Стихи Николая Минского

Не в яррко блещущем уборе
И не на холеном коне
Гуляет-скачет наше Горе
По нашей серой стороне.
Пешком и голову понуря,
В туманно-сумрачную даль
Плетется русская печаль.
Безвестна ей проклятий буря,
Чужда тоскливая тоска,
Смешна кричащая невзгода.
Дитя стыдливого народа,
Она стыдлива и робка,
Неразговорчива, угрюма,
И тяжкий крест несет без шума.
И лишь в тяни родных лесов,
Под шепот ели иль березы,
Порой вздохнет она без слов
И льет невидимые слезы.
Нам эти слезы без числа
Родная муза сберегла…

1878

Ты грустно прожил жизнь. Больная совесть века
Тебя отметила глашатаем своим;
В дни злобы ты любил людей и человека
И жаждал веровать, безверием томим.
Но слишком был глубок родник твоей печали;
Ты изнемог душой, правдивейший из нас, —
И струны порвались, рыданья отзвучали…
В безвременье ты жил, безвременно угас!

Я ничего не знал прекрасней и печальней
Лучистых глаз твоих и бледного чела,
Как будто для тебя земная жизнь была
Тоской по родине недостижимо-дальней.
И творчество твое, и красота лица
В одну гармонию слились с твоей судьбою,
И жребий твой похож, до страшного конца,
На грустный вымысел, рассказанный тобою.

И ты ушел от нас, как тот певец больной,
У славы отнятый могилы дуновеньем;
Как буря, смерть прошла над нашим поколеньем,
Вершины все скосив завистливой рукой.

Чья совесть глубже всех за нашу ложь болела,
Те дольше не могли меж нами жизнь влачить,
А мы живем во тьме, и тьма нас одолела…
Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!

1888

К престолу божества, покинув дольний мрак,
Избранники в лучах бессмертья подходили.
И каждый вкруг чела носил избранства знак:
Победный лавр иль терн, иль снег безгрешных линий.

И только дух один – печальный, без венца
(Хотя сама печаль светлей, чем диадема),
Храня следы от слёз вдоль бледного лица,
Стоял вдали от всех, пред стражами эдема.

Кто ты, печальный дух? Свершил ли ты дела,
За что бессмертие должно служить наградой?

Я жил в бездействии, боясь добра и зла.
Я в тишине сгорел забытою лампадой.

Любовью к сну во сне вся жизнь моя была,
Любовь – страданием, страдание – отрадой.

1907

Не всё ль равно, правдива ты иль нет,
Порочна иль чиста. Какое дело,
Пред кем, когда ты обнажала тело,
Чьих грубых ласк на нём остался след.

Не истину – её искать напрасно –
Лишь красоту в тебе я полюбил.
Так любим тучи, камни, блеск светил;
Так море, изменяя, всё ж прекрасно,

И как порой, при виде мёртвых скал,
Наш дух, почуяв жизнь, замрёт в тревоге, —
Так лживый взор твой говорит о боге,
О всём, что в мире тщетно я искал.

И не сотрёт ничьё прикосновенье

1907

Я долго знал её, но разгадать не мог.
Каким-то раздвоением чудесным
Томилась в ней душа. Её поставил Бог
На рубеже меж пошлым и небесным.
Прибавить луч один к изменчивым чертам –
И Винчи мог бы с них писать лицо Мадонны;
Один убавить луч – за нею по пятам
Развратник уличный помчался ободрённый.
В её словах был грех и страстью взор горел,
Но для греха она была неуязвима.
Она бы соблазнить могла и херувима,
Но демон обольстить её бы не сумел.
Ей чуждо было всё, что мир считал стыдливым,
И, в мире не признав святого ничего,
Она лишь в красоте ценила божество,
И грех казался ей не злым, а некрасивым.
И некрасивыми, как грех, казались ей
Объятия любви и материнства муки.
Она искала встреч и жаждала разлуки,
Святая без стыда, вакханка без страстей.
Тебе, я знаю, жить недолго суждено.
Смеёшься ль ты порой, грустишь ли одиноко,
Всегда ты нам чужда, душа твоя далёко.
Так тучи в поздний час, когда в полях темно,
Последним золотом заката догорая,
Блестит одна, земле и небесам чужая.
Как тучка лёгкая, короткой жизни путь
Проходишь ты, горя красою безучастной.
Боишься ты любви, томя напрасно грудь
Мечтами гордыми и жалостью бесстрастной.
Но более, чем жизнь, чем свет и божество,
Твоей души люблю я красоту больную.
И много стражду я, и тяжело ревную,
Но изменить в тебе не мог бы ничего.
Быть может, близок день, и я приду с цветами
Туда, где цвет увял нездешней красоты.
Как тучка бледная, сольёшься с небесами,
Растаешь в вечности, загадочной, как ты.

1907

Она печальна у одра болезни,
В расстанный час, при громком плаче жён;
Торжественна в движеньи похорон,
В протяжности заупокойной песни;

Грозна пред плахой, за стеной тюрьмы;
Мечтательна под тенью ив надгробных;
Всесильна на полях сражений злобных;
Уродлива в дыхании чумы.

Но ужас смерти, близкой, неотлучной,
Постиг я лишь наедине с собой,
В мельканьи дней под лепет однозвучный,
В усталости души, ещё живой,

В забвении всего, что было свято,
В измене всем, кого любил когда-то.

1907