Читать стихи Михаила Ларионовича Михайлова
Когда из книги мне звучал
Твой голос величаво, строго,
Я сердцем трепетным взывал:
«Хвала тебе, служитель бога!»
Хвала! Твоя святая речь
Немолчно пусть звучит народу!
Твои слова — разящий меч
В священной битве за свободу.
Не прерывай свой грозный клич,
Покуда ложь — законом века,
Пока здесь цепь, клеймо и бич
Позорят званье человека!
Во глубине твоей души
Господень голос непрестанно
Зовёт тебя: «Пророк! пиши!» —
Как на Патмосе Иоанна.
Пиши кровавые дела,
И возвести день скорби слёзной,
День гнева над пучиной зла,
Апокали? псис этот грозный!
[...]
Смело, друзья! Не теряйте
Бодрость в неравном бою,
Родину-мать защищайте,
Честь и свободу свою!
Пусть нас но тюрьмам сажают,
Пусть пас пытают огнем,
Пусть в рудники посылают,
Пусть мы все казни пройдем!
Если погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых,—
Дело, друзья, отзовется
На поколеньях живых.
Стонет и тяжко вздыхает
Бедный забитый народ;
Руки он к нам простирает,
Нас он на помощь зовет.
Час обновленья настанет —
Воли добьется народ.
Добрым нас словом помянет,
К нам на могилу придет.
Если погибнуть придется
Дело, друзья, отзовется
На поколеньях живых
1861
Снова дней весенних
Дождалися мы:
Ласточки щебечут
Над окном тюрьмы.
Между гор зеленых
Темной полосой
Вьется вдаль дорога
К стороне родной.
1862
[...]
Над бездной возникших из мрака миров
Несётся челнок мой на крыльях ветров.
Проплывши пучину,
Свой якорь закину,
Где жизни дыхание спит,
Где грань мирозданья стоит.
Я видел: звезда за звездою встаёт —
Свершать вековечный, размеренный ход.
Вот к цели, играя,
Несутся… Блуждая,
Окрест обращается взор
И видит — беззвёздный простор!
И вихря и света быстрей мой полёт.
Отважнее! в область хаоса! вперёд!
Но тучей туманной,
По тверди пространной,
Ладье дерзновенной вослед
Клубятся системы планет.
И вижу — пловец мне навстречу спешит.
«О странник! куда и зачем ты?» — кричит.
«Проплывши пучину,
Свой якорь закину,
Где жизни дыхание спит,
Где грань мирозданья стоит!» —
«Вотще! беспредельны пути пред тобой!» —
«Межи не оставил и я за собой!..»
Напрасны усилья!
Орлиные крылья,
Пытливая мысль, опускай
И якорь, смиряясь, бросай!
[...]
Щекою к щеке ты моей приложись:
Пускай наши слезы сольются!
И сердцем ты к сердцу мне крепче прижмись:
Одним огнем пусть зажгутся!
Когда же в то пламя польются рекой
Из глаз наших слезы, — я руки
Сомкну у тебя за спиной и умру,
Умру от блаженства и муки.
1856
[...]
Вставай, слуга! коня седлай!
Чрез рощи и поля
Скачи скорее ко дворцу
Дункана-короля!
Зайди в конюшню там и жди!
И если кто войдет,
Спроси: которую Дункан
Дочь замуж отдает?
Коль чернобровую — лети
Во весь опор назад!
Коль ту, что с русою косой, —
Спешить не надо, брат.
Тогда ступай на рынок ты:
Купи веревку там!
Вернися шагом — и молчи:
Я угадаю сам.
1848
[...]
В Проклятом Болоте, в трущобе лесной
Бежавший невольник лежал.
Он видел — костёр зажигали ночной;
Он слышал собак, за ним рыскавших, вой,
И топот коней различал.
Где светятся искры блудящих огней
В болотной траве, по кустам,
Где лепится мох у древесных корней,
И лозы — все в пятнах, как кожа у змей, —
Ползут по кедровым стволам;
Куда человек заглянуть бы не смел,
Где в зыбкой трясине кругом
Увлаженный дёрн под ногами скрипел,
В колючей и вязкой траве он засел,
Как зверь в логовище своём.
Несчастный старик, истомленный, больной;
Лицо все в глубоких рубцах,
Как в клеймах позорных. Одеждой худой
Не мог он прикрыть и позор свой другой —
Следы от бича на плечах.
Светло и прекрасно на свете всему,
Свобода и радость есть всем!
Вот векша скакнула, вот в сонную тьму
Песнь вольная птиц донеслася к нему.
А он неподвижен и нем!
Рассвета не видел он в жизненной мгле,
В неволе, в цепях, под бичом…
Как Каин, проклятье он нёс на челе,
Безвыходным рабством придавлен к земле,
Как колос тяжёлым цепом!
[...]
Спишь ли ты, моя девица?
Отворяй скорее дверь!
Час настал давно желанный,
Можно нам бежать теперь.
Если ножку не обула
Ты в атласный башмачок,
То не нужно, ведь дорога
Нам идёт через поток.
Чрез струи Гвадалквивира
Мы пойдём, друг милый мой.
Час настал давно желанный,
Ты моя теперь, я твой.
1856
[...]
Из слез моих много, малютка,
Родилось душистых цветов;
А вздохи мои превратились
В немолкнущий хор соловьев.
Уж только б меня полюбила —
Тебе и цветы я отдам,
И песнями станут баюкать
Тебя соловьи по ночам.
1847
[...]
Мне снились страстные восторги и страданья,
И мирт и резеда в кудрях прекрасной девы,
И речи горькие, и сладкие лобзанья,
И песен сумрачных унылые напевы.
Давно поблескнули и разлетелись грезы;
Исчезло даже ты, любимое виденье!
Осталась песня мне: той песне на храненье
Вверял я некогда и радости и слезы.
Осиротелая! умчись и ты скорее!
Лети, о песнь моя, вослед моих видений!
Найди мой лучший сон, по свету птицей рея,
И мой воздушный вздох отдай воздушной тени!
1856
[...]
Крепко, дружно вас в объятья
Всех бы, братья, заключил
И надежды и проклятья
С вами, братья, разделил.
Но тупая сила злобы
Вон из братского кружка
Гонит в снежные сугробы,
В тьму и холод рудника.
Но и там, назло гоненыо,
Веру лучшую мою
В молодое поколенье
Свято в сердце сохраню.
В безотрадной мгле изгнанья
Твердо буду света ждать
И души одно желанье,
Как молитву, повторять:
Будь борьба успешней ваша,
Встреть в бою победа вас,
И минуй вас эта чаша,
Отравляющая нас.
1861
[...]
На северном голом утесе
Стоит одинокая ель.
Ей дремлется. Сонную снежным
Покровом одела метель.
И ели мерещится пальма,
Что в дальней восточной земле
Одна молчаливо горюет
На зноем сожженной скале.
1845
[...]
В пучинах глубокого моря,
Схоронены в зыбких песках,
Лежат позабытые всеми
Людские скелеты в цепях.
В глуби, где под вечным волненьем
Недвижимо воды легли,
Со всем своим людом и грузом
Недвижно стоят корабли.
Над морем шумящие бури
Не хлещут их чёрных боков.
И в тех кораблях — всё скелеты,
В тяжёлых запястьях оков.
То бедных невольников кости!
Белея средь пагубной тьмы,
Из тёмных валов они громко
Взывают: «Свидетели мы!»
Есть рынки на нашей просторной
Земле, где людей продают:
Ярмо им вздевают на шею,
И ноги им в цепи куют.
Без гроба валяются трупы
В пустыне, на снедь коршунам!
Убийства мерещатся детям,
Мешая им спать по ночам!
Корысть ненасытная, похоть,
Кичливый, бесстыдный порок,
Кровавые мысли, злодейства,
Мутящие жизни поток!
Несётся вам клик обвиненья
Из этой неведомой тьмы.
Из тайных могил своих кости
Взывают: «Свидетели мы!»
[...]
Вечером душным, под черными тучами нас похоронят,
Молния вспыхнет, заропщет река, и дубрава застонет.
Ночь будет бурная. Необоримою властью могучи,
Громом, огнем и дождем разразятся угрюмые тучи.
И над могилами нашими, радостный день предвещая,
Радугу утро раскинет по небу от края до края
1862
Во Францию два гренадера
Из русского плена брели,
И оба душой приуныли.
Дойдя до немецкой земли.
Придется им — слышат — увидеть
В позоре родную страну…
И храброе войско разбито,
И сам император в плену!
Печальные слушая вести.
Один из них вымолвил: «Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старые раны горят!»
Другой отвечает: «Товарищ!
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола ни двора.
Да что мне? Просить Христа ради
Пущу и детей и жену…
Иная на сердце забота:
В плену император! в плену!
Исполни завет мой: коль здесь я
Окончу солдатские дни,
Возьми мое тело, товарищ,
Во Францию! там схорони!
Ты орден на ленточке красной
Положишь на сердце мое,
И шпагой меня опояшешь,
И в руки мне вложишь ружье.
И смирно и чутко я буду
Лежать, как на страже, в гробу…
Заслышу я конское ржанье,
И пушечный гром, и трубу:
То Он над могилою едет!
Знамена победно шумят…
Тут выйдет к тебе, император.
Из гроба твой верный солдат!»
[...]
Вышел срок тюремный:
По горам броди;
Со штыком солдата
Нет уж позади.
Воли больше: что же
Стены этих гор
Пуще стен тюремных
Мне теснят простор?
Там под темным сводом
Тяжело дышать:
Сердце уставало
Биться и желать.
Здесь над головою
Под лазурный свод
Жаворонок вьется
И поет, зовет.
1862
[...]
Андромаха
О Гектор, супруг мой, ужели меня ты покинешь?
Пойдёшь ли туда, где Ахилл беспощадной рукою
Приносит кровавые жертвы Патроклу? Кто будет
Малютку учить твоего покоряться бессмертным
И дротик метать? О мой Гектор, что станется с нами,
Когда ты потонешь в пучине туманного Орка?
Гектор
Не плачь, дорогая супруга! отри свои слёзы!
В груди моей мщенье кипит врагам за отчизну…
Рука моя будет защитой родного Пергама;
И если паду я — паду за пенатов отцовских;
И к Стиксу сойду как защитник твердынь илионских!
Андромаха
Увы! не внимать мне бряцанью доспехов супруга!
Твой меч сиротеющий ржавчина съест, и с тобою
Погибнет навеки могучее племя Приама!
Сойдёшь ты туда, где и дня не бывало от века,
Где волны Коцита рыдают и стонут в пустыне…
О Гектор, супруг мой, любовь твоя в Лете потонет!
Гектор
Потонут в ней все мои страсти, порывы и думы —
Любовь не погибнет в холодной пучине забвенья.
Но, слышишь?. уж варвар примчался к стенам Илиона!
Мечом опояшь меня!.. Плач свой оставь ты и веруй:
Любовь моя вечная в Лете погибнуть не может!
Повесив праздно паруса,
Корабль в заливе ждал,
Чтоб месяц вышел в небеса
И вздулся тёмный вал.
Причалив к берегу в челне,
Рабочий люд следил,
Как аллигатор полз на дне
Улечься в мягкий ил.
А воздух вкруг благоухал
От трав и от цветов,
Как будто рай порой дышал
На этот мир грехов.
Плантатор в шалаше своём
Задумчиво курил.
Купец, прибывший с кораблём,
Окончить торг спешил.
Он молвил: «Не гостить привёл
Я свой корабль в залив.
Я жду, чтоб месяц лишь взошёл,
Да начался прилив».
В лице с предчувствием немым,
Робка и хороша,
Кватронка-девушка пред ним
Стояла чуть дыша.
Большие искрились глаза;
По груди молодой
Спускалась чёрная коса
До юбочки цветной.
Улыбки свет в лице у ней
Мерцал так свят и тих,
Как свет лампад в углу церквей
На лике у святых.
Плантатор думал: «Стар мой дом,
И проку нет в земле!»
Взглянул на девушку — потом
На деньги на столе.
В душе смущённой верх брала
То жадность, то любовь:
Он знал, чья страсть ей жизнь дала
И чья текла в ней кровь.
Но глубь души была чёрна:
Он не осилил зла —
И деньги взял. Тут вся она
Застыла, замерла.
И жертву новую свою
Купец повёл с собой,
Чтоб быть ему в чужом краю
Наложницей, рабой.
[...]
I.
Жрецами Са? иса, в Египте, взят в ученье
Был пылкий юноша, алкавший просвещенья.
Могучей мыслью он быстро обнял круг
Хранимых мудростью таинственных наук;
Но смелый дух его рвался к познаньям новым.
Наставник-жрец вотще старался кротким словом
В душе ученика смирять мятежный пыл.
«Скажи мне, что моё, — пришелец говорил, —
Когда не всё моё? Где знанью грань положим?
Иль самой Истиной, как наслажденьем, можем
Лишь в разных степенях и порознь обладать?
Её ль, единую, дробить и разделять?
Один лишь звук убавь в гармонии чудесной!
Один лишь цвет возьми из радуги небесной!
Что значит звук один и что единый цвет?
Но нет гармонии, и радуги уж нет!»
II.
Однажды, говоря о таинствах вселенной,
Наставник с юношей к ротонде отдалённой
Пришли, где полотном закрытый истукан
До свода высился, как грозный великан.
Дивяся, юноша подходит к изваянью.
«Чей образ кроется под этой плотной тканью?» —
Спросил он. — «Истины под ней таится лик»,
Ответил спутник. — «Как! — воскликнул ученик. —
Лишь Истины ищу, по ней одной тоскую;
А от меня её сокрыли вы, святую!»
«То воля божества! — промолвил жрец в ответ. —
Завесы не коснись (таков его завет),
Пока с себя само её не совлеку я!
Кто ж, сокровенное преступно испытуя,
Поднимет мой покров, тому присуждено…» —
«Что?» — «Истину узреть». — «Значенье слов темно;
В них смысл таинственный. Запретного покрова
Не поднимал ты?» — «Нет! и искушенья злого
Не ведал ум». — «Дивлюсь! О, если б, точно, я
Был им лишь отделен от цели бытия —
От Истины!..» — «Мой сын! — прервал его сурово
Наставник, — преступить божественное слово
Нетрудно. Долго ли завесу приподнять?
Но каково душе себя преступной знать?»
III.
Из храма юноша, печальный и угрюмый
Пришёл домой. Душа одной тревожной думой
Была полна, и сон от глаз его бежал.
В жару метался он на ложе и стенал.
Уж было за полночь, как шаткими стопами
Пошёл ко храму он. Цепляяся руками
За камни, на окно вскарабкался; с окна
Спустился в тёмный храм, и вот — пред ним она,
Ротонда дивная, где цель его исканья.
Повсюду мертвое, могильное молчанье;
Порой лишь смутный гул из склепов отвечал
На робкие шаги. Повсюду мрак лежал,
И только бледное сребристое мерцанье
Лила из купола луна на изваянье,
В покров одетое… И, словно бог живой,
Казалось, истукан качает головой,
Казалось, движутся края одежды белой.
И к богу юношу приблизил шаг несмелый,
И косная рука уж поднята была,
Но кровь пылала в нем, и капал пот с чела,
И вспять его влекла незримая десница.
«Безумец! что творишь? куда твой дух стремится?
Тебе ли, бренному, бессмертное пытать? —
Взывал глас совести. — Ты хочешь приподнять
Завесу, а забыл завещанное слово:
До срока не коснись запретного покрова!»
Но для чего ж завет божественный гласит:
Кто приподнимет ткань, тот Истину узрит?
«О, что бы ни было, я вскрою покрывало!
Увижу!» — вскрикнул он. — «Увижу!» — прокричало
И эхо громкое из сумрачных углов…
И дерзкою рукой он приподнял покров.
IV.
Что ж увидал он там?. У ног Изиды, в храме,
Поутру, недвижим, он поднят был жрецами.
И что он увидал? и что? постигнул он?
Вопросы слышались ему со всех сторон.
Угрюмый юноша на них ответа не дал…
Но в жизни счастья он и радости не ведал.
В могилу раннюю тоска его свела,
И к людям речь его прощальная была:
«Кто к Истине идёт стезею преступленья,
Тому и в Истине не ведать наслажденья!»
[...]
Припомните еврейское сказанье
О муже том, что растерзал рукой,
Как агнца, льва, — как, жалкий и слепой,
Не видя света божья, истязанья
Он от врагов терпел, лишённый сил,
И жернов целый день в тюрьме кружил;
Как наконец на пир из заточенья
Был приведён — сносить врагов глумленья.
В отчаянье, средь пира, обнял он
Столпы громадной храмины руками —
Шатнулся свод над пирными столами
И стены рухнули со всех сторон.
При грохоте разрушенного зданья
Сменились страшным воплем ликованья.
Погиб и раб, несчастный и слепой;
Но тысячи похоронил с собой!
Самсон порабощённый, ослеплённый
Есть и у нас в стране. Он сил лишён,
И цепь на нём. Но — горе! если он
Поднимет руки в скорби исступлённой —
И пошатнёт, кляня свой тяжкий плен,
Столпы и основанья наших стен, —
И безобразной грудой рухнут своды
Над горделивой храминой свободы!
[...]
Она живёт у вод Кенгавы,
В среде чужих детей.
Ей школа — все; надежды, славы
Другой не нужно ей.
Как кроет всё одеждой ясной
Цветущая весна,
Так святостью души прекрасной
Объемлет всех она.
Сама с детьми в полях играет;
Все с лаской жмутся к ней,
И кроткий взгляд её смиряет
Упрямых дикарей.
Под вечер слушать все готовы
О том, кто в мир грехов
Пришёл снять с узника оковы,
Освободить рабов.
«Придёт пора — все будут вольны!
По всей земле — по всей —
Как звон раздастся колокольный,
Звук порванных цепей!»
Так, следуя Христа ученью,
Смиренна и бедна,
Себя лишь ближним на служенье
Всю обрекла она.
И у неё богатство было;
Но, помня божий страх,
Она рабов освободила
И в доме и в полях.
Все за морем они, на воле,
В краю своём родном;
Она ж живёт в смиренной доле
Дневным своим трудом…
Горячей силой их молитвы
От бед охранена,
Как ангел, средь житейской битвы
Спокойна и ясна!
[...]
Снилась мне девушка: кудри как шелк,
Кроткие, ясные очи…
С нею под липой просиживал я
Синие летние ночи.
Слово любви прерывала порой
Сладкая речь поцелуя…
Звезды вздыхали средь темных небес,
Словно ревниво тоскуя.
Я пробудился… Со мной никого…
Страшно мне в сумраке ночи;
Холодно, немо глядят на меня
Тусклые звездные очи.
1858
[...]
Истомлённый, на рисовой ниве он спал.
Грудь открытую жёг ему зной;
Серп остался в руке, — и в горячем песке
Он курчавой тонул головой.
Под туманом и тенью глубокого сна
Снова видел он край свой родной.
Тихо царственный Нигер катился пред ним,
Уходя в безграничный простор.
Он царём был опять, и на пальмах родных
Отдыхал средь полей его взор.
И звеня и гремя опускалися в дол
Караваны с сияющих гор.
И опять черноокой царице своей
С нежной лаской глядел он в глаза,
И детей обнимал, — и опять услыхал
И родных и друзей голоса.
Тихо дрогнули сонные веки его, —
И с лица покатилась слеза.
И на борзом коне вдоль реки он скакал
По знакомым, родным берегам…
В серебре повода, — золотая узда…
Громкий топот звучал по полям
Средь глухой тишины, — и стучали ножны
Длинной сабли коню по бокам.
Впереди словно красный кровавый платок,
Яркокрылый фламинго летел.
Вслед за ним он до ночи скакал по лугам,
Где кругом тамаринд зеленел.
Показалися хижины кафров, — и вот
Океан перед ним засинел.
Ночью слышал он рёв и рыкание льва,
И гиены пронзительный вой;
Слышал он, как в пустынной реке бегемот
Мял тростник своей тяжкой стопой…
И над сонным пронёсся торжественный гул,
Словно радостный клич боевой.
Мириадой немолчных своих языков
О свободе гласили леса;
Кличем воли в дыхании пустыни неслись
И земли и небес голоса…
И улыбка и трепет прошли по лицу,
И смежилися крепче глаза.
Он не чувствовал зноя; не слышал, как бич
Провизжал у него над спиной…
Царство сна озарила сиянием смерть,
И на ниве остался — немой
И безжизненный труп: перетёртая цепь,
Сокрушённая вольной душой.
[...]