Читать стихи Семена Яковлевича Надсона
Христос!.. Где ты, Христос, сияющий лучами
Бессмертной истины, свободы и любви?.
Взгляни,- твой храм опять поруган торгашами,
И меч, что ты принес, запятнан весь руками,
Повинными в страдальческой крови!..
Взгляни, кто учит мир тому, чему когда-то
И ты учил его под тяжестью креста!
Как ярко их клеймо порока и разврата,
Какие лживые за страждущего брата,
Какие гнойные открылися уста!..
О, если б только зло!.. Но рваться всей душою
Рассеять это зло, трудиться для людей,-
И горько сознавать, что об руку с тобою
Кричит об истине, ломаясь пред толпою,
Прикрытый маскою, продажный фарисей!..
1880
[...]
Весь вечер нарядная елка сияла
Десятками ярких свечей,
Весь вечер, шумя и смеясь, ликовала
Толпа беззаботных детей.
И дети устали… потушены свечи,—
Но жарче камин раскален;
[Загадки и хохот] веселые речи
Со всех раздаются сторон.
И дядя тут тоже: над всеми смеется
И всех до упаду смешит;
Откуда в нем только веселье берется,—
Серьезен и строг он на вид:
Очки, борода серебристо-седая,
В глубоких морщинах чело,—
И только глаза его, словно лаская,
Горят добродушно-светло…
«Постойте,— сказал он, и стихло в гостиной...—
Скажите, кто знает из вас,—
Откуда ведется обычай старинный
Рождественских елок у нас?
Никто?. Так сидите же смирно и чинно,—
Я сам расскажу вам сейчас…
Есть страны, где люди от века не знают
Ни вьюг, ни сыпучих снегов;
Там только нетающим снегом сверкают
Вершины гранитных хребтов…
Цветы там душистее, звезды — крупнее.
Светлей и нарядней весна,
И ярче там перья у птиц, и теплее
там дышит морская волна…
В такой-то стране ароматною ночью,
При шепоте лавров и роз,
Свершилось желанное чудо воочью:
Родился Младенец-Христос;
Родился в убогой пещере,— чтоб знали...»
1882
[...]
Опять вокруг меня ночная тишина.
Опять на серебро морозного окна
Бросает лунный свет отлив голубоватый,
И в поздний час ночной, перед недолгим сном,
Сижу я при огне, склонясь над дневником,
Тревогою, стыдом и ужасом объятый.
Таких, как этот день, минувший без следа,
Растратил много я в последние года,—
Но их в мою тетрадь я заносить боялся:
Больную мысль страшил растущий их итог…
Так медлит счет свести неопытный игрок,
С отчаяньем в груди сознав, что проигрался…
Сегодня совесть мне отсрочки не дает…
За что, чтосделал я?. За что меня гнетет
Мое минувшее, как память преступленья?
Я жил, как все живут,— как все, я убивал
Бесцельно день за днем и рабски отгонял
Укоры разума, и думы, и сомненья!
Я жил, как все живут,— а в этот час ночной,
Быть может, я один с мучительной тоской
В тайник души моей спускаюсь беспристрастно…
И тихо все вокруг, и за моим окном,
Окованный луны холодным серебром,
Недвижный город спит глубоко и бесстрастно.
1883
[...]
Тоска гнетёт меня и жжёт неутомимо,
Что день — то всё душней, всё тягостней дышать,
И с пёстрой суетой, мелькающею мимо,
Не властен я души, изверившись, связать.
Я жизни чужд давно… Всего, что увлекает,
Всего, что манит вдаль, проникнул я обман,
Хмель отбродил в крови, тревога остывает,
И только скорбь жива да боль недавних ран...
Я в стороне стою от жизненной тревоги,
Я чужд всему вокруг, — я, словно пилигрим,
Отстав от спутников, упал на край дороги
И им вослед смотрю с отчаяньем глухим.
Я не был ребенком. Я с детства узнал
Тяжелое бремя лишений,
Я с детства в душе бережливо скрывал
Огонь затаенных сомнений.
Я с детства не верил в холодных людей,
В отраду минутного счастья,
И шел я угрюмо дорогой своей
Один, без любви и участья.
А сердце так рвалось в груди молодой,
Так жаждало света и воли!
Но что же, на призыв отчаянный мой
Никто не согрел моей доли.
Меня оттолкнули… и злобной тоской
Как камнем мне душу сдавило,
И зависти тайной огонь роковой
Несчастье в груди пробудило.
И стал я с глубокой отрадой взирать
На царство нужды и разврата
И в бездну бесстрастной рукою толкать
Другого страдальца собрата.
Я бросил работу, я стал воровать,
Под суд я однажды попался,
В тюрьме просидел… да как вышел опять
За прежнее дело принялся.
Я помню, в суде говорил адвокат,
Что нужно работать, трудиться.
Работать!.. Зачем? Для кого хлопотать,
С кем прибылью буду делиться?
Вернусь я с работы в подвал свой сырой —
Кто там меня встретит с участьем?
Работать!.. Работай, кто молод душой,
Кто не был надломлен ненастьем!
И думали люди, что в сердце моем
Заглохли все чувства святые.
Кому ж я обязан позорным клеймом —
Скажите вы, люди слепые.
Когда я любви и привета просил,
Кто подал отверженцу руку?
Кто словом и ласкою света залил
Сиротства тяжелую муку?
Нет, я не смутил ваш холодный покой,
В вас сердце не билось любовно,
И мимо прошли вы бесстрастной стопой,
Меня оттолкнув хладнокровно.
О судьи, не сами ли с первых же дней
Вы холодом жизнь отравили?
За что ж философией сытой своей
Отверженца вы осудили?
За то ль, что, не сладив с тяжелой нуждой
И с внутренним ядом страданья,
Пред вами не пал я с покорной мольбой,
Просить я не стал подаянья?
Нет, лучше бесчестье, чем посох с сумой,
Нет, лучше разгульная воля
И грязи разврата позор роковой,
Чем нищенства жалкая доля!
И в этой-то бездне я даром убил
Мои непочатые силы!
Но кончен мой путь. Наконец я дожил
До двери безмолвной могилы.
Я рад ей: под саваном мрачным земли
Сомкнутся усталые веки,
Улягутся в сердце страданья мои
И мирно усну я навеки.
7 июля 1878
[...]
Любви, одной любви! Как нищий подаянья,
Как странник, на пути застигнутый грозой,
У крова чуждого молящий состраданья,
Так я молю любви с тревогой и тоской.
1884
I
Спит гордый Рим, одетый мглою,
В тени разросшихся садов;
Полны глубокой тишиною
Ряды немых его дворцов;
Весенней полночи молчанье
Царит на сонных площадях;
Луны капризное сиянье
В речных колеблется струях.
И Тибр, блестящей полосою
Катясь меж темных берегов,
Шумит задумчивой струею
Вдаль убегающих валов.
В руках распятие сжимая,
В седых стенах тюрьмы сырой
Спит христианка молодая,
На грудь склонившись головой.
Бесплодны были все старанья
Ее суровых палачей:
Ни обещанья, ни страданья
Не сокрушили веры в ней.
Бесчеловечною душою
Судьи на смерть осуждена,
Назавтра пред иным судьею
Предстанет в небесах она.
И вот, полна святым желаньем
Всё в жертву небу принести,
Она идет к концу страданья,
К концу тернистого пути…
И снятся ей поля родные,
Шатры лимонов и дубов,
Реки изгибы голубые
И юных лет приютный кров;
И прежних мирных наслаждений
Она переживает дни,-
Но ни тревог, ни сожалений
Не пробуждают в ней они.
На все земное без участья
Она привыкла уж смотреть;
Не нужно ей земного счастья,-
Ей в жизни нечего жалеть:
Полна небесных упований,
Она, без жалости и слёз,
Разбила рой земных желаний
И юный мир роскошных грез,-
И на алтарь Христа и Бога
Она готова принести
Всё, чем красна ее дорога,
Что ей светило на пути.
II
Поднявшись гордо над рекою,
Дворец Нерона мирно спит;
Вокруг зеленою семьею
Ряд стройных тополей стоит;
В душистом мраке утопая,
Спокойной негой дышит сад;
В его тени, струей сверкая,
Ключи студеные журчат.
Вдали зубчатой полосою
Уходят горы в небеса,
И, как плащом, одеты мглою
Стоят священные леса.
Всё спит. Один Альбин угрюмый
Сидит в раздумье у окна…
Тяжелой, безотрадной думой
Его душа возмущена.
Враг христиан, патриций славный,
В боях испытанный герой,
Под игом страсти своенравной,
Как раб, поник он головой.
Вдали толпы, пиров и шума,
Под кровом полночи немой,
Всё так же пламенная дума
Сжимает грудь его тоской.
Мечта нескромная смущает
Его блаженством неземным,
Воображенье вызывает
Картины страстные пред ним.
И в полумгле весенней ночи
Он видит образ дорогой,
Черты любимые и очи,
Надежды полные святой.
III
С тех пор, как дева молодая
К нему на суд приведена,
Проснулась грудь его немая
От долгой тьмы глухого сна.
Разврат дворца в душе на время
Стремленья чистые убил,
Но свет любви порока бремя
Мечом карающим разбил;
И, казнь Марии изрекая,
Дворца и Рима гордый сын,
Он сам, того не сознавая,
Уж был в душе христианин.
И речи узницы прекрасной
С вниманьем жадным он ловил,
И свет великий веры ясной
Глубоко корни в нем пустил.
Любовь и вера победили
В нем заблужденья прежних дней
И душу гордую смутили
Высокой прелестью своей.
IV
Заря блестящими лучами
Зажглась на небе голубом,
И свет огнистыми волнами
Блеснул причудливо кругом.
За ним, венцом лучей сияя,
Проснулось солнце за рекой
И, светлым диском выплывая,
Сверкает гордо над землей…
Проснулся Рим. Народ толпами
В амфитеатр, шумя, спешит,
И черни пестрыми волнами
Цирк, полный до верху, кипит;
И в ложе, убранной богато,
В пурпурной мантии своей,
Залитый в серебро и злато,
Сидит Нерон в кругу друзей.
Подавлен безотрадной думой,
Альбин, патриций молодой,
Как ночь, прекрасный и угрюмый,
Меж них сияет красотой.
Толпа шумит нетерпеливо
На отведенных ей местах,
Но — подан знак, и дверь визгливо
На ржавых подалась петлях,-
И, на арену выступая,
Тигрица вышла молодая…
Вослед за ней походкой смелой
Вошла, с распятием в руках,
Страдалица в одежде белой,
С спокойной твердостью в очах.
И вмиг всеобщее движенье
Сменилось мертвой тишиной,
Как дань немого восхищенья
Пред неземною красотой.
Альбин, поникнув головою,
Весь бледный, словно тень, стоял…
................. .
................. .
И вдруг пред стихнувшей толпою
Волшебный голос зазвучал:
V
«В последний раз я открываю
Мои дрожащие уста:
Прости, о Рим, я умираю
За веру в моего Христа!
И в эти смертные мгновенья,
Моим прощая палачам,
За них последние моленья
Несу я к горним небесам:
Да не осудит их Спаситель
За кровь пролитую мою,
Пусть примет их святой Учитель
В свою великую семью!
Пусть светоч чистого ученья
В сердцах холодных он зажжет
И рай любви и примиренья
В их жизнь мятежную прольет!..»
Она замолкла,- и молчанье
У всех царило на устах;
Казалось, будто состраданье
В их черствых вспыхнуло сердцах…
................ .
Вдруг на арене, пред толпою,
С огнем в очах предстал Альбин
И молвил:- «Я умру с тобою…
О Рим,- и я христианин…»
Цирк вздрогнул, зашумел, очнулся,
Как лес осеннею грозой,-
И зверь испуганно метнулся,
Прижавшись к двери роковой…
Вот он крадется, выступая,
Ползет неслышно, как змея…
Скачок… и, землю обагряя,
Блеснула алая струя…
Святыню смерти и страданий
Рим зверским смехом оскорбил,
И дикий гром рукоплесканий
Мольбу последнюю покрыл.
Глубокой древности сказанье
Прошло седые времена,
И беспристрастное преданье
Хранит святые имена.
Простой народ тепло и свято
Сумел в преданьи сохранить,
Как люди в старину, когда-то,
Умели верить и любить!..
[...]
Заревом заката даль небес объята,
Речка голубая блещет, как в огне;
Нежными цветами убраны богато,
Тучки утопают в ясной вышине.
Кое-где, мерцая бледными лучами,
Звёздочки-шалуньи в небесах горят.
Лес, облитый светом, не дрогнет ветвями,
И в вечерней неге мирно нивы спят.
Только ты не знаешь неги и покоя,
Грудь моя больная, полная тоской.
Что ж тебя волнует? Грустное ль былое,
Иль надежд разбитых безотрадный рой?
Заползли ль змеею злобные сомненья,
Отравили веру в счастье и людей,
Страсти ли мятежной грёзы и волненья
Вспыхнули нежданно в глубине твоей?
Иль, в борьбе с судьбою погубивши силы,
Ты уж тяготишься этою борьбой
И, забыв надежды, мрачно ждёшь могилы,
С малодушной грустью, с желчною тоской?
Полно, успокойся, сбрось печали бремя:
Не пройдёт бесплодно тяжкая борьба,
И зарёю ясной запылает время,
Время светлой мысли, правды и труда.
Посмотри в глаза мне, милый, веселее!
Эта ночь пьяна, пьяна и ароматна.
Сквозь намёт деревьев на песок аллеи
Бросила луна серебряные пятна.
Дремлют тополя… дрожат и млеют звёзды;
Встал туман, бродя над озером зеркальным;
Медлят соловьи вернуться на ночь в гнёзды,
Только ты остался бледным и печальным!
Есть у свободы враг опаснее цепей,
Страшней насилия, страданья и гоненья;
Тот враг неотразим, он — в сердце у людей,
Он — всем врожденная способность примиренья.
Пусть цепь раба тяжка… Пусть мощная душа,
Тоскуя под ярмом, стремится к лучшей доле,
Но жизнь еще вокруг так чудно хороша,
И в ней так много благ и кроме гордой воли!..
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнёт
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив
и силён,
И если б не был ты унижен целым светом –
Иным стремлением согрет и увлечён,
Я б не пришёл к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнёшь чело своё и тщетно ждёшь
спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит как символ
отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, –
Дай скромно встать и мне в ряды твоих
бойцов,
Народ, обиженный судьбою
[...]
Оба с тобой одиноко-несчастные,
Встретясь случайно, мы скоро сошлись;
Слезы, упреки и жалобы страстные
В наших беседах волной полились.
Сладко казалось нам скорбь накипевшую
Другу и брату, любя, изливать;
Ново казалось нам грудь наболевшую
Тихою лаской его врачевать!..
Только недолго нас счастье желанное
Грело в своих благодатных лучах,—
Что-то холодное, что-то нежданное
Брату послышалось в братских речах:
Точно друг другу мы сразу наскучили,
Точно судьба нас в насмешку свела,
Точно друг друга мы только измучили
Повестью наших невзгод без числа…
И разошлись мы со злобой мучительной.
Полно, товарищ, кого тут винить?
Нищий у нищего лепты спасительной
Вздумал, безумный, от горя молить!
Мертвый у мертвого просит лобзания!
Где нам чужие вериги поднять,
Если и личные наши страдания
Нам не дают ни идти, ни дышать!
Май 1883
Я встретил новый год один… Передо мной
Не искрился бокал сверкающим вином,
Лишь думы прежние, с знакомой мне тоскою,
Как старые друзья, без зова, всей семьею
Нахлынули ко мне с злорадным торжеством...
_Памяти Н. М. Д.
Когда затихнет шум на улицах столицы
И ночь зажжет свои лампады вековые,
Окутав даль серебряным туманом,
Тогда, измученный волненьями дневными,
Переступаю я порог гостеприимный
Твоей давно осиротевшей кельи,
Чтоб в ней найти желанное забвенье.
Здесь всё по-старому, всё как в былые годы:
Перед киотом теплится, мерцая,
Массивная лампада; лик Христа
Глядит задумчиво из потемневшей рамы
Очами, полными и грусти и любви,—
И так и кажется, что вот уста святые
Откроет он — и в тишине ночной
Вдруг прозвучит страдальца тихий голос:
«Приди ко мне, усталый и несчастный,
И дам я мир душе твоей больной...»
Вокруг окна разросся плющ зеленый
И виноград… Сквозь эту сеть глядит
Алмазных звезд спокойное сиянье,
И тонет даль, окутанная мглой.
Раскрыто фортепьяно… На пюпитре
Твоих любимых нот лежит тетрадь.
На письменном столе букет увядший
Из роз и ландышей; неконченный эскиз,
Набросанный твоей неопытной рукою,
Да Пушкин — твой всегдашний друг…
Страница
От времени успела пожелтеть,
Но до сих пор хранит она ревниво
Твои заметки на полях — и время
Не смеет их коснуться…
На стенах
Развешаны гравюры и картины,
И между ними привлекает взор
Один портрет: лазурные, как небо,
Глаза обрамлены ресницами густыми,
Улыбка светлая играет на устах,
И волны русые кудрей спадают
На грудь… Как чудное виденье,
Как светлый гость небесной стороны,
Он дышит тихою, но ясной красотою,
И, кажется, душа твоя живет
В портрете этом, светится безмолвно
В его больших, задумчивых глазах
И шлет привет из стороны загробной
Своей улыбкой… Бледное сиянье
Лампады довершает грезу…
Тихо
Склоняю я пред образом колена
И за тебя молюсь… Пусть там, за гробом,
Тебя отрадно окружает всё,
Чего ждала ты здесь, в угрюмом мире
Земных страстей, волнений и тревог,
И не могла дождаться… Спи, родная,
В сырой земле… Пусть вечный ропот жизни
Не возмутит твой непробудный сон,
Пусть райский свет твои ласкает взоры
И райский хор вокруг тебя звучит
И ни один мятежный звук не смеет
Гармонию души твоей смутить…
В моих устах нет слов, — мои моленья
Рождаются в душе, не облекаясь
В земные звуки, и летят к престолу
Творца,— и тихие, отрадные рыданья
Волнуют грудь мою… Мне кажется, что небо
Отверзлось для меня, что я несусь
В струях безбрежного эфира к раю,
Где ждет меня она, с улыбкой тихой
И лаской братскою… Оживший, обновленный,
Вступаю я под сень его святую,
И мир земной, мир муки и страданий,
Мне чужд и жалок… Я живу иной,
Прекрасной жизнью, полною блаженства
И сладких снов…
Но вот моя молитва
Окончена. Святое вдохновенье
Меня касается крылом своим,— и я
Сажусь за фортепьяно… Звук за звуком
Несется в тишине глубокой ночи,
И льется стройная мелодия… В груди
Встают минувших дней святые грезы,
Звучат давно затихнувшие речи,—
А со стены всё тем же ясным взором
Глядит знакомый лик — и свет лампады
Играет на его чертах. И мнится
Порою мне, что тень твоя витает
Вокруг меня в осиротелой келье
И с ласкою безмолвной и горячей
Склоняется неслышно надо мной…
Пора: рассвет не ждет… Бледнеют звезды,
И свод небес блеснул полоской алой
Проснувшейся зари…
Июнь 1879
[...]
Мне снилась смерть: она стояла предо мной,
Клубами ладана, как ризою, одета,
В сияньи и в цветах, с улыбкой молодой
И с речью полною печального привета…
1883
Любовь — обман, и жизнь — мгновенье,
Жизнь — стон, раздавшийся, чтоб смолкнуть навсегда!
К чему же я живу, к чему мои мученья,
И боль отчаянья, и жгучий яд стыда?
К чему ж, не веруя в любовь, я сам так жадно,
Так глупо жду ее всей страстною душой,
И так мне радостно, так больно и отрадно
И самому любить с надеждой и тоской?
О сердце глупое, когда ж ты перестанешь
Мечтать и отзыва молить?
О мысль суровая, когда же ты устанешь
Всё отрицать и всё губить?
Когда ж мелькнет для вас возможность примиренья?
Я болен, я устал… Из незаживших ран
Сочится кровь и [нрзб] прокляты сомненья!
Я жить хочу, хочу любить,— и пусть любовь — обман.
1882
На утре дней моих о подвигах мечтая,
Я долго звонких слов от дел не отличал,
И, как пророк добра, гремя и обличая,
Меня пустой крикун нередко увлекал;
Я наряжал его в цветы моих мечтаний.
Ловил слова его............
1881
Покуда грозно ночь глухая
Царит над сонною землей
И лишь вдали заря златая
Горит отрадной полосой,
Покуда мысль в оковах дремлет,
Покуда видят стыд в труде,
Покуда человек не внемлет
Призыву к свету и борьбе,
О муза, светлый мир мечтаний
И песен счастья резвый рой
Забудь для горя и страданий,
Для битвы с непроглядной мглой.
Пускай твои святые звуки
Борцов уставших оживят
И в их сердцах тоску и муки
Надеждой светлой заменят.
[И грозный крик негодованья,
Промчавшись звучно над толпой,
Подымет светлое сознанье
И знамя истины святой.
Туда, борцы, под это знамя,
Вперед уверенной стопой!
Пускай любви и веры пламя
Во мгле согреет вас собой.
Вперед, борцы, на бой жестокий
За свет великий и святой
Со мглой, тяжелой и глубокой,
С мертвящей, безотрадной мглой!
24 октября 1878
Любили ль вы, как я? Бессонными ночами
Страдали ль за нее с мучительной тоской?
Молились ли о ней с безумными слезами
Всей силою любви, высокой и святой?
С тех пор, когда она землей была зарыта,
Когда вы видели ее в последний раз,
С тех пор была ль для вас вся ваша жизнь разбита,
И свет, последний свет, угаснул ли для вас?
Нет!.. Вы, как и всегда, и жили, и желали;
Вы гордо шли вперед, минувшее забыв,
И после, может быть, сурово осмеяли
Страданий и тоски утихнувший порыв.
Вы, баловни любви, слепые дети счастья,
Вы не могли понять души ее святой,
Вы не могли ценить ни ласки, ни участья
Так, как ценил их я, усталый и больной!
За что ж, в печальный час разлуки и прощанья,
Вы, только вы одни, могли в немой тоске
Приникнуть пламенем последнего лобзанья
К ее безжизненной и мраморной руке?
За что ж, когда ее в могилу опускали
И погребальный хор ей о блаженстве пел,
Вы ранний гроб ее цветами увенчали,
А я лишь издали, как чуждый ей, смотрел?
О, если б знали вы безумную тревогу
И боль души моей, надломленной грозой,
Вы расступились бы и дали мне дорогу
Стать ближе всех к ее могиле дорогой!
1879
[...]
Завеса сброшена: ни новых увлечений,
Ни тайн заманчивых, ни счастья впереди;
Покой оправданных и сбывшихся сомнений,
Мгла безнадежности в измученной груди…
Как мало прожито — как много пережито!
Надежды светлые, и юность, и любовь…
И все оплакано… осмеяно… забыто,
Погребено — и не воскреснет вновь!
Я в братство веровал, но в черный день невзгоды
Не мог я отличить собратьев от врагов;
Я жаждал для людей познанья и свободы,-
А мир — всё тот же мир бессмысленных рабов;
На грозный бой со злом мечтал я встать сурово
Огнем и правдою карающих речей,-
И в храме истины — в священном храме слова,
Я слышу оргию крикливых торгашей!..
Любовь на миг… любовь — забава от безделья,
Любовь — не жар души, а только жар в крови,
Любовь — больной кошмар, тяжелый чад похмелья —
Нет, мне не жаль ее, промчавшейся любви!..
Я не о ней мечтал бессонными ночами,
И не она тогда явилась предо мной,
Вся — мысль, вся — красота, увитая цветами,
С улыбкой девственной и девственной душой!..
Бедна, как нищая, и как рабыня лжива,
В лохмотья яркие пестро наряжена —
Жизнь только издали нарядна и красива,
И только издали влечет к себе она.
Но чуть вглядишься ты, чуть встанет пред тобою
Она лицом к лицу — и ты поймешь обман
Ее величия, под ветхой мишурою,
И красоты ее — под маскою румян.
1882
[...]
Я вас любил всей силой первой страсти.
Я верил в вас, я вас боготворил.
Как верный раб, всё иго вашей власти
Без ропота покорно я сносил.
Я ждал тогда напрасно состраданья.
Был холоден и горд ваш чудный взгляд.
В ответ на яд безмолвного страданья
Я слышал смех и колких шуток ряд.
Расстались мы — но прежние мечтанья
В душе моей ревниво я хранил
И жадно ждал отрадного свиданья,
И этот час желаемый пробил.
Пробил, когда, надломанный судьбою,
Устал я жить, устал я ждать любви
И позабыл измученной душою
Желания разбитые мои.
23 июля 1878
[...]
Он спал, разметавшись в своей колыбели,
И тихо две тени к нему подошли,
И долго стояли, и долго глядели
В раздумье на нового гостя земли.
И взоры одной просияли любовью,
И, вся озарившись небесным огнём,
Она наклонилась к его изголовью
И тихо его осенила крылом...
_Отрывок
1
«Взгляни, как спокойно уснула она,
На щечках — румянец играет,
В чертах — не борьба роковая видна,
Но тихое счастье сияет.
Улыбка на сжатые губы легла,
Рассыпаны косы волнами,
Опущены веки, и мрамор чела
Увит полевыми цветами…
Вокруг погребальное пенье звучит,
Вокруг раздаются рыданья,
И только она безмятежно лежит,
Ей чужды тоска и страданья.
Душа её там, где любовь и покой,
Где нет ни тревог, ни сомнений,
Ни горькой и жгучей печали людской,
Ни страстных людских наслаждений…
Она отдыхает! О чем же рыдать?
Пусть смолкнут на сердце рыданья,
И будем трудиться, бороться и ждать,
Пока не наступит свиданье!»
2
«О, если б в свиданье я веровать мог,
О, если б я знал, что над нами
Царит справедливый, всевидящий Бог
И нашими правит судьбами!
Но вера угасла в усталой груди;
В ней нет благодатного света —
И призраком грозным встает впереди
Борьба без любви, без привета!..
Напрасно захочет душа отдохнуть
И сладким покоем забыться;
Мне некому руку в тоске протянуть,
Мне некому больше молиться!..
Она не проснется… она умерла,
И в сумрак суровой могилы
Она навсегда, навсегда унесла
И веру и гордые силы…
Оставь же — и дай мне поплакать над ней,
Поплакать святыми слезами,—
Я плачу над жизнью разбитой моей,
Я плачу над прошлыми снами!..»
27 мая 1879
[...]
Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею
Неподвижно и низко висят облака;
Желтый лес отуманен свинцовою мглою,
В желтый берег без умолку бьется река…
В сердце — грустные думы и грустные звуки,
Жизнь, как цепь, как тяжелое бремя, гнетет.
Призрак смерти в тоскующих грезах встает,
И позорно упали бессильные руки…
Это чувство — знакомый недуг: чуть весна
Ароматно повеет дыханием мая,
Чуть проснется в реке голубая волна
И промчится в лазури гроза молодая,
Чуть в лесу соловей про любовь и печаль
Запоет, разгоняя туман и ненастье,-
Сердце снова запросится в ясную даль,
Сердце снова поверит в далекое счастье…
Но скажи мне, к чему так ничтожно оно,
Наше сердце,- что даже и мертвой природе
Волновать его чуткие струны дано,
И то к смерти манить, то к любви и свободе?.
И к чему в нем так беглы любовь и тоска,
Как ненастной и хмурой осенней порою
Этот белый туман над свинцовой рекою
Или эти седые над ней облака?
1880
[...]
Смирись, — шептал мне ум холодный, —
Ты сын толпы — живи с толпой…
К чему в темнице гимн свободный,
К чему вакханке стон больной?.
Ты проповедуешь в пустыне,
Ты от языческих богов
К иной, враждебной им святыне
Зовёшь фанатиков-жрецов…
Мертва душа моя: ни грёз, ни упованья!
Как степь безводная, душа моя мертва,
И только, как и встарь, над тайной мирозданья
В работе тягостной пылает голова.
Вопросы жгут меня, и нет им разрешенья
И нет конца. Как цепь, звено вслед за звеном,
Кипят в груди они, и тяжкие сомненья
Встают в мозгу моём усталом и больном.
Если любить — бесконечно томиться
Жаждой лобзаний и знойных ночей,—
Я не любил — я молился пред ней
Так горячо, как возможно молиться.
Слово привета на чистых устах,
Не оскверненных ни злобой, ни ложью,
Всё, что, к ее преклоненный подножью,
Робко желал я в заветных мечтах…
Может быть, тень я любил: надо мной,
Может быть, снова б судьба насмеялась
И оскверненное сердце бы сжалось
Новым страданьем и новой тоской.
Но я устал… Мне наскучило жить
Пошлою жизнью; меня увлекала
Гордая мысль к красоте идеала,
Чтоб, полюбив, без конца бы любить…
К тебе, Кавказ, к твоим сединам,
К твоим суровым крутизнам,
К твоим ущельям и долинам,
К твоим потокам и рекам,
Из края льдов — на юг желанный,
В тепло и свет — из мглы сырой
Я, как к земле обетованной,
Спешил усталый и больной.
Я слышал шум волны нагорной,
Я плачу Терека внимал,
Дарьял, нахмуренный и черный,
Я жадным взором измерял,
И сквозь глухие завыванья
Грозы — волшебницы седой —
Звенел мне, полный обаянья,
Тамары голос молодой.
Я забывался: предо мною
Сливалась с истиной мечта…
Давила мысль мою собою
Твоя немая красота…
Горели очи, кровь стучала
В виски, а бурной ночи мгла
И угрожала, и ласкала,
И опьяняла, и звала…
Как будто с тройкой вперегонку
Дух гор невидимо летел
И то, отстав, смеялся звонко,
То песню ласковую пел…
А там, где диадемой снежной
Казбек задумчивый сиял,
С рукой подъятой ангел нежный,
Казалось, в сумраке стоял…
И что же? Чудо возрожденья
Свершилось с чуткою душой,
И гений грез и вдохновенья
Склонился тихо надо мной.
Но не тоской, не злобой жгучей,
Как прежде, песнь его полна,
А жизнью, вольной и могучей,
Как ты, Кавказ, кипит она…
Ноябрь 1879
[...]
Да, это было все… Из сумрака годов
Оно и до сих пор мне веет теплотою
С измявшихся страниц забытых дневников
И с каменной плиты, лежащей над тобою…
Да, это было все: горел твой ясный взор,
Звенел твой юный смех, задорный и беспечный,
И смерть все отняла, подкравшись к нам, как вор,
Все уничтожила с враждой бесчеловечной.
[Года прошли,— но я не в силах оторвать
Души моей больной от старины заветной!
Угасший, бедный друг, где мне тебя искать?
Как снова услыхать твой голос мне приветный?
Ведь я люблю еще, ведь я, как прежде, твой!
Откликнись, отзовись… томиться нету силы,—
Откликнись, отзовись, иль пусть и надо мной
Опустится плита зияющей могилы.
От тяжких дум моя пылает голова,
От скорби рвут мне грудь свинцовые рыданья…
Кому их высказать?. Как жалки вы, слова,
Как ты безжалостна, змея воспоминанья!]
1883