Стихи Льва Ошанина

Начальник района прощается с нами.
Немного сутулый, немного усталый,
Идет, как бывало, большими шагами
Над кромкою шлюза, над трассой канала.
Подрубленный тяжкой глубокой болезнью,
Он знает, что больше работать не сможет.
Забыть о бетоне, забыть о железе
Строителю в жизни ничто не поможет.
Немного сутулый, немного усталый,
Он так же вот шел Беломорским каналом.
Он так же фуражку снимал с головы
И лоб вытирал на канале Москвы.
И все становилось понятнее сразу,
Едва промелькнет его выцветший китель.
А папки его рапортов и приказов —
История наших великих строительств.
И вновь вспоминает начальник суровый
Всю жизнь кочевую, что с ветром промчалась.
Дорогу, которую — дай ему снова —
Он снова ее повторил бы сначала.

И только одно его душу тревожит,
И только одно возвратить он не может:
Опять вспоминаются милые руки
В заботливой спешке, в прощальной печали.
Не слишком ли часто они провожали,
Не слишком ли длинными были разлуки?
А если и вместе — ночей не считая,
С рассвета в делах и порой до рассвета,
Он виделся с ней лишь за чашкою чая,
Склонясь над тарелкой, уткнувшись в газету.
В заботах о людях, о Доне и Волге,
Над Ольгиной он и не думал судьбою.
А сколько ночей прождала она долгих,
А как расцветала под лаской скупою…
Казалось ему — это личное дело,
Оно не влезало в расчеты и планы,
А Ольга Андревна пока поседела.
И, может быть, слишком и, может быть, рано.
Он понял все это на койке больничной,
Когда она, слезы и жалобы пряча,
Ладонь ему клала движеньем привычным
На лоб дорогой, нестерпимо горячий.
А дети — их трое росло-подрастало.
Любил он их сильно, а видел их мало.

Начальник района прощается с нами,
Впервые за жизнь не закончив работы:
Еще не шумят берега тополями,
Не собраны к шлюзу стальные ворота.
А рядом с начальником в эту минуту
Прораб «восемнадцать» идет по каналу.
Давно ли птенец со скамьи института —
Он прожил немного, а сделал немало.
Сегодня, волнуясь, по трассе идет он,
Глядит на дорогу воды и бетона.
Мечты и надежды, мосты и ворота
Ему доверяет начальник района.
Выходит он в путь беспокойный и дальний.
Что скажет ему на прощанье начальник?
О том, как расставить теперь инженеров?
Как сделать, чтоб паводок — вечный обманщик —
Пришел не врагом, а помощником верным?
Об этом не раз уже сказано раньше.
И так необычно для этой минуты
Начальник спросил: — Вы женаты как будто?—
И слышит вчерашний прораб удивленно,
Растерянно глядя на выцветший китель,
Как старый суровый начальник района
Ему говорит: — А любовь берегите.

Над кромкою шлюза стоят они двое.
Отсюда сейчас разойдутся дороги.
И старший, как прежде кивнув головою,
Уйдет навсегда, похудевший и строгий.
Сдвигает сочувственно молодость брови,
Слова утешенья уже наготове.
Но сильные слов утешенья боятся.
Чтоб только не дать с языка им сорваться,
Начальник его оборвал на полслове,
Горячую руку ему подает,
А сам говорит, сколько рыбы наловит
И как он Толстого всего перечтет.
В тенистом саду под кустами сирени
Он будет и рад не спешить никуда,
Припомнить промчавшиеся года,
Внучонка-вьюна посадить на колени…
Починят, подправят врачи на покое,
И, может быть, снова здоровье вернется.
Пускай небольшое, пускай не такое,
Но дело строителю всюду найдется.

Немного сутулый, немного усталый,
Идет он к поселку большими шагами.
Ему благодарна земля под ногами
За то. что он строил моря и каналы.
Идет он счастливый, как все полководцы,
Чей путь завершился победой большою.
Идет он к поселку навстречу покою,
А сердце в степи, позади остается.
Ему б ни чинов, ни отличий… Признаться,
Он слишком привык к этим кранам плечистым,—
Ему бы остаться, хоть на год остаться
Прорабом, десятником, машинистом…
А дышится тяжко, а дышится худо.
Последняя ночь. Он уедет отсюда.
Но здесь он останется прочным бетоном,
Бегущей водой, нержавеющей сталью.
Людьми, что он вырастил — целым районом,
Великой любовью и светлой печалью.

1953

Кто такой коммунист?
Человек попрямее других и построже.
Может, с братом твоим
и с отцом твоим схожий.
Может быть, невысокий
и раньше других седоватый.
Может быть, его плечи
по виду слегка узковаты.
Но на эти вот плечи
он принял всю землю родную,
Все труды и заботы,
всю радость и горечь земную.
Сколько раз его
буря шершавой рукой задевала…
Часто трудно ему
или тяжко до боли бывало.
Но и завтрашний день
всей мечты, всей борьбы человечьей
Он берет все на те же
надежные, крепкие плечи.
Этот день уже близок,
но враг не сдается, не дремлет.
Так сумей, коммунист,—
сам дойди и друзей доведи!
Чтобы сделать прекрасной
родимую круглую землю,
Может, самое трудное
то, что еще впереди.

1961

Как хорошо вдвоем, вдвоем
Прийти и выбрать этот дом,
Перо и стол, простой диван,
Смотреть в глаза, в окно, в туман
И знать, и знать, что мы живем
Со всеми — и совсем вдвоем…

Накличут коршуны беду,
Трубач затрубит под окном.
Я попрощаюсь и уйду,
Ремень поправив за плечом.
И мы пойдем из края в край.
Но книг моих не убирай
И спи спокойно.
В поздний час
Я постучу в твое окно.
Соленый след морской воды,
Песок и пыль чужих дорог
Я принесу на сапогах.
Я запах боя принесу
И песня, звавшую на бой,
И сердце, полное тобой.
И встретят в комнате меня
Мои глаза, совсем мои,
И детский, теплый запах сна.
Как хорошо, что мы вдвоем
Решили выбрать этот дом,
Перо и стол, простой диван,
В глаза смотрели, в смерть, в туман
И твердо знали, что мы живем
Со всеми — и совсем вдвоем.

Строг и быстр Енисей, и гневен…
Через волны взгляни, застыв,
Как карабкаются деревья
На скалистый, крутой обрыв.
Искривляясь, стелясь ветвями,
Корни тонкие торопя,
Ковыляя между камнями,
К солнцу лезут они, скрипя.
Чем трудней, тем они упорней,
Тем сильней они в тонком стволе…

Так вот люди пускали корни
На сибирской глухой земле.

1958

Не по-африкански, не по-русски…
Нынче август по-октябрьски лют.
На меня поглядывает грустно
Шерстяной египетский верблюд.
Я ему сказал в Александрии,
Там, где тени желтые резки:
— Дочка у меня. Наговори ей
Все, что знаешь, про свои пески.-
Мы с ним плыли через Фамагусту,
Заходя в Бейрут, в Пирей, в Стамбул,
Впитывая белизну искусства,
Черный средиземноморский гул.
… Я не знал тогда, что дома пусто —
Только стол, тахта, рабочий стул.
Свечи обгоревшие погасли.
Дочку увезли, отдали в ясли.
И верблюд мой скучен и сутул.
За окном ни солнца, ни лазури.
Где небес египетская синь?
… А давай, верблюд, камин раскурим,
Распахнем окно навстречу бурям,
Впустим ветер трех твоих пустынь…
Мир мой для тебя еще неведом,
Мой заморский шерстяной верблюд.
Пусть песок засыплет наши беды,
Пусть их белые снега зальют.

1973

Белый город на синем морском берегу —
Сорок бухт и без счета огней.
Сколько билось сердец
у твоих пристаней!
Я тебя в своем сердце навек сберегу.
Есть у каждого город, в котором он рос,
Материнскую песню любя.
Севастополь-солдат, Севастополь-матрос,
Ты родной для любого, кто видел тебя.
Ты стоишь,
полон завтрашней думы большой,
Навсегда недоступный врагу.
Как ты славою стар, как ты молод душой,
Белый город на синем морском берегу.

Есть покладистые люди,
Нераздумчивый народ,
Как им скажут, так и будет,
Все исполнят в свой черед.
Много есть из них достойных,
Только я люблю не их,
А шерстистых, беспокойных,
Самобытных, волевых.
Все, что знают,— знают сами.
Решено — так решено.
Все, что сказано словами,
Все обдумано давно.
Хочешь — ставь его министром,
Хочешь — мастером пошли,
Будет тем же коммунистом
Он в любом краю земли.
Будет жить он без уступки,
Не идя на поводу,
Все решенья, все поступки,
Все ошибки на виду.

А чтоб жизнь не заносила,—
Жесткой правды не тая,
Есть одна на свете сила —
Это Партия моя.
Перед ней смирив гордыню,
Как мальчишка вдруг смущен,—
И слова горчей полыни
Сердцем будет слушать он.
Беззаветный, твердоглазый,
Крепкорукий человек,
Может, что поймет не сразу,
Но зато поймет навек.

1958

_Назыму Хикмету

У лиловой картины, которую ты мне принес,
Где ухабы, дома или море с соляркой и дымом,
Старый критик стоял, глядя в заводи зыбких полос,
И спросил наконец:
— Почему вы дружили с Назымом?

Ты, пройдя сквозь страданье, которого хватит троим,
Ты, придя как легенда и вдруг обернувшись живым,—
Рыжий турок с короткой и вечной судьбой,
В самом деле, Назым, почему мы дружили с тобой?

Я любил в тебе ярость и то, как ты жил без отказа.
То, что не был ты старым, что не был ты старым ни разу.
Звонкий труженик, землю упрямо лечил ты больную,
В шестьдесят пил вино и девчонку любил озорную.

Даже умер — живя, улыбнувшись июньскому свету
Утром. Руку подняв, чтобы вынуть газету.
Я с тобой подружился той давней турецкою ночью,
В час, когда тебя бросили в одиночку.

И в тот полдень берлинский, в те две раскаленных недели,
Когда вместе с тобой мы дрались, и писали, и пели.
В драке ты веселел, забывал и болезнь и усталость.
И за друга был рад, если песня его получалась.

Ты, как я, москвичом был. Москву ты любил. Но я знаю,
Как во сне тебя Турция не оставляла родная.
Минаретами сердце колола, синела Босфором,
Молодыми друзьями стояла всегда перед взором.

Пусть писал ты, могучий, иным, удивительным словом.
Пусть привык ты вдали к диковатым картинам лиловым.
Пусть не сверстники мы, пусть мы кровью совсем неродные.
Пусть хотели поссорить нас люди иные,—

Жажда жизни, Назым, нас навеки сдружила с тобою.
Чувство локтя, Назым, нас нигде не бросало с тобою.
Мы с тобой оптимисты, Назым,— так нам сердце велело.
Мы с тобой коммунисты, Назым. Может, в этом все дело.

1965

Северный жался ко мне олень.
Годы летели прочь.
Я видел в жизни вечный день
И видел вечную ночь.

День мне реками резал путь
И мучил мои глаза,—
Ни уйти от него, ни уснуть,
Ни спрятать душу нельзя.

И я, измученный белой тоской,
Гоня все дневное прочь,
Шептал, к березе припав щекой:
«Ночь… Ночь… Ночь...»

И ночь тогда приходила ко мне,
Свет и снег темня.
Вьюгой звезды гася в окне,
Обволакивала меня.

Снегов бездомная чистота,
Сияний северных тень…
У ночи есть своя красота,
Но — день! День. День.

1966

До свиданья, белый город
С огоньками на весу!
Через степи, через горы
Мне на речку Бирюсу.
Только лоси славят в трубы
Там сибирскую весну.
Только валят лесорубы
Там ангарскую сосну.
Там, где речка, речка Бирюса,
Ломая лед, шумит-поет на голоса,—
Там ждет меня таежная
Тревожная краса…

Не березку, не осинку,
Не кедровую тайгу,
А девчонку-бирюсинку
Позабыть я не могу.
С ружьецом уйдет под ветер,
Не найдешь четыре дня.
… Может, в лося выстрел метил,
А ударил он в меня.

Пусть красивы городские —
У нее глаза синей.
Городские не такие,
Если сердце тянет к ней…
Перед этим синим взором
Я как парус на волне.
То ль ее везти мне в город,
То ль в тайге остаться мне.

Там, где речка, речка Бирюса,
Ломая лед, шумит-поет на голоса,—
Там ждет меня таежная
Тревожная краса…

1962

От любви моей до любви твоей
Было столько верст, было столько дней.

Вьюга смешала землю с небом,
Серое небо с белым снегом.
Шел я сквозь вьюгу, шел сквозь небо,
Чтобы тебя отыскать на земле.
Как ты посмела не поверить,
Как ты посмела не ответить,
Не догадаться, не заметить,
Что твое счастье в руках у меня.

Нет без тебя света,
Нет от тебя ответа.
Верю, что ждешь где-то.
Всюду зову, всюду ищу тебя.

Вьюга смешала землю с небом,
Серое небо с белым снегом.
Шел я сквозь вьюгу, шел сквозь небо,
Но до тебя я дойду все равно.

От любви моей, от любви твоей
Стал упрямей я, стал еще сильней.

Хочешь, пройду я кручей горной,
Хочешь, взлечу я к туче черной.
Тесен для сердца мир просторный,
И не умею я жить, не любя.

Нет без тебя света,
Нет от тебя ответа.
Верю, что ждешь где-то.
Слышишь, зову, слышишь, иду к тебе.

Вьюга смешала землю с небом,
Серое небо с белым снегом.
Шел я сквозь вьюгу, шел сквозь небо,
Но я тебя отыщу все равно. Все равно.

1964

Я люблю эту девочку в шарфике тонком,
В красных варежках, взятых у зорьки взаймы,
Что явилась сияющим гадким утенком
Ни с того ни с сего посредине зимы.

Я люблю эту женщину, ту, что проснулась
И открыла нежданно мне глаз глубину,
Ту, чья нежная и беспощадная юность
Молодит и торопит мою седину.

Мы смеемся, бежим, окликая друг друга,
Друг от друга почти ничего не тая.
По снегам и болотам Полярного круга
Разнеслась лебединая песня моя.

Время бьет каблуками в пружинистый камень,
Самолеты взвиваются, небо смоля…
… Ну и что же, любимая, если земля
Потихоньку горит у меня под ногами?

1967

Стоит туман над Енисеем,
Пути-дороги не даёт.
За три часа до Красноярска
Остановился пароход.
Зачем, зачем он бросил якорь?
Зачем в котлах огонь пропал?
Второй помощник капитана
К себе на свадьбу не попал.

Его невеста в белом платье
Глядит на тополь во дворе.
Она из Кинешмы далекой
Сюда приехала к сестре.
Уже пришли, наверно, гости,
Накрыла тёща стол для них…
Но посредине Енисея
На прочном якоре жених.

Стоит туман над Енисеем,
Пути-дороги не даёт.
О женихе своём пропавшем
Невеста горько слёзы льёт.
Ты знай, волжанка, знай, невеста, —
Не без тумана жизнь порой.
Но свято верь ты в сердце друга —
И друг воротится домой.

Он год в моих дружках ходил,
Мне улыбался и кадил,
Пока ему я нужен был!
Потом меня он обходил…
И вдруг успех его забыл.

И вот он вновь ко мне прилез,
А мы с Тайгой — тихонько в лес.
У моего дружка Тайги
Четыре тоненьких ноги.
Большие уши, мокрый нос
И сердце верное до слез.

1961

А у нас во дворе есть девчонка одна,
Между шумных подруг неприметна она.
Никому из ребят неприметна она.

Я гляжу ей вслед:
Ничего в ней нет.
А я все гляжу,
Глаз не отвожу…

Есть дружок у меня, я с ним с детства знаком,—
Но о ней я молчу даже с лучшим дружком.
Почему-то молчу даже с лучшим дружком.

Не боюсь я, ребята, ни ночи, ни дня,
Ни крутых кулаков, ни воды, ни огня.
А при ней — словно вдруг подменяют меня.

Вот опять вечерком я стою у ворот,
Она мимо из булочной с булкой идет…
Я стою и молчу, и обида берет.

Или утром стучит каблучками она,—
Обо всем позабыв, я слежу из окна
И не знаю, зачем мне она так нужна.

Я гляжу ей вслед:
Ничего в ней нет.
А я все гляжу,
Глаз не отвожу…

1962

1

Ты ждешь любви всем существом своим,
А ждать-то каково? Ведь ты — живая.
И ты идешь с чужим, недорогим,
Тоску свою любовью называя.

Один не тот. Потом другой не тот.
Оглянешься, а сердце-то остыло.
Когда ж в толпе единственный мелькнет,
Его окликнуть не достанет силы.

2

Не шаля с любовью, не балуя,
От живого чувства не беги.
Береги, девчонка, поцелуи.
Да смотри — не пере-бере-ги!
А не то, с ноги поднявшись левой,
Щуря потускневшие зрачки,
Вдруг проснешься нудной старой девой,
Полной злобы к людям и тоски.

1959-1960

Солнечный круг,
Небо вокруг —
Это рисунок мальчишки.
Нарисовал он на листке
И подписал в уголке:

Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я.

Милый мой друг,
Добрый мой друг,
Людям так хочется мира.
И в тридцать пять
Сердце опять
Не устает повторять:

Пусть всегда будет солнце…

Тише, солдат,
Слышишь, солдат,-
Люди пугаются взрывов.
Тысячи глаз
В небо глядят,
Губы упрямо твердят:

Пусть всегда будет солнце…

Против беды,
Против войны
Встанем за наших мальчишек.
Солнце — навек! Счастье — навек!-
Так повелел человек.

Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я.

_Примечание:

1962

Разутюжила платье и ленты. С платочком
К материнским духам… И шумит. И поет.
Ничего не поделаешь, выросла дочка —
Комсомольский значок и шестнадцатый год.
— Ты куда собралась?— я спросить ее вправе.
— Мама знает,— тряхнула она головой.
— Мама — мамой. Но что ж ты со мною лукавишь?
Я ведь, девочка, тоже тебе не чужой!—
А Татьяна краснеет. Вовек не забыть ей
То, о чем я сейчас так случайно спросил.
У девчонки сегодня большое событье —
Первый раз ее мальчик в театр пригласил.
Кто такой? Я смотрю мимо глаз ее, на пол.
Парень славный и дельный. Но тихая грусть
Заполняет мне душу.— Ты сердишься, папа?
— Что ты, дочка! Иди. Я совсем не сержусь.
Белый фартук нарядный надела она.
Звучно хлопнула дверь. Тишина.
Почему же так грустно? Что выросла Таня?
А ведь Танина мама, чей смех по весне
Так же звонок и светел, как в юности ранней,
Все порой еще девочкой кажется мне.
Долго тянется вечер — секунды заметней…
Я сижу, вспоминая сквозь тысячи дней,
Был ли бережен с тою, шестнадцатилетней,
С полудетскою, с первой любовью моей.

1953

И волосы рыжи, и тонки запястья,
И губ запрокинутых зной…
Спасибо тебе за короткое счастье,
За то, что я молод с тобой.

Протянутся рельсы и лязгнут зубами.
Спасибо тебе и прощай.
Ты можешь не врать мне про вечную память,
Но все ж вспомянешь невзначай!

Тщеславье твое я тревожу немножко,
И слишком ты в жизни одна.
А ты для меня посошок на дорожку,
Последняя стопка вина.

Нам встретиться снова не будет оказий —
Спешат уже черти за мной.
Ты тонкая ниточка радиосвязи
С моей ненаглядной землей.

1963

Была гроза. Гроза как наводненье.
Без отдыха. Все миги, все мгновенья —
Одна сплошная молния ребром.
Один непрекращающийся гром.
Я, столько лет глядящий на природу,
Такой грозы еще не видел сроду.
Казалось, это день и солнце встало,
Казалось, это море грохотало.
Казалось, этот гром и это пламя,
Нечеловечьей злобой рождены,
На землю низвергаются стволами
С затучной марсианской стороны.

Никто не спал. Собака жалась к людям
И вздрагивала вогнутой спиной.
Соседи шебуршали за стеной.
Качались ветви, как от тяжкой боли,
Казалось, содрогался шар земной!

А сын, шельмец, устав на волейболе,
Спокойно спал…

1961

Забота у нас простая,
Забота наша такая:
Жила бы страна родная,
И нету других забот!

И снег, и ветер,
И звёзд ночной полёт..
Меня мое сердце
В тревожную даль зовёт.

Пускай нам с тобой обоим
Беда грозит за бедою,
Но дружба моя с тобою
Лишь вместе со мной умрёт.

Пока я ходить умею,
Пока глядеть я умею,
Пока я дышать умею,
Я буду идти вперёд!

И так же, как в жизни каждый,
Любовь ты встретишь однажды,-
С тобою, как ты, отважно
Сквозь бури она пройдёт.

Не думай, что всё пропели,
Что бури все отгремели.
Готовься к великой цели,
А слава тебя найдёт!

И снег, и ветер,
И звёзд ночной полёт..
Меня мое сердце
В тревожную даль зовёт.

День за днем бегут года —
Зори новых поколений.
Но никто и никогда
Не забудет имя: Ленин.

Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой
В горе, в надежде и радости.
Ленин в твоей весне,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!

В давний час, в суровой мгле,
На заре Советской власти,
Он сказал, что на земле
Мы построим людям счастье.

Мы за Партией идем,
Славя Родину делами,
И на всем пути большом
В каждом деле Ленин с нами.

Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой
В горе, в надежде и радости.
Ленин в твоей весне,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!

1955

Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей.
Вьется пыль под сапогами —
степями,
полями,-
А кругом бушует пламя
Да пули свистят.

Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Выстрел грянет,
Ворон кружит,
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит.
А дорога дальше мчится,
пылится,
клубится
А кругом земля дымится —
Чужая земля!

Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Край сосновый.
Солнце встает.
У крыльца родного
Мать сыночка ждет.
И бескрайними путями
степями,
полями —
Все глядят вослед за нами
Родные глаза.

Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Снег ли, ветер
Вспомним, друзья.
… Нам дороги эти
Позабыть нельзя.

1945

Она стареет. Дряблому лицу
Не помогают больше притиранья,
Как новой ручки медное сиянье
Усталому от времени крыльцу.
А взгляд ее не сдался, не потух.
Пусть не девчонок, не красавиц хлестких,-
Она еще выводит на подмостки
Своих эпизодических старух.

И сохранилась старенькая лента,
Едва объявят где-нибудь, одна,
Смущаясь, с томной слабостью в коленках,
Спешит в неполный кинозал она.
Спешит назад к себе двадцатилетней,
Когда, среди бесчисленных сестер,
Ее, одну на целом белом свете,
Открыл для этой ленты режиссер.

И, хоть глаза счастливые влажны,
Она глядит чуть-чуть со стороны.
Вот этот шаг не так бы, это слово,
Вот этот взгляд, вот этот поворот…
Ах, если бы сейчас, ах, если б слова…
А фильм себе тихонечко идет —
Не слишком звонкий и не обветшалый.
Но что-то было в той девчонке шалой,
Чего она не поняла сама.
Ухмылка? Быстрой речи кутерьма?

И вновь она тревожится и любит
Среди чужих людей в случайном клубе…
Но гаснет ленты обжитой уют.
Вся там, вдали от жизни повседневной,
Она идет походкою царевны.
А зрители ее не узнают.

1965

Это будет вот так:
будут звезды бесчисленно падать.
Разбежится гроза,
а закат еще жив в полумгле…
Будешь ты повторять мне:
«Не надо, не надо, не надо...»
Я возьму тебя за руку
и поведу по земле.
И рука твоя станет доверчивой, доброй,
послушной.
А земля будет разной — радушной, чужой,
равнодушной…
Это что за река? Это Нил, Енисей или Волга?
Я прижму тебя больно к перилам моста.
Я люблю тебя, слышишь?
Всю жизнь. Беспощадно. Безмолвно.
Звезды тихо уходят домой.
Холодеет. Рассвет.
И в руках пустота.

1964

Снится мне, что я усталый конь.
Волоку телегу сквозь огонь.
И со мной в упряжку впряжена
Маленькая девочка — жена.
Слезы по щекам, блуждает взгляд,
Волосы ее уже горят.
— Брось телегу, глупая. Беги,-
Дальше вовсе не видать ни зги.-
Нос в веснушках подняла рябой,
Заглотнула слезы:- Я с тобой.

1967

Ехал я из Берлина
По дороге прямой,
На попутных машинах
Ехал с фронта домой.
Ехал мимо Варшавы,
Ехал мимо Орла —
Там, где русская слава
Все тропинки прошла.

Эй, встречай,
С победой поздравляй,
Белыми руками
Покрепче обнимай.

Очень дальние дали
Мы с друзьями прошли
И нигде не видали
Лучше нашей земли.
Наше солнышко краше,
И скажу, не тая:
Лучше девушек наших
Нет на свете, друзья.

За весенние ночи,
За родную страну
Да за карие очи
Я ходил на войну.
Вы цветите пышнее,
Золотые края,
Ты целуй горячее,
Дорогая моя!

Эй, встречай,
С победой поздравляй,
Белыми руками
Покрепче обнимай.

1945

Сколько лет, вагонных полок,
Зной, мороз и снова зной…
Двух вчерашних комсомолок
Два лица передо мной.
На одном нежданно-строго
Складка меж бровей легла,
Возле глаз морщинок много,
А улыбка как была.
Но зато лицо второе
Встало вдруг передо мной
Непонятно молодое,
Вез морщинки без одной.
Без морщинки, без улыбки,
Без упрека, без ошибки,
Без дерзаний, без желаний,
Даже без воспоминаний…
От него, зевок роняя,
Отвернулся я тотчас…

Что же ты, моя родная,
Вся в морщинках возле глаз?

Просто ты жила иначе,—
Как у нас заведено,
От людей глаза не пряча,
Радуясь, смеясь и плача,
Если грустно и смешно.
И осталась гордой, ясной,
Все, что знаешь, не тая,
Пусть не юной, но прекрасной.
Здравствуй, молодость моя!

Мы олененка взяли на руки
И тропами глухой земли
С сырых камней Медвежьей вараки
В наш новый город принесли.

На одеялах, щедро постланных,
Он вырос в городском дому,
И мы вчера, уже как взрослому,
Овса насыпали ему.

А он стучал рогами новыми —
В тепле согреться он не мог,—
За дверь с непрочными засовами
Ушел на снежный холодок.

За речкой, в нашем старом лагере,
Забыв про дружбу и ночлег,
Искал он сладкий стебель ягеля,
Копытцем разрывая снег.

Глядим мы на гору из форточки —
На меркнущий полярный день.
Наш край такой же несговорчивый,
Как этот маленький олень.

1946

Мы долю выбрали свою,
Она мужская, да, мужская!
И мы теперь всегда в бою —
У нас профессия такая.
В слепом огне пылает дом,
И стонут балки под ногами,
А мы идем, мы идем,
И тушим пламя, тушим пламя…

Ревет пылающая нефть
Просторы мучая земные.
А мы, от дыма онемев,
Смиряем реки нефтяные.
Что было с нами в том дыму,
Как было весело и страшно,
Мы не расскажем никому —
Мы просто были в рукопашной.

А мы такие же как вы, —
Ребята с силой непочатой.
Вот скинем маски с головы,
И пусть влюбляются девчата!
Мы тушим пламя, вяжем дым,
За все пожары мы в ответе,
Лишь погасить мы не дадим
Огонь любви на белом свете.

И пусть останется в веках
Тот миг, когда сквозь дым угарный,
Ребенка на больших руках
Выносит бережно пожарный!
Мы долю выбрали свою,
Она мужская, да, мужская!
И мы теперь всегда в бою —
У нас профессия такая.