Стихи Пьера Жана Беранже

Брось на время, Муза, лиру
И прочти со мной указ:
В преступленьях — на смех миру —
Обвиняют нынче нас.
Наступает час расправы,
И должны мы дать ответ.
Больше песен нет для славы!
Для любви их больше нет!
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.

Мы идем. Лежит дорога
Мимо Луврского дворца:
Там в дни Фронды воли много
Было песенкам певца.
И на оклик часового:
«Кто идет?» — припев звучал:
«Это Франция!» Без слова
Сторож песню пропускал.
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.

На другой конец столицы
Через мост изволь идти.
Буало лежит гробница,
Между прочим, на пути.
Из обители покоя
Что б воскреснуть вдруг ему?!
Верно, автора «Налоя»
Засадили бы в тюрьму!
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.

Над Жан-Жаком суд свершился —
И «Эмиль» сожжен был им;
Но, как феникс, возродился
Он из пепла невредим.
Наши песни — невелички;
Но ведь, Муза, враг хитер:
Он и в них отыщет спички,
Чтоб разжечь опять костер.
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.

Вот и зала заседаний…
Что ж ты, Муза? Как, бежать
От напудренных созданий?
Ты же любишь их щелкать…
Возвратись; взгляни, вострушка,
Сколько смелости в глупцах,
Взявшись весить погремушку
На Фемидиных весах.
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.

Но бежит моя буянка…
Я один являюсь в суд.
Угадайте ж, где беглянка
Отыскать могла приют?
С председательской гризеткой,
Смело к столику подсев,
За вином и за котлеткой
Повторяет нараспев:
«Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут».

Хилой и некрасивый
Я в этот мир попал.
Затерт в толпе шумливой,
Затем что ростом мал.
Я полон был тревогой
И плакал над собой.
Вдруг слышу голос бога:
«Пой, бедный, пой!»

Грязь в пешего кидают
Кареты, мчася вскачь;
Путь нагло заступают
Мне сильный и богач.
Нам заперта дорога
Везде их спесью злой.
Я слышу голос бога:
«Пой, бедный, пой!»

Вверять судьбе заботу
О каждом дне страшась,
Не по душе работу
Несу, как цепь, смирясь.
Стремленья к воле много;
Но — аппетит большой.
Я слышу голос бога:
«Пой, бедный, пой!»

В любви была отрада
Больной душе моей;
Но мне проститься надо,
Как с молодостью, с ней.
Все чаще смотрят строго
На страстный трепет мой.
Я слышу голос бога:
«Пой, бедный, пой!»

Да, петь, — теперь я знаю, —
Вот доля здесь моя!
Кого я утешаю,
Не все ли мне друзья?
Когда приязни много
За чашей круговой,
Я слышу голос бога:
«Пой, бедный, пой!»

Я стар и хил; здесь у дороги,
Во рву придется умереть.
Пусть скажут: «Пьян, не держат ноги».
Тем лучше, — что меня жалеть?
Один мне в шапку грош кидает,
Другой и не взглянув идет.
Спешите! Пир вас ожидает.
Старик бродяга и без вас умрет.

От старости я умираю!
Не умер с голода. Я ждал —
Хоть при смерти покой узнаю.
Да нет — в больницу не попал.
Давно везде народ набился,
Все нет ему счастливых дней!
Я здесь, на улице, родился,
Старик бродяга, и умру на ней.

Я смолоду хотел трудиться,
Но слышал в каждой мастерской:
«Не можем сами прокормиться;
Работы нет. Иди с сумой».
У вас, твердивших мне о лени,
Сбирал я кости по дворам
И часто спал на вашем сене.
Старик бродяга благодарен вам.

Приняться мог за воровство я;
Нет, лучше по миру сбирать.
Дорогой яблоко чужое
Едва решался я сорвать.
Но двадцать раз меня сажают
В острог благодаря судьбе;
Одно, что было, отнимают;
Старик бродяга, солнца нет тебе!

Отечества не знает бедный!
Что в ваших тучных мне полях,
Что в вашей славе мне победной,
В торговле, в риторских борьбах?
Когда врагу ваш город сдался,
Поил-кормил гостей чужих,
С чего слезами обливался
Старик бродяга над подачкой их?

Что, люди, вы не раздавили
Меня, как вредного червя?.
Нет, лучше б вовремя учили,
Чтоб мог полезен стать и я!
Я был бы не червем — пчелою…
Но от невзгод никто не спас.
Я мог любить вас всей душою;
Старик бродяга проклинает вас!

Зима, как в саван, облекла
Весь край наш в белую равнину
И птиц свободных на чужбину
Любовь и песни унесла.
Но и в чужом краю мечтою
Они летят к родным полям:
Зима их выгнала, но к нам
Они воротятся весною.

Им лучше в дальних небесах;
Но нам без них свод неба тесен:
Нам только эхо вольных песен
Осталось в избах и дворцах.
Их песни звучною волною
Плывут к далеким берегам;
Зима их выгнала, но к нам
Они воротятся весною.

Нам, птицам стороны глухой,
На их полет глядеть завидно…
Нам трудно петь — так много видно
Громовых туч над головой!
Блажен, кто мог в борьбе с грозою
Отдаться вольным парусам…
Зима их выгнала, но к нам
Они воротятся весною.

Они на темную лазурь
Слетятся с громовым ударом.
Чтоб свить гнездо под дубом старым,
Но не согнувшимся от бурь.
Усталый пахарь за сохою,
Навстречу вольным голосам,
Зальется песнями, — и к нам
Они воротятся весною.

Из села в село бредет
Старый нищий, ковыляя,
И, по струнам ударяя,
Слабым голосом поет:
— У народа молодого,
У честных прошу людей:
Бросьте несколько грошей!
(И дают ему без слова!)
Бросьте несколько грошей
В шапку старого слепого.

Ходит с девочкой слепой;
Шумный праздник в околотке.
— Веселитеся, красотки,
В пляске резвой и живой!
Ради друга дорогого
Молодых прошу парней:
Бросьте несколько грошей —
Я за парня слыл лихого!
Бросьте несколько грошей
В шапку старого слепого.

В темной роще, слышит он,
Поцелуй звучит украдкой.
— Ах, — поет он, — здесь так сладко,
Здесь любовь со всех сторон!
Вспомнил я грешки былого…
Смех, как взглянешь на мужей!
Бросьте несколько грошей
Ради мужа отставного…
Бросьте несколько грошей
В шапку старого слепого.

Ходят девушки толпой,
Раздается смех беспечный.
— Ах, — поет, — любите вечно
И цветите красотой!
Оттолкнет меня сурово
Целомудрие ханжей.
Бросьте несколько грошей —
Вы характера иного…
Бросьте несколько грошей
В шапку старого слепого.

К разгулявшимся жнецам
Подойдет, напоминая,
Что и в годы урожая
Жатвы нету беднякам.
— Вам небось от золотого
Винограда веселей?
Бросьте несколько грошей —
Так и я хвачу простого!
Бросьте несколько грошей
В шапку старого слепого.

У солдат ли пир горой —
Кружки двигаются живо.
— Я ведь тоже был служивый,
Говорит старик слепой, —
И теперь душа готова,
Кабы годы-то с костей!
Бросьте несколько грошей —
В память славного былого!
Бросьте несколько грошей
В шапку старого слепого.

Он канючить не пойдет
В позлащенные чертоги,
А в селеньях, по дороге,
Где поваднее, поет,
Где рука подать готова,
Там поет он веселей:
— Бросьте несколько грошей!
Счастья нет для сердца злого…
Бросьте несколько грошей
В шапку старого слепого.

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар —
Не пожар:
Им любовь
Волнует кровь!

Комиссар, здесь разгар
Драки самой безобидной.
Тут — нежнейшая из пар.
Не нужны вы им, как видно!..
Да, Колен Колетту бьет,
И вопит она под палкой.
Раз в неделю так поет
Их любовь в каморке жалкой.

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар —
Не пожар:
Им любовь волнует кровь!

Наш Колен здоров, как бык,
А Колетта с пташкой схожа.
По утрам он петь привык,
И она щебечет тоже.
Зря сбирается толпа:
По любви они дерутся.
Поженились без попа,
Без попа и разойдутся.

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар —
Не пожар:
Им любовь
Волнует кровь!

Вечерком они вдвоем
В кабачок шагают в ногу,
Чтоб дешевеньким винцом
Разогреться понемногу.
Славно, чокнувшись вот так,
Заглянуть потом в аллейку,
Где они вступили в брак,
Под собой сломав скамейку!

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар —
Не пожар:
Им любовь волнует кровь!

Да, бывает иногда,
Что Колен другою занят.
Но Колетта без труда,
В свой черед, его обманет.
Кто тут согрешил — Колен
Иль Колетта — ты не тронь их.
Пусть они своих измен
Счет ведут без посторонних!

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь.
Но пожар —
Не пожар:
Им любовь
Волнует кровь!

Комиссар, здесь разгар
Драки самой безобидной.
Тут — нежнейшая из пар, —
Не нужны вы им, как видно!..
Ведь Колетта, приоткрыв
На заре в постели глазки,
Синяки свои забыв,
Вспоминает только ласки.

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар —
Не пожар:
Им любовь волнует кровь!

Дочь

Ах! Какие лошади! Экипаж какой!
И какая дама в нем — посмотри, мамаша, —
Уж такой красавицы в мире нет другой.
Это, я так думаю, королева наша.

Мать

Королеве, брошенной мужем-королем,
Стыд встречаться с этою вывескою срама;
Это — ночь позорная, выплывшая днем:
Короля любовница — вот кто эта дама.

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Бриллиянты звездами, маменька, горят;
Тоньше и узорчатей кружев уж нигде нет.
Нынче будни, кажется, а такой наряд, —
Что ж она для праздника на себя наденет?

Мать

Как ни нарядилась бы — встретясь с земляком,
Отвернется, вспомнивши, хоть давно забыла,
Как бежала с родины ночью босиком,
Где жила в работницах и коров доила.

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Маменька, а это кто, вон на рысаках,
Гордая, надменная, проскакала шибко;
Как сравнялись — ненависть вспыхнула в глазах,
А у фаворитки-то будто бы улыбка…

Мать

Эта, видишь, родом-то будет покрупней;
Герб каретный дан еще прадедам за службу.
К королю бы в спальную раз пробраться ей —
Уж она б коровнице показала дружбу!

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Видно, королю она всех дороже дам:
На коне следит за ней молодой придворный.
Посмотри-ка, маменька, он влюблен и сам:
Не спускает глаз с нее — нежный и покорный.

Мать

По уши запутался молодец в долгах.
Получить бы полк ему нужно для прибытка.
Пусть дорогу заняли старшие в чинах —
Вывезет объездами в гору фаворитка.

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Подкатили лошади к пышному дворцу.
Маменька, священник ей отворяет дверцу…
Вот целует руку ей… вводит по крыльцу,
Руку с умилением приложивши к сердцу.

Мать

Норовит в епископы седовласый муж
Чрез овцу погибшую, худшую из стада…
А ведь как поет красно — пастырь наших душ —

Нищим умирающим о мученьях ада!

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Свадьба деревенская мимо них прошла.
Пусть невеста краше всех наших деревенщин,
Вряд ли уж покажется жениху мила —
Как сравнит с божественной, с лучшею из женщин.

Мать

Нет, стыдиться стал бы он суетной мечты,
Заповедь народную памятуя свято:
Сколько было пролито пота нищеты,
Чтоб создать подобное божество разврата.

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Соблазнами большого света
Не увлекаться нету сил!
Откушать, в качестве поэта,
Меня вельможа пригласил.
И я, как все, увлекся тоже…
Ведь это честь, пойми, чудак:
Ты будешь во дворце вельможи!
Вот как!
Я буду во дворце вельможи!
И заказал я новый фрак.

С утра, взволнованный глубоко,
Я перед зеркалом верчусь;
Во фраке с тальею высокой
Низенько кланяться учусь,
Учусь смотреть солидней, строже,
Чтоб сразу не попасть впросак:
Сидеть придется ведь с вельможей!
Вот как!
Сидеть придется ведь с вельможей!
И я надел свой новый фрак.

Пешечком выступаю плавно,
Вдруг из окна друзья кричат:
«Иди сюда! Здесь завтрак славный».
Вхожу: бутылок длинный ряд!
«С друзьями выпить? Отчего же…
Оно бы лучше натощак…
Я, господа, иду к вельможе!
Вот как!
Я, господа, иду к вельможе,
На мне недаром новый фрак».

Иду, позавтракав солидно,
Навстречу свадьба… старый друг…
Ведь отказаться было б стыдно…
И я попал в веселый круг.
И вдруг — ни на что не похоже! —
Стал красен от вина, как рак.
«Не, господа, я зван к вельможе —
Вот как!
Но, господа, я зван к вельможе,
На мне надет мой новый фрак».

Ну, уж известно, после свадьбы
Бреду, цепляясь за забор,
А все смотрю: не опоздать бы…
И вот подъезд… и вдруг мой взор
Встречает Лизу… Правый боже!
Она дает условный знак…
А Лиза ведь милей вельможи!..
Вот как!
А Лиза ведь милей вельможи,
И ей не нужен новый фрак.

Она сняла с меня перчатки
И, как послушного вола,
На свой чердак, к своей кроватке
Вельможи гостя привела.
Мне фрак стал тяжелей рогожи,
Я понял свой неверный шаг,
Забыл в минуту о вельможе…
Вот как!
Забыл в минуту о вельможе
И… скинул я свой новый фрак.

Так от тщеславия пустого
Мне данный вовремя урок
Меня навеки спас — и снова
Я взял бутылку и свисток.
Мне независимость дороже,
Чем светской жизни блеск и мрак.
Я не пойду, друзья, к вельможе.
Вот как!
А кто пойдет, друзья, к вельможе,
Тому дарю свой новый фрак.

Господин Искариотов —
Добродушнейший чудак:
Патриот из патриотов,
Добрый малый, весельчак,
Расстилается, как кошка,
Выгибается, как змей…
Отчего ж таких людей
Мы чуждаемся немножко?
И коробит нас, чуть-чуть
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Подвернется где-нибудь.

Чтец усердный всех журналов,
Он способен и готов
Самых рьяных либералов
Напугать потоком слов.
Вскрикнет громко: «Гласность! гласность!
Проводник святых идей!»
Но кто ведает людей,
Шепчет, чувствуя опасность:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Приближается сюда».

Без порывистых ухваток,
Без сжиманья кулаков
О всеобщем зле от взяток
Он не вымолвит двух слов.
Но с подобными речами
Чуть он в комнату ногой —
Разговор друзей прямой
Прекращается словами:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Приближается сюда».

Он поборник просвещенья;
Он бы, кажется, пошел
Слушать лекции и чтенья
Всех возможных видов школ:
«Хлеб, мол, нужен нам духовный!»
Но заметим мы его —
Тотчас все до одного,
Сговорившиеся ровно:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Приближается сюда».

Чуть с женой у вас неладно,
Чуть с детьми у вас разлад —
Он уж слушает вас жадно,
Замечает каждый взгляд.
Очень милым в нашем быте
Он является лицом,
Но едва вошел в ваш дом,
Вы невольно говорите:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Приближается сюда».

Как, Лизетта, ты —
В тканях, шелком шитых?
Жемчуг и цветы
В локонах завитых?

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Кони у крыльца
Ждут Лизетту ныне;
Самый цвет лица
Куплен в магазине!..

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Залы в зеркалах,
В спальне роскошь тоже —
В дорогих коврах
И на мягком ложе.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Ты блестишь умом,
Потупляешь глазки —
Как товар лицом,
Продавая, ласки.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Ты цветком цвела,
Пела вольной птицей.
Но тогда была
Бедной мастерицей.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Как дитя, проста,
Сердца не стесняя,
Ты была чиста,
Даже изменяя…

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Но старик купил
Сам себе презренье
И — позолотил
Призрак наслажденья.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Скрылся светлый бог
В невозвратной дали…
Он швею берег —
Вы графиней стали.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Как, мои песни? И вы in-octavo?
Новая глупость! На этот-то раз
Сами даете вы критикам право
С новою злобой преследовать вас.
Малый формат ваш для глаз был отводом,
В большем — вас больше еще разбранят,
Кажется мошка сквозь лупу уродом…
Лучший формат для вас — малый формат.

Вмиг Клевета вас насмешкою встретит:
«Столько претензии в песнях простых!
Видно, певец в академики метит,
Хочет до Пинда возвысить свой стих».
Но так высоко не мечу я, право,
И понапрасну меня в том винят.
Чтоб сохранить вам народности славу,
Лучший формат для вас — малый формат.

Вот уж невежда толкует невежде:
«Я освистать трубадура велю.
Ради награды, в придворной одежде
Песни свои он несет королю».
Тот отвечает: «И то уж находит
Их недурными король, говорят…»
Так на монарха напраслину взводят…
Лучший формат для вас — малый формат.

В скромном формате вы были по нраву
Там, где искусство не сеет цветов:
Труженик бедный найти мог забаву,
Сунув в котомку мой томик стихов.
По кабачкам, не нуждаясь в подмостках,
Темными лаврами был я богат,
Славу встречая на всех перекрестках.
Лучший формат для вас — малый формат.

Я, как пророк, даже в пору успеха
Мрак и забвенье предвижу за ним:
Как бы ни громко вам вторило эхо —
Звуки его исчезают, как дым.
Вот уж венок мой ползет, расплетаясь…
Красные дни и для вас пролетят,
С первым же ветром исчезнуть сбираясь…
Лучший формат для вас — малый формат.

Как кротко-ласково осеннее светило!
Как блеклый лес шумит и в глубь свою зовет!
Уже надежды нет, чтоб ненависть простила
Мои напевы мне и смелый их полет.
Здесь навещал меня мечтаний рой прекрасный,
Здесь слава мне порой шептала свой обет.
О небо, раз еще пошли мне луч свой ясный!
Даль рощи, повтори прощальный мой привет!

Зачем не пел я так, как птица меж ветвями?
Как был бы волен здесь я с песнею своей!
Но родина моя — унижена врагами —
Клонила голову под иго злых людей;
Стихами колкими я мстил за край несчастный.
Лишь для стихов любви преследований нет.
О небо, раз еще пошли мне луч свой ясный!
Даль рощи, повтори прощальный мой привет!

Их ярость скудных средств меня уже лишила;
Теперь грозят судом веселости моей.
Святою маскою их злость лицо покрыла:
Заставлю ль их краснеть я прямотой своей?
Пред божествами лжи преступник я опасный;
Пред богом истины вины за мною нет.
О небо, раз еще пошли мне луч свой ясный!
Даль рощи, повтори прощальный мой привет!

Величье наше пел я над его могилой,
О славе вспоминал в надгробной песне я;
Но — неподкупная — перед победной силой
Убийства государств хвалила ль песнь моя?
Когда давал ты, лес, мне свой приют прекрасный,
Империю ль я пел? Ее ли солнце? Нет!
О небо, раз еще пошли мне луч свой ясный!
Даль рощи, повтори прощальный мой привет!

Надеясь мне нанесть позор и униженье,
Пусть цепи для меня вымеривает суд!
В цепях и Франция. Оковы, заточенье
В ее глазах венец моим стихам дадут.
Пусть за окном тюрьмы мерцает день ненастный:
Мне слава принесет свой радующий свет.
О небо, раз еще пошли мне луч свой ясный!
Даль рощи, повтори прощальный мой привет!

Не навестишь ли ты мой угол, Филомела?
Когда-то от царя терпела горе ты…
Пора: тюремщик ждет; ему так много дела!
Прощайте, нивы, лес, долины и цветы!
Готовы цепи мне; но я душою страстной
Свободе гимн пою, храня ее завет.
О небо, раз еще пошли мне луч свой ясный!
Даль рощи, повтори прощальный мой привет!

Священник наш живет умно:
Водой не портит он вино
И, славя милость бога,
Твердит племяннице (ей нет
Еще семнадцати): «Мой свет!
Что хлопотать нам много,
Грешно иль нет в селе живут?
Оставим черту этот труд!
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Овцам служу я пастухом
И не хочу, чтоб им мой дом
Был страшен, как берлога.
Твержу я стаду своему:
«Кто мирно здесь живет, тому
В рай не нужна дорога».
На проповедь зову приход
Тогда лишь я, как дождь идет,
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Запрета в праздник я не дам
Повеселиться беднякам:
Им радостей немного.
У кабачка их смех и гам
Порою слушаю я сам
С церковного порога.
А надо — побегу сказать,
Что меньше можно бы кричать,
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Мне дела нет, что у иной
Плутовки фартучек цветной
Раздуется немного…
Полгодом свадьба запоздай,
До свадьбы бог младенца дай —
Не велика тревога:
Венчаю я крещу я всех.
Не поднимать же шум и смех!
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Наш мэр философом глядит
И про обедню говорит,
Что толку в ней немного,
Зато еще без ничего
Ни разу нищий от его
Не отходил порога.
Над ним господня благодать.
Кто сеет, будет пожинать.
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

На каждый пир меня зовут,
Вином снабжают и несут
Цветов на праздник много.
Толкуй епископ, злой старик,
Что я чуть-чуть не еретик…
Чтобы на лоне бога
Я в рай попал и увидал
Там всех, кого благословлял.
Целуй, целуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!»

Лизок мой, Лизок!
Ты слишком самовластна;
Мне больно, мой дружок,
Вина просить напрасно.
Чтоб мне, в года мои,
Глоток считался каждый, —
Считал ли я твои
Интрижки хоть однажды?

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

Твой юнкер простоват;
Вы хитрости неравной:
Он часто невпопад
Вздыхает слишком явно.
Я вижу по глазам,
Что думает голубчик…
Чтоб не браниться нам,
Налей-ка мне по рубчик.

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

Студент, что был влюблен
Вот здесь же мне попался,
Как поцелуи он
Считал и все сбивался.
Ты их ему вдвойне
Дарила, не краснея…
За поцелуи мне
Налей стакан полнее,

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

Молчи, дружочек мой!
Забыла об улане,
Как он сидел с тобой
На этом же диване?
Рукой сжимал твой стан,
В глаза глядел так сладко…
Лей все вино в стакан
До самого осадка!

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

Еще беда была:
Зимой, в ночную пору,
Ведь ты же помогла
В окно спуститься вору!..
Но я его узнал
По росту, по затылку…
Чтоб я не все сказал —
Подай еще бутылку.

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

Все дружные со мной
Дружны с тобой — я знаю;
А брошенных тобой
Ведь я же поднимаю!
Ну выпьем иногда —
Так что же тут дурного?
Люби меня всегда —
С друзьями и хмельного…

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

Злосчастный пономарь! Нет хуже ремесла!
Обедня поздняя — вот адское мученье!
Моя кума Жаннетт давно мне припасла
В уютном уголке винцо и угощенье.
Попировать бы с ней хотелось без помех, —
А все мои попы заснули, как на грех!
Будь проклят наш святой отец!
Ей-богу, из-за опозданья
Я прозеваю и свиданье…
Томится Жанна в ожиданье…
«Изыдем с миром» наконец!

Мальчишки-певчие (хотите об заклад?)
Отлично поняли, что мук моих причиной.
Живее, шельмецы! Валяйте все подряд —
Иль познакомлю вас с увесистой дубиной!
Эй, клир, гони вовсю: я поднесу винца!
Скорей бы довести обедню до конца!
Будь проклят наш святой отец!
Ей-богу, из-за опозданья
Я прозеваю и свиданье.
Томится Жанна в ожиданье…
«Изыдем с миром» наконец!

Ты, сторож, не зевай… Проси к сторонке дам…
Вот бесконечно-то копаются со сбором:
Викарий милых дам обводит нежным взором..
Эх, если б он сейчас на исповедь к себе
В исповедальню ждал невинную Бабэ!
Будь проклят наш святой отец!
Ей-богу, из-за опозданья
Я прозеваю и свиданье.
Томится Жанна в ожиданье…
«Изыдем с миром» наконец!

Недавно в гости зван к обеду был наш поп.
— Тот праздник, батюшка, забыли вы едва ли.
Когда обед вас ждал — обедня шла в галоп:
Так что Евангелья чуть-чуть не прозевали!
Ну что б вам стоило, не прохлаждаясь зря,
Пол-»Верую» скостить из-за пономаря?
Но проклят будь святой отец!
Ей-богу, из-за опозданья
Я прозеваю и свиданье.
Томится Жанна в ожиданье…
«Изыдем с миром» наконец!

Будь благословенно, скверное вино!
Не опасно вовсе для меня оно.
Пусть льстецы, съедая даровой обед,
Восхваляют громко тонкий твой букет;
Будь благословенно: я тебя не пью —
Лишь цветы тарелки я тобой полью.
Будь благословенно, скверное вино!
Нашему здоровью не вредит оно:

Потому что, знаю, — как начну я пить,
Я могу советы доктора забыть, —
Доктора, который говорит: «Не пей!
Время миновало, — говорит, — затей.
Можешь петь стихами Вакха торжество,
Но, как жрец, не зная, славит божество».
Будь благословенно, скверное вино!
Постоянству страсти не вредит оно:

Потому что, знаю, — охмелев чуть-чуть,
Отыщу к соседке заповедный путь;
А уж там, известно, не уйдешь, пока
Не лишишься вовсе чувств и кошелька…
А хозяйка Лиза, как итог сведет,
Видимый упадок поутру найдет…
Будь благословенно, скверное вино!
Нашему сознанью не вредит оно:

Потому что, знаю, — ум воспламенив,
Ты возбудишь разом стихотворный взрыв;
А хмельной слагает песни без труда —
Да такие песни, что за них — беда!
С песенкой такою на кого найду!
Отрезвлюсь — да поздно: уж попал в беду!..
Будь благословенно, скверное вино!
Нашему веселью не вредит оно:

Потому что в клетке вовсе не смешно…
Будь благословенно… Где ж, друзья, вино?
Вместо этой дряни — весело, легко
Рвется из бутылки резвое клико.
Ну, уж будь что будет — наливай, друзья!
Наливай, не бойся — уж не трушу я,
Наливай полнее — мне уж все равно…
Будь благословенно, доброе вино!

Моя веселость улетела!
О, кто беглянку возвратит
Моей душе осиротелой —
Господь того благословит!
Старик, неверною забытый,
Сижу в пустынном уголке
Один — и дверь моя открыта
Бродящей по свету тоске…
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

Она бы, резвая, ходила
За стариком, и в смертный чае
Она глаза бы мне закрыла:
Я просветлел бы — и угас!
Ее приметы всем известны;
За взгляд ее, когда б я мог,
Я б отдал славы луч небесный…
Ко мне ее, в мой уголок!
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

Ее припевы были новы,
Смиряли горе и вражду;
Их узник пел, забыв оковы,
Их пел бедняк, забыв нужду.
Она, моря переплывая,
Всегда свободна и смела,
Далеко от родного края
Надежду ссыльному несла.
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

«Зачем хотите мрак сомнений
Внушать доверчивым сердцам?
Служить добру обязан гений, —
Она советует певцам. —
Он как маяк, средь бурь манящий
Ветрила зорких кораблей;
Я — червячок, в ночи блестящий,
Но эта ночь при мне светлей».
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

Она богатства презирала
И, оживляя круг друзей,
Порой лукаво рассуждала,
Порой смеялась без затей.
Мы ей беспечно предавались,
До слез смеялись всем кружком.
Умчался смех — в глазах остались
Одни лишь слезы о былом…
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

Она восторг и страсти пламя
В сердцах вселяла молодых;
Безумцы были между нами,
Но не было меж нами злых.
Педанты к резвой были строги.
Бывало, взгляд ее один —
И мысль сверкнет без важной тоги,
И мудрость взглянет без морщин…
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

«Но мы, мы, славу изгоняя,
Богов из золота творим!»
Тебя, веселость, призывая,
Я не хочу поверить злым.
Без твоего живого взгляда
Немеет голос… ум бежит…
И догоревшая лампада
В могильном сумраке дрожит…
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

Ах, маменька, спасите! Спазмы, спазмы!
Такие спазмы — мочи нет терпеть…
Под ложечкой… Раздеть меня, раздеть!
За доктором! пиявок! катаплазмы!..
Вы знаете — я честью дорожу,
Но… больно так, что лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.

Ведь и больна я не была ни разу —
Напротив: все полнела день от дня…
Ну, знать — со зла и сглазили меня,
А уберечься от дурного глазу
Нельзя, и вот — я пластом пласт лежу…
Ох, скоро ль доктор?. Лучше б не родиться!
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.

Конечно, я всегда была беспечной,
Чувствительной… спалося крепко мне…
Уж кто-нибудь не сглазил ли во сне?
Да кто же? Не барон же мой увечный!
Фи! на него давно я не гляжу…
Ох, как мне больно! Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.

Быть может, что… Раз, вечером, гусара
Я встретила, как по грязи брела, —
И только переулок перешла…
Да сглазит ли гусарских глазок пара?
Навряд: давно я по грязи брожу!..
Ох, как мне больно! Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.

Мой итальянец?. Нет! он непорочно
Глядит… и вкус его совсем иной…
Я за него ручаюсь головой:
Коль сглазил он, так разве не нарочно…
А обманул — сама не пощажу!
Ох, как мне больно! Лучше б не родиться!.
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.

Ну вот! Веди себя умно и тонко
И береги девичью честь, почет!
Мне одного теперь недостает,
Чтоб кто-нибудь подкинул мне ребенка…
И ведь подкинут, я вам доложу…
Да где же доктор?. Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.

Молодому критику

Я на вопрос: «Как ваше мненье?» —
Скажу вам вот что: ложный вкус
Пора изгнать, и я гоненье
Начать немедленно берусь.
Авось окажет вам подмогу
И в деле критики певец:
Где мгла, там часто на дорогу
Выводит зрячего слепец!

О, гром стихов высокопарных!
Как ты противен мне и дик!
Толпа новаторов бездарных
Совсем испортит наш язык;
Собьет нас с толку фраз рутина,
И будут впредь, к стыду страны,
Для Лафонтена и Расина
Нам переводчики нужны.

На музу глядя, я краснею!
Она теряет всякий стыд
И давит формою идею,
Приняв отменно важный вид;
Не скажет «страсти», а «вулканы»,
Не «заговор», а «грозный риф»!
Ее герои — истуканы,
И вся их слава — дутый миф…

Искусство быстро вымирает,
Где вырождаться начал вкус.
Ведь лексикон свой расширяет
Народ без нас, без наших муз…
Он новых слов даст много свету
При новом веянье в стране;
К чему ж подделывать монету,
Которой нет еще в казне?!

Язык наш любит смесь величья
И простоты; он чужд прикрас.
Педант и школьник — без различья —
Пугают вычурностью фраз!
В нем есть давно слова угрозы,
Слова любви в нем есть давно,
И тем, кто вызвать хочет слезы, —
Их искажать запрещено.

Цель языка: чтоб мысль царила
Без всяких блесток и затей.
Пойдем на площадь; окружила
Там батальон толпа детей.
Вот барабанщик. Все в волненье;
Расшит тесемками убор!..
Он — бог войны, в их детском мненье…
«Ура! Ура, тамбурмажор!»

А там, далеко на чужбине, —
Другой, в походном сюртуке,
С холма за битвою в долине
Следит, бинокль держа в руке.
План действий весь его системы:
— Направо! В тыл! Отрежь; ударь!..
Так. Хорошо. А кстати: где мы?
— Мы в Аустерлице, государь.

Вот этот серый человечек
И есть герой; он — мысль… Она
Без фраз, без блесток и колечек
В вожде и в авторе видна!
Она теряет от убора.
И дело критики — следить,
Чтоб в галуны тамбурмажора
Не смели гения рядить!..

Я выполнил священный долг пророка,
О будущем я бога вопросил.
Чтоб покарать земных владык жестоко,
Залить весь мир потопом он решил.
Вот океан, рыча свирепо, вздулся…
«Глядите же!» — кричу князьям земли.
Они в ответ: «Ты бредишь! Ты рехнулся!»
Потонут все бедняжки-короли…

Но в чем вина монархов этих, боже?
Двух-трех из них благословят в веках,
А коль несем мы иго — ну так что же? —
Забыл народ о собственных правах.
Валы кипят и с ревом налетели
На тех, кто жил от всех забот вдали:
Они ковчег построить не успели…
Потонут все бедняжки-короли!

Воззвал к волнам потомок черный Хама,
Царь Африки, что босиком весь год.
«Смиритесь же! — он им кричит упрямо. —
Я — божество! Удвойте мой доход!»
Ведь золото царю всех черных наций
Должны везти пиратов корабли:
Он продает им негров для плантаций…
Потонут все бедняжки-короли!

«Сюда, ко мне! — кричит султан жестокий.
Рабы, рабыни, все, кто уцелел!
Воздвигну я, чтоб обуздать потоки,
Плотину из покорных ваших тел!»
В гареме, где он нежиться так любит,
Невольники у ног его легли.
Куря кальян, он головы им рубит…
Потонут все бедняжки-короли!

Вот началось… Дрожат цари Европы,
Спасет союз священный их едва ль.
Все молятся: «Избавь нас от потопа!»
Но бог в ответ: «Тоните, мне не жаль!»
О, где ж они, венчанные персоны?
Где троны их? Все волны унесли.
Все будут переплавлены короны,
Потонут все бедняжки-короли!

«Пророк, скажи, кто океан сей грозный?»
«То мы, — народы… Вечно голодны,
Освободясь, поймем мы, хоть и поздно,
Что короли нам вовсе не нужны.
Чтоб покарать гонителей свободы,
Господь, на них наш океан пошли!
Потом опять спокойны станут воды:
Потонут все бедняжки-короли».

Дождавшись завтрашнего дня,
Свершай же в церкви святотатство!
Обманщица, забудь меня.
Удобный муж сулит богатство.
В его саду срывать цветы
Я права не имел, конечно…
В уплату, друг, получишь ты
Убор сегодня подвенечный.

Вот флердоранж… Твоя фата
Украсится его букетом.
Пусть с гордостью: «Она чиста!» —
Твой муж произнесет при этом.
Амур в слезах… Но ты зато
Мадонне молишься предвечной…
Не бойся! Не сорвет никто
С тебя убор твой подвенечный.

Когда возьмет твоя сестра
Цветок — счастливая примета, —
С улыбкой снимут шафера
С тебя еще часть туалета:
Подвязки!.. Ты их с давних пор
Забыла у меня беспечно…
Послать ли их, когда убор
Тебе пошлю я подвенечный?

Наступит ночь… и вскрикнешь ты…
О!.. подражанье будет ложно.
Тот крик смущенной чистоты
Услышать дважды — невозможно.
Наутро сборищу гостей
Твой муж похвалится конечно,
Что… укололся Гименей,
Убор снимая подвенечный.

Смешон обманутый супруг…
Пусть будет он еще обманут!..
Надежды луч блеснул мне вдруг:
Еще иные дни настанут.
Да! Церковь, клятвы — только ложь.
В слезах любви чистосердечной
Платить к любовнику придешь
Ты за убор свой подвенечный!

С квартиры выгнан, по полям
Скитаюсь я, связав пожитки.
Присел передохнуть, а сам
Смотрю, как ползают улитки.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Вот эта — очень уж жирна —
Мне крикнуть хочет: «Друг сердечный,
Проваливай скорей!» (Она —
Домовладелица, конечно!)
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

У раковины на краю
Приятно кланяться знакомым.
В ней буржуа я узнаю,
Своим гордящегося домом.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Не надо ей дрожать зимой
И на квартиру разоряться.
Горит сосед — она домой
Сумеет вовремя убраться.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Для скуки слишком неумна,
Не оставляя гордой позы,
Живя за счет других, она
Слюнявит виноград и розы.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Напрасно свищет соловей, —
Зачем улитке птичье пенье?
Жирея в ракушке своей,
Она вкушает наслажденье.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

«Как, жить процентами ума,
Когда имеешь дом доходный?»
Улитка не сошла с ума.
Иди-ка прочь, бедняк голодный!
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Улитки — что ни говори —
Сзывают съезды по палатам,
И эта вот (держу пари!)
От правых будет депутатом.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Не научиться ль ползать мне
И, всем друзьям своим в забаву,
Пройти в Сенат по всей стране —
По избирательному праву?
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Хор

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

О, воспоем тот день счастливый,
Когда успех врагов у нас —
Для злых был карой справедливой
И роялистов добрых спас.

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

В чужих искали мы оплота,
Моленья были горячи, —
И враг легко открыл ворота,
Когда вручили мы ключи.

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

Иначе кто бы мог ручаться,
Что — не приди на помощь враг —
Не стал бы вновь здесь развеваться,
На горе нам, трехцветный флаг!

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

Внесут в историю по праву —
Как здесь, в ногах у казаков,
Молили мы простить нам славу
Своих же собственных штыков.

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

Со знатью, полной героизма,
По минованье стольких бед,
Мы на пиру патриотизма
Пьем за триумф чужих побед.

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

Из наших Генрихов славнейший
Да будет тостом здесь почтен:
Придумал способ он умнейший
Завоевать Париж и трон!..

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

В моей частичке de знак чванства,
Я слышу, видят; вот беда!
«Так вы из древнего дворянства?»
Я? нет… куда мне, господа!
Я старых грамот не имею,
Как каждый истый дворянин;
Лишь родину любить умею.
Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

Мне надо бы без de родиться:
В крови я чувствую своей,
Что против власти возмутиться
Не раз пришлось родне моей.
Та власть, как жернов, все дробила,
И пал, наверно, не один
Мой предок перед буйной силой.
Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

Мои прапрадеды не жали
Последний сок из мужиков,
С ножом дворянским не езжали
Проезжих грабить средь лесов;
Потом, натешась в буйстве диком,
Не лезли в камергерский чин
При… ну, хоть Карле бы Великом.
Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

Они усобицы гражданской
Не разжигали никогда;
Не ими «леопард британский»
Введен был в наши города.
В крамолы церкви не вдавался
Из них никто, и ни один
Под лигою не подписался.
Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

Оставьте ж мне мое прозванье,
Герои ленточки цветной,
Готовые на пресмыканье
Пред каждой новою звездой!
Кадите, льстите перед властью!
Всем общей расы скромный сын,
Я льстил лишь одному несчастью.
Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Мне, недостойному, награда!
Могу я вновь, моя Фаншон,
Хранитель божья вертограда,
Напялить черный капюшон.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Пускай философы — их много —
Книжонок не плодят своих:
Мы, церкви рыцари, в честь бога
Готовы ринуться на них.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Несем от голода спасенье
Мы истощенным нищетой,
Давая им по воскресеньям
Кусочек просфоры святой.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Король — надежная опора,
А церковь — всех ханжей приют;
Глядишь — места министров скоро
Церковным старостам дадут.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Отведать лакомого блюда
Христовы воины спешат,
И даже господа — вот чудо! —
Их аппетиты устрашат.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Пусть, как отцам иезуитам,
Вернут нам все! О, нас не тронь!
Хоть пеплом головы покрыты, —
Но затаен под ним огонь.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Стань набожной и ты, Фаншетта!
Доходно это ремесло,
И даже черт признает это,
Плюя в кропильницу назло.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Старушка под хмельком призналась,
Качая дряхлой головой:
— Как молодежь-то увивалась
В былые дни за мной!

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— Как, бабушка, ты позволяла?
— Э, детки! Красоте своей
В пятнадцать лет я цену знала —
И не спала ночей…

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— Ты, бабушка, сама влюблялась?
— На что же бог мне сердце дал?
Я скоро милого дождалась,
И он недолго ждал…

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— Ты нежно, бабушка, любила?
— Уж как нежна была я с ним,
Но чаще время проводила —
Еще нежней — с другим…

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— С другим, родная, не краснея?
— Из них был каждый не дурак,
Но я, я их была умнее:
Вступив в законный брак.

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— А страшно мужа было встретить?
— Уж больно был в меня влюблен;
Ведь мог бы многое заметить —
Да не заметил он.

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— А мужу вы не изменяли?
— Ну, как подчас не быть греху!
Но я и батюшке едва ли
Откроюсь на духу.

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— Вы мужа наконец лишились?
— Да, хоть не нов уже был храм,
Кумиру жертвы приносились
Еще усердней там.

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— Нам жить ли так, как вы прожили?
— Э, детки! женский наш удел!..
Уж если бабушки шалили —
Так вам и бог велел.

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

Нет, нет, друзья! Мне почестей не надо,
Другим бросайте деньги и чины.
Я — бедный чиж — люблю лишь зелень сада
И так боюсь силков моей страны!
Мой идеал — лукавая Лизетта,
Обед с вином, друзья и жар поэм.
Родился я в соломе, в час рассвета, —
Так хорошо на свете быть никем!

Вся роскошь дня вот здесь, в моем окошке.
Порой судьба, удачами маня,
И мне на стол отряхивает крошки,
Но я шепчу: — Твой хлеб не для меня!
Пускай бедняк, работник неустанный,
Возьмет по праву то, что нужно всем,
Я для него рад вывернуть карманы, —
Так хорошо на свете быть никем!

Когда меня охватит вдохновенье,
Мои глаза уже не различат,
Кто там, внизу, достоин сожаленья —
Царь или раб? Сам маршал иль солдат?
Я слышу гул. Я знаю: это Слава,
Но имени не слушаю, — зачем?
Ведь имя — прах. Оно пройдет. И, право,
Так хорошо на свете быть никем!

О кормщики на вахте государства!
Вы у руля! Я удивляюсь вам.
Оставя дом, презрев стихий коварство,
Вы свой корабль доверили ветрам.
Махнул вам вслед, — счастливая дорога! —
А сам стою, мечтателен и нем.
Пускай судьбой отпущено вам много. —
Так хорошо на свете быть никем!

Вас повезут на пышном катафалке,
И провожать вас будет весь народ,
Мой жалкий труп в канаве иль на свалке,
Под крик ворон, без почестей сгниет.
Звезда удач меня ведь не манила,
Но мы в судьбе не рознимся ничем:
Не все ль равно, когда конец — могила?
Так хорошо на свете быть никем!

Здесь, во дворце, я предан недоверью,
И с вами быть мне больше не с руки.
Счастливый путь! За вашей пышной дверью
Оставил лиру я и башмаки.
В сенат возьмите заседать Свободу, —
Она у вас обижена совсем.
А я спою на площадях народу, —
Так хорошо на свете быть никем!

Я дружен стал с нечистой силой,
И в зеркале однажды мне
Колдун судьбу отчизны милой
Всю показал наедине.
Смотрю: двадцатый век в исходе,
Париж войсками осажден.
Все те же бедствия в народе, —
И все командует Бурбон.

Все измельчало так обидно,
Что кровли маленьких домов
Едва заметны и чуть видно
Движенье крошечных голов.
Уж тут свободе места мало,
И Франция былых времен
Пигмеев королевством стала, —
Но все командует Бурбон.

Мелки шпиончики, но чутки;
В крючках чиновнички ловки;
Охотно попики-малютки
Им отпускают все грешки.
Блестят галунчики ливреек;
Весь трибунальчик удручен
Караньем крошечных идеек, —
И все командует Бурбон.

Дымится крошечный заводик,
Лепечет мелкая печать,
Без хлебцев маленьких народик
Заметно начал вымирать.
Но генеральчик на лошадке,
В головке крошечных колонн,
Уж усмиряет «беспорядки»…
И все командует Бурбон.

Вдруг, в довершение картины,
Все королевство потрясли
Шаги громадного детины,
Гиганта вражеской земли.
В карман, под грохот барабана,
Все королевство спрятал он.
И ничего — хоть из кармана,
А все командует Бурбон.

В продажу негров через море
Вез португальский капитан.
Они как мухи гибли с горя.
Ах, черт возьми! какой изъян!
«Что, — говорит он им, — грустите?
Не стыдно ль? Полно хмурить лбы!
Идите кукол посмотрите;
Рассейтесь, милые рабы».

Чтоб черный люд не так крушился,
Театр воздвигли подвижной, —
И вмиг Полишинель явился:
Для негров этот нов герой.
В нем все им странно показалось.
Но — точно — меньше хмурят лбы;
К слезам улыбка примешалась.
Рассейтесь, милые рабы.

Пока Полишинель храбрился,
Явился страж городовой.
Тот палкой хвать — и страж свалился.
Пример расправы не дурной!
Смех вырвался из каждой груди;
Забыты цепи, гнет судьбы:
Своим бедам не верны люди.
Рассейтесь, милые рабы.

Тут черт на сцену выступает,
Всем мил своею чернотой.
Буяна в лапы он хватает…
К веселью повод им другой!
Да, черным кончена расправа;
Он стал решителем борьбы.
В оковах бедным снится слава.
Рассейтесь, милые рабы.

Весь путь в Америку, где ждали
Их бедствия еще грозней,
На кукол глядя, забывали
Рабы об участи своей…
И нам, когда цари боятся,
Чтоб мы не прокляли судьбы,
Давать игрушек не скупятся:
Рассейтесь, милые рабы.

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

Под листвой, густой и зыбкой,
Ученик и друг Рабле,
Он идет с волшебной скрипкой
По родной своей земле.
А за ним толпятся толки,
Что мудрец он и колдун
И что пляшут даже волки
От безумных этих струн.

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

Колдовское чарованье!
Подымает струнный строй
В стариках — воспоминанье,
Счастье — в юности живой.
Ох, уж свадебные трели!..
«Молодые» — вот игра! —
Под смычок его в постели
Часто пляшут до утра.

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

Раз увидел он в окошко
Дроги с важным мертвецом
И провел, совсем немножко,
Колдовским своим смычком.
Лицемерья сбросив маску,
Люди песню завели
И покойника вприпляску
До могилы донесли.

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

Так молва о чудной скрипке
Долетела до двора.
Но иные там улыбки
И совсем не та игра.
Кружева, роброны, маски…
Даже хмель иной в крови.
Все там есть — есть даже ласки,
Нет лишь истинной любви.

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен,
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

Он играет, и в награду
Ни один не блещет взор,
Вызывает лишь досаду
Струн веселый разговор.
Кто бы сердцем развернуться
В буйной пляске пожелал,
Если можно поскользнуться
На паркете модных зал?

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

От придворной тирании,
От тебя, лукавый свет,
Он бежал в поля родные,
Где и умер в цвете лет.
Но не спится и в могиле:
При луне скрипач встает,
Чтоб играть нечистой силе
Посреди ночных болот.

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!