Где размыкать горе горькое свое?
Сердце, сердце, ты вещун, губитель мой!
Для чего нельзя не слушать нам тебя?
Как охотник приучает соколов,
Приучаешь ты тоску свою к себе;
Манишь горесть, без того твою родню;
Приласкала грусть слезами ты к себе!
Вейте, буйны, легкокрылы ветерки,
Развевайте кудри черные лесов,
Вейте, весточки, с далекой стороны,
Развевайте мою смертную печаль!
Вы скажите: жить ли, бедной, мне в тоске?
Вы скажите: жив ли милый мой дружок?
Долго, долго ждет любовь моя его!
Вот уж три года тоске моей минет;
Ровно три года, как слуху нет об нем;
Нет ни грамотки, ни вестки никакой!
Ах! ужли-то солнце стало холодней?
Неужли-то кровь ретива не кипит?
Неужли твое сердечко, милый друг,
Ничего тебе о мне не говорит?
Много время, чтоб состариться любви!
Много время, позабыть и изменить!
Ветер дунул с чужой, дальней стороны,
Показалася зарница над горой,
Улыбнулася красотка молодцу,
И прости мое всё счастье и покой!
Нет! не верю я причудам всем своим:
Милый друг мой! твоя девушка в тоске,
Тебе верит больше, нежели себе.
Знать, злосчастным нам такой уже талант —
Не делясь душой, делиться ввек житьем;
Знать, затем-то в зеленом у нас саду
Два цветочка одиночкою росли,
Одним солнышком и грелись, и цвели,
Одной радостью питались на земли,
Чтобы ветры их далеко разнесли,
Чтобы в разных рассадить их сторонах,
Чтоб на разных вдруг засохнуть им грядах!
У них отняли последню радость их,
Чтобы вместе горевать и умереть.
Поздно, миленький, на родину придешь,
Поздно, солнышко, на гроб ты мой блеснешь!
Я найду уже другого жениха,
Обвенчаюся со смертью без тебя,
Сам ты нехотя меня сосватал с ней!
Приди, милый друг, к могиле ты моей!
Ты сорви цветок лазоревый на ней;
Он напомнит, как цвела я при тебе,
Ты оттудова поди в темны леса,
Там услышишь ты кукушку вдалеке:
Куковала так злосчастная в тоске;
Горесть съела всю девичью красоту;
Сердце бедное слезами истекло.
Как подкошенна травинушка в лугу,
Вся иссохла я без милого дружка!
Место всякое — не место для меня,
Все веселья — не веселья без тебя.
Рада б я бежать за тридевять земель,
Но возможно ли от сердца нам уйти?
Но возможно ли от горя убежать?
Оно точит стены каменны насквозь,
Оно гонится за нами в самый гроб!
Девки просят, чтоб не выла я при них:
«Ты лишь портишь наши игры, — говорят, —
На тебя глядя, нам тошно и самим!» —
Ах! подруженьки! вы не жили совсем!
Вы не знаете, и дай, боже, не знать
Горя сладкого, опасного — любить!
Ваше сердце не делилося ни с кем;
В моем сердце половины целой нет!
В моем милом я любила этот свет!
В нем одном и род, и племя всё мое,
В нем одном я весела и хороша,
Без него, млада, ни людям, ни себе.
Ах! когда вы что узнаете об нем,
Не таитесь, добры люди, от меня;
Уж не бойтесь испугать меня ничем!
Вы скажите правду-истину скорей;
Легче, знав беду, однажды умереть,
Чем, не знав ее, всечасно умирать.

1805

Где, где часы сии прекрасны,
Когда мы в кочках под шатром
В сентябрьски вечера ненастны
С любезной трубкой и вином
Родные песенки певали
И с бурей голос соглашали,
Когда пред нами с тьмой ночной
Огонь сражался Оссияна,
Древа шумели над главой
И своды горня окияна
Лились в стремительных дождях,
Березы старые скрипели
На сильных сплетшихся корнях,
И листья желтые летели
И стлались по сырой земле…
С улыбкой мирной на челе
Вокруг огня мы все сидели
И с удовольствием смотрели
Как гретое рукой твоей,
Любезный, милый мой Андрей,
Готовилось на общу радость.
Оно могло переменить
Природы сетующей вид
И возвратить ей жизнь и младость.

Как всё переменилось, братцы! Прошедшая осень
живо и навсегда впечатлялась в моей памяти.
Думал ли я, что нынешняя будет столько для меня печальна?

С кем ныне буду я внимать
Осенней бури шум ужасный?
С кем стану скуку разделять
Во время мрачное, ненастно?
С кем буду гретое я пить?
С кем песню затяну унылу?
…
И Оссиян уже забыт,
И на разрытую могилу
Прошедших радостей, забав*
Никто, никто уже не взглянет!
Никто, никто не воспомянет
Тот сад_, где дружба расцвела,
Мое блаженство мне явила,
Утехи века в час стеснила
И — всё с собою унесла!

17 сентября 1802

* Дом развалившийся Воейкова.

В небесном стиходей жару
Средь сада, под дождем, на тягостном ветру
Писал гремящу оду
Противу времени, на ветры, непогоду,
Писал, гремел, разил, не слушал никого,
Кто смел напоминать о здравии его.
Но что же наконец? — Огонь весь погасился.
Наш пламенный поэт внезапно — простудился,
Зубами он скрыпел, с пером в руках дрожал.
Тогда кричат ему другие:
«Вот плод, что ты презрел советы их святые!» —
«Молчите, — наш в ответ герой им проворчал, —
Как можете винить, не зная прав поэта?
Он должен своего исполнен быть предмета!»

1798

Песней сладостных царица,
Мать восторга, Каллиопа,
Из небесного чертога
Преклонись к моленью сына!
Он, тобою вдохновенный,
Принял лиру златострунну
От тебя перед престолом
Добродетели небесной.
Принял с тем, чтобы в восторге
Петь небесну добродетель, —
Ты сама его учила
Прославлять святую правду,
Велелепие природы
И в природе чтима бога.
Слух ко мне склони, богиня!
Иль пошли мою мне лиру
На крылах послушных ветров,
Иль сама ко мне явися,
На брега сойди Непрядвы!
Здесь цветы благоухают;
Здесь желтеет всюду жатва;
Здесь смеется луг зеленый!
Ждет тебя сама Диана:
Уклонясь под сень дубравы,
В гроте сладостной прохлады,
На одре роскошной неги
В полдень жаркий отдыхает
Звероловная богиня;
Тщетно ждет приятных песней;
Нимфы здешние безмолвны
Ищут фавнов по дубравам.
Кто прекрасную утешит?.
Сниди, сниди, Каллиопа!..
Ждут тебя Помона, Флора,
Ореады, Нереиды,
Дщери резвые, младые
Тихоплещущего Дона.
Ждут тебя… приди, богиня!
Храм оставь свой златоверхий
И явленьем благодатным
Благовонный сад придонский
Обрати в сады Парнаса!
Научен тобой — с тобою,
На твоей волшебной лире
Буду петь поля и рощи,
Славить прелести природы;
Иль под сумраком вечерним,
Пробужденный к восхищенью
Шумом легкого зефира,
Воспален делами славных,
Воспою… и бранны тени
Наших прадедов-героев
В светлом месяца блистаньи
Тихо спустятся к Непрядве:
Зазвенят мечи, и стрелы
Засвистят под облаками,
Вздрогнут гробы побежденных,
И Димитрий в сонме бранных
С тучи взглянет на Непрядву;
«Здесь, — речет, — я мстил за россов;
Здесь низринул в ад Мамая!»
Россы, глас его услышав,
Вновь о памяти героя,
Вновь душой возвеселятся!..
Так я буду петь, богиня,
От любви склоняясь к брани,
И от брани к мирным сеням
Сельской жизни благодатной.
Нимфы песнь мою услышат,
И, приникнув к тихой урне,
Дон, венчанный осоко.ю,
Легким струй своих плесканьем
Будет вторить звукам лиры.
И тогда, когда в тумане
Тень моя носиться будет
Над моим безмолвным гробом,
И тогда моя здесь память
Громозвучным водопадом,
Потрясающим утесы,
Для потомства сохранится;
И тогда к громам героев
Приобыкшее здесь эхо
Не забудет древних песней
Их воспевшего поэта!
А теперь моя награда —
Поцелуй моей Надины
И венок, ее руками
Для меня вчера сплетенный.

1808

Непрядва — река, известная по той победе, которую Димитрий Донской одержал на берегах ее над Мамаем.

О Марс, враг мира разъяренный,
Бесчисленных виновник бед,
О ты, что в ярости надменной
Ударами колеблешь свет!
Во время мирных дней прекрасных,
Когда твой гром замолк в полях,
Яви мне браней вид ужасных
И смерть, разящую в боях!

Представь мне ратно поле страшно,
Где огнь твой лютый свирепел…
Явилось зрелище ужасно,
Покоя, жизни злой предел!
Свирепы ветры там ревели
В ущелинах кремнистых гор,
Вдали сквозь мрак огни горели,
И призраки страшили взор.

Всё поле пепел покрывает,
Без листьев лес вдали стоит,
Повсюду взоры поражает
Громад обрушившихся вид.
Стадами враны с криком страшным
Мозги терзают в черепах,
И с воем ветров преужасным
Стон слышен съединен в лесах.

Луна сквозь тучи смотрит черны
На поле ужаса и бед;
Узрев убийства неиссчетны,
Бледнеет, кроет в мраке свет.
Там кровь меж трупами волниста
Течет, как шумная река,
От ней леса, гора кремниста
Краснеются издалека.

Там страшны вои раздаются
Голодных по зарям волков,
Стада близ мест сих не пасутся,
Не слышны песни пастухов.
Там всё презренно, в запустенье,
Всё кажет смерти, страха храм,
И ты, душ слабых ослепленье,
Ты, злато, в прахе тлеешь там!

А здесь громады вознесенны
Мечей, отломки копьев, стрел,
Во рвах глубоких погребенны,
Остатки видны медных жерл.
Из-под металлов, в пыль истертых,
Еще огонь бледнеющ зрим,
И из развалин, камнем спертых,
Еще взвивался черный дым.

Как бурным ветром низложенны,
Грядами дерева лежат,
Так вдруг перуном пораженных
Героев виден тамо ряд.
Иной, пронзенный, в прахе стонет,
Другой, сражен, там в ров летит,
Иной в огне свирепом тонет
И мщением еще грозит.

Внезапной молнией сраженный,
Здесь труп трепещущий в пыли,
Там руки, череп раздробленный,
Рассеянные по земли…
Могила дерзости и буйства,
Тиранства, злобы, слепоты!
Почто в свирепых страха чувства,
Почто вселить не можешь ты?

Иной, занесши меч средь бою,
Не мог удара довершить:
С оледеневшею рукою
Ужасный меч в крови лежит.
Тот, свержен со стены кремнистой,
На части камнями раздран;
Над ним виется пар волнистый,
Из теплых исходящий ран.

А там во трупах погребенный
Еще являет жизни свет,
Кровавый меч, во грудь вонзенный,
Выходит у него в хребет.
В болезни руки он ломает,
Железо ярое грызет,
Жизнь, мук лишь чувство, проклинает
И люту смерть к себе зовет.

Тот стрелы, пули смертоносны
Руками с телом вырывал,
Терпя мучения несносны,
Зубами скрежетал, взывал:
«Почто, о смерть, разить коснеешь!
О странник! коль в душе твоей
Ты любишь ближних и жалеешь,
Жизнь прекрати мою скорей».

Иной, скользя в крови, влачился,
Меж трупов брата он искал,
В груди вонзенный меч дымился,
Но сердце злейший меч терзал,
Любезный брат его сраженный —
Всей горести его виной:
Он хочет, в жизни сопряженный,
В могиле с ним лежать одной!

Нашел, близ брата стал и снова
Кровавый меч в себя вонзил;
Упав близ трупа дорогого,
Спокойно вежди он смежил.
Как будто брата познавая,
Стон издал хладный труп тогда!
Едина кровь, их омывая,
Един растит им лавр всегда.

Супруга нежная, злосчастна,
В мгле бродит с факелом одна,
Как призрак или тень ужасна,
Томна, отчаянна, бледна,
Повсюду взоры обращает;
Ни мрак, ни ветр не страшен ей,
С спокойством смертным пробегает
По грудам тлеющих костей.

Близ трупа вдруг окровавленна
Остановляется, дрожит,
И се, как громом пораженна,
На хладный труп она летит.
«Ты здесь, ты здесь? — она вещает.
Ты мертв? возлюбленный супруг!» —
Ужасна горесть прерывает
Ее слова и чувства вдруг.

Супруг на глас супруги нежной
Померкшие глаза открыл
И, обратив к своей любезной,
Опять навеки затворил.
В лед перси, длани превратились,
И на трепещущих устах
Его слова остановились.
Он кончил жизнь драгой в очах.

«Ты умер! мне, и мне, несчастной,
С тобою равная судьба!» —
Рекла, — и, меч из ран ужасный
Извлекши, вдруг разит себя.
На труп супруга упадает,
В смеше.нной плавает крови.
Тут время памятник являет
Геройства, верности, любви.

А тамо матерь изумленна
По грудам мертвых тел бежит;
В руке глава окровавленна,
В другой кровавый меч блестит.
«Ах! если б я могла, — вещала, —
Злодею мой урон отмстить,
То сим мечом бы доказала,
Как может мать детей любить!»

Толиких зол война виною!
Но кто нисходит там с небес,
На место смотрит страшна бою
И проливает токи слез,
В руке несет венцы златые,
Бессмертья книгу растворив,
В ней пишет имена святые,
Прославленны средь страшных битв.

Се ты, любовь, любовь священна
К отечеству, к его сынам,
Усердьем, верою возжженна,
От горних мест нисходишь к нам!
Сошла! — и мраки осветились
Блистанием лучей твоих;
Герои в небе просветились,
И возгремела слава их!

1796

Под березой, где прозрачный ключ шумит,
Добрый молодец задумавшись сидит,
Не один сидит, с товарищем, с тоской,
Преклонясь на белу ручку головой.
Всё встречало, привечало всё весну,
Не встречал, не привечал один весны;
Возрыдавши, слово молвил про себя:
«Лила! Лила! чем уверить мне тебя?
Долго ль будешь ты коситься предо мной?
То неверен, то коварен, то я злой.
Твоему ли сердцу ведать, Лила, страх?
Посмотри: там блещет речка в берегах;
Волны тихо ловят друг друга., катясь,
От любви или от злости эта связь?
Там воробушки кружатся и шумят,
Злой ли умысел заставил их играть?
Там, виясь, два ручейка среди лугов
Друг от друга хоронились меж цветов;
То сближались, то скрывалися тотчас,
Дружка дружку обходили много раз.
Луг просторен, всем раздолье — веселись,
Но наскучило кружиться им — слились!
Слившись, милые, расстались ли когда?
Вместе скачут, вместе резвятся всегда!
Я заметил, что однажды вечерком
Ты, смотря в ручей, закрылася платком!
Грустно стало, любовалась ты на них:
Чем завидовать, счастливей будем их!»

1806

Разговор в таможне

С м о т р и т е л ь
Отколь?

К у п е ц
Из-за морей.

С м о т р и т е л ь
Куда?

К у п е ц
Куда? В Россию.

С м о т р и т е л ь
Какой товар?

К у п е ц
Товар? — бесценный, золотой…

С м о т р и т е л ь
Мне должно осмотреть!

К у п е ц
Не строго, друг, постой!
Ты русский! ты велик! но здесь ты склонишь выю!

С м о т р и т е л ь
Что? как?

К у п е ц
Здесь магазин всего:
Ума, безумия, нахальства, униженья,
Коварства, гордости, алчбы и развращенья;
Здесь тысячи вещей, и вместе ничего!
Злой свет и злая тьма, невежество и знанье,
Ничтожность и блистанье,
Род жадной саранчи иль некой язвы яд;
Неволя с вольностью, безбожие и глад;
Берейтор, компаньон, лакей и управитель,
Кондитер, откупщик и мод установитель,
Подьячий и министр, агент и скороход,
И доктор для госпож, опасный для господ;
Ко счастью русского народа,
Болезней и лекарств обильная порода:
Здесь модна слепота,
Сердечна пустота,
Различные припадки,
Вертижи, лихорадки,
Болезнь; ни то ни се;
Короче — здесь есть всё:
Отец и друг, и брат, и сват-благотворитель.

С м о т р и т е л ь
Помилуй, кто же он, скажи?

К у п е ц
Француз-учитель!..

С м о т р и т е л ь
Учитель! — Боже мой! хотя б взглянуть.

К у п е ц
Нет! нет!
По вашей милости, прошло почти сто лет,
Как без осмотру мы товар сей отпускаем
И пошлин не даем.

С м о т р и т е л ь
Когда ж его узнаем?

К у п е ц
Теперь нет времени; корми его, лелей;
А чтобы цену знать, отдай ему детей!

1815

Я не думала ни о чем в свете тужить,
Пришло время — начало сердце крушить;
С воздыханья белой груди тяжело!
То ли в свете здесь любовью прослыло:
Полюбя дружка, от горести изныть,
Кто по сердцу мне, не сметь того любить?
Злые люди все украдкою глядят,
Меня, девушку, заочно все бранят,
Как же слушать пересудов мне людских?
Сердце любит, не спросясь людей чужих,
Сердце любит, не спросясь меня самой!
Вы уймитесь, злые люди, говорить!
Не уйметесь — научите не любить!
Потужите лучше в горести со мной:
Было время — и на вас была беда.
Чье сердечко не болело никогда?
Всяк изведал грусть-злодейку по себе,
А не всякий погорюет обо мне!
Что же делать с горемычной головой?
Куда спрятать сердце бедное с тоской?
Друг не знает, что я плачусь на него;
Людям нужды нет до сердца моего!
Вы, забавушки при радости моей,
Цветы алые, поблекните скорей!
Вас горючими слезами оболью,
Вам одним скажу про горесть я свою.
Как без солнышка не можно вам пробыть,
Мне без милого не можно больше жить.

1806

Уже хаоса дщерь ужасна
На тяжких крылиях, во свет
Как буря ниспустившись мрачна,
Простерла в облаках полет.
Ее одежда — тучи черны,
Усеянные тьмою звезд,
Что сыплют искры света бледны
В пространства бесконечны мест.

Летит! — и воздух страшно воет,
Гнетомый тяжестью под ней,
Размахом крыл вселенну кроет,
Мрак сыплет из своих очей;
От персей ро.су проливает,
На тучи новых горы туч
Кладет — и небо помрачает.
День кроет в Понте бледный луч.

И се, как мрачна тень, спустившись,
Подвигла маковым жезлом,
И вся природа, к ней склонившись
На лоно, спит священным сном.
Любезна тишина в долинах
Воздвигла трон свой на цветах;
Не слышен ветров вой в пустынях,
Ни рев зверей в густых лесах.

Всё спит, и в мраморе, в кристаллах
Коварство злобно мира спит
На окровавленных кинжалах
И сна в мечтах весь свет разит.
И пышность дремлет там презренна
На персях роскоши, сует;
И праздность, леность расслабленна
Болезни купно с сном пиет.

И зависть ищет там покоя,
Но, ах! покой ее бежит,
В норах себя, в пещерах кроя,
Нигде сладчайша сна не зрит.
Обвившись вкруг нее трекратно
И жало в бледну грудь вонзив,
Змей точит черну кровь всечасно,
Сей свет ей в ад преобратив.

И ты, о скупость! тамо дремлешь,
Близ идола во мгле сидя,
Малейший шум со страхом внемлешь,
Боишься света — и себя.
Ты, ты одна против природы
Клянешь и сон, и самый день,
И сладостям драгой свободы
Предпочитаешь гнусный плен.

Покайтесь все, или страдайте
В начало предгрядущих мук;
Из собственных здесь яд примайте,
А там суда из грозных рук.
И благо всех утех презренных
Коварным, пышным, гордым, злым
Не есть ли бездна мук несчетных?
И самый свет не гроб ли им?

Градов утехи, чести, слава
Презренных роскоши детей,
Для сердца доброго отрава,
Не льстите вы душе моей!
Прошло, прошло уже то время,
Как ваши узы я лобзал,
Носил охотно ваше бремя;
Теперь уже не ваш я стал.

И что ж вы в свете сем превратном?
Не те ль прелестные огни,
Что странник в беспокойстве страшном
Зрит на могилах в мрачны дни?
За ними следует несчастный,
Свой дух надеждой веселит
И вдруг себя в пустыне мрачной,
В жилище хладной смерти зрит.

Почто ж толико слепы смертны,
Что вас не могут познавать?
Когда ж познают, сколь вы вредны,
Почто не могут вас бежать?
Там света гордый победитель,
Который царства раздавал,
Градов и крепостей строитель
В позорном плене вашем пал.

Герой, венцом венчанный славы,
Что Рим вознес на высоты,
Отколь царям давал уставы,
Погиб средь звуков славы ты!
Несясь на гордой колеснице,
Ведя в триумфе королей,
Ты скиптр желал иметь в деснице,
Желал — и меч в груди твоей.

О юность лет моих дражайша!
Тебя возможно ль мне забыть?
Но ты была мечта сладчайша,
Что вместе с сном от нас летит.
Лишь я для света пробудился,
Блеснул мне славы метеор,
Блеснул — и, слабый, я прельстился,
Прошел моря, стремнины гор.

Колико бедствий я ужасных
Терпеть в сей жизни должен был?
Из рук свирепой смерти хладных
Я лавры рвал, себя губил.
Идущий вслед за гордой славой,
Коварства сети попирал;
Сын зависти, свой взор лукавый
Потупив, часто воздыхал.

Теперь слагаю узы света,
Теперь, в мои преклонны дни,
В сем мире не найду предмета
Любезней, кроме тишины.
А ты, тиранка легковерных,
Что за труды, за жизнь, за кровь
Нам похвалы сулишь бессмертны,
Мне что явишь в прельщенье вновь?

Все блага света — тень пустая
Противу малых благ моих.
Здесь хижина моя простая
Приятней пирамид твоих.
А там, в дали, мне неизвестной,
Я зрю туман, как некий столп
Иль занавес распространенный,
А в нем — удел мой, тесный гроб.

Несчастья света мне не страшны:
Они к спокойству смертным путь;
Научимся из бед ужасных
Вливать себе отраду в грудь.
Жизнь нашу эта ночь являет,
Сокрыты пропасти от глаз;
Пусть добродетель провождает
Всегда во мгле идущих нас!

А вы, сыны небесна рая,
Любимцы истины святой,
Вы, коих зависть в свете злая
Под гордою гнетет пятой,
Мужайтесь, в правду облеченны!
По грозной, страшной ночи, в свет
Сын утра придет вожделенный
И вас к утехам призовет…

1796

Арфа, милый друг Всемилы,
Ты повсюду вместе с ней.
Повтори мой глас унылый
И простись с тоской моей!

Мне тебя не слышать боле,
Мне Всемилы не видать;
Кто с печальным в тяжкой доле
Грусть захочет разделять?

Прежде, счастливый тобою,
Я отраду находил;
Чрез тебя с моей душою
И Всемилой говорил.

Здесь я весь одним был слухом,
Здесь не смел, не мог дышать;
Здесь восторга полным духом
Мог я счастье понимать!

Здесь при звуках страсти нежной
Страсть в самом себе читал;
Против воли взор сей слезный
Тайне чувства изменял.

Как живые струны, билось
Сердце нежное во мне:
То играло, то крушилось,
В быстром таяло огне.

О минуты наслажденья!
Навсегда ль вы протекли?
Сладость, сладость заблужденья,
Цвет неверный на земли!

Оживись моей тоскою,
Арфа, стон мой повторяй!
Скорбный гений мой с тобою
Полетит в далекий край.

В час печальный прикоснется
Он к немой твоей струне;
Как от ветра, звук проснется
И напомнит обо мне.

Может быть, сама Всемила
То услышит и вздохнет,
Неизвестных чувствий сила,
К арфе дружба приведет.

Заиграет… звуки! томно
Лейтесь горестью моей;
Объясните тихо, скромно,
Как страдаю я без ней!

Птички, рощицы игривы,
Замолчите… песнь скучна,
Вы любимы, вы счастливы —
Здесь грустит любовь одна!

Но, когда в часы отрадны
Персты мчатся на струнах,
Тоны резвы, перекатны,
Лейтесь в вихре и громах!

Пусть тогда она не знает,
Что я жил, что вижу свет;
Пусть ничто ей не мешает,
Пусть всё радостью цветет!

Арфа, милый друг Всемилы!
Будь веселием для ней;
Не втори мой глас унылый
И простись с тоской моей!

1815

Вылетала бедна пташка на долину,
Выронила сизы перья на долине.
Быстрый ветер их разносит по дуброве;
Слабый голос раздается по пустыне!..
Не скликай, уныла птичка, бедных пташек,
Не скликай ты родных деток понапрасну —
Злой стрелок убил малюток для забавы,
И гнездо твое развеяно под дубом.
В бурю ноченьки осенния, дождливой
Бродит по полю несчастна горемыка,
Одинёхонька с печалью, со кручиной;
Черны волосы бедняжка вырывает,
Белу грудь свою лебедушка терзает.
Пропадай ты, красота, моя злодейка!
Онемей ты, сердце нежное, как камень!
Растворися, мать сыра земля, могилой!
Не расти в пустыне хмелю без подпоры,
Не цвести цветам под солнышком осенним;
Мне не можно жить без милого тирана.
Не браните, не судите меня, люди:
Я пропала не виной, а простотою;
Я не думала, что есть в любви измена;
Я не знала, что притворно можно плакать.
Я в слезах его читала клятву сердца;
Для него с отцом я, с матерью рассталась.
За бедой своей летела на чужбину,
За позором пробежала долы, степи,
Будто дома женихов бы не сыскалось,
Будто в городе любовь совсем другая,
Будто радости живут лишь за горами…
Иль чужа земля теплее для могилы?
Ты скажи, злодей, к кому я покажуся?
Кто со мною слово ласково промолвит?
О безродной, о презренной кто потужит?
Кто из милости бедняжку похоронит?

1806

Для чего летишь, соловушко, к садам?
Для соловушки алеет роза там.
Чем понравился лужок мне шелковой?
Там встречаюсь я с твоею красотой.
Как лебедушка во стае голубей,
Среди девушек одна ты всех видней!
Что лань быстра, златорогая в лесах,
С робкой поступью гуляешь ты в лугах.
Гордо страстный взор, разбегчивый, блеснул;
Молодецкий круг невольно воздохнул,
Буйны головы упали на плеча,
Люди шепчут: для кого цветет она?
Наши души знают боле всех людей,
Наши взоры говорят всего ясней.
Но когда, скажи, терпеть престану я?
Дни ко мне бегут, а счастье — от меня.
Пусть еще я не могу владеть тобой,
Для чего же запретил тиран мне злой
Плакать, видеться с красавицей моей?
И слезам моим завидует, злодей!

1806